На одесской улице

Анатолий Михайленко

  

На одесской улице

              

В шубейке старенькой, еще советской,

Она идет по улице одесской,

И я любовь к ногам ее кладу:

- Давай, - прошу, - до дома проведу.

Как давний друг, без всякого, по-свойски

Хватаю две банальные авоськи,

И вот мы, не спеша, уже вдвоем

По улочке простуженной идем.

Она мне говорит о взрослой дочке,

Как нелегко сражаться в одиночку,

Как хочется в театр или в кино,

Или куда-нибудь – не все ль равно!

Над нами тихо всходят звезды марта,

И я ей говорю: "А хочешь, завтра

Пойдем с тобой в театр или в кино,

Или куда-нибудь – не все ль равно!?»

И вижу на лице ее сомненье,

Но у меня достаточно терпенья,

Тем более, что я за все плачу.

- В театр, в кино, куда-нибудь хочу! –

Ответствует, подумавши, плутовка,

Любимая заочно и без толку,

Но ты, мой друг, навскидку назови,

Какой же прок бывает от любви?

Из книги « По слогу, по слову, по строчке…»

И ЗАВТРА ЕМУ КОНЕЦ...

                                                                                         Страна святош

Из романа Жана Распая

    Пожилой профессор поднял голову, охваченный простой — слишком простой — мыслью. Несмотря на имеющиеся невероятные обстоятельства, невзирая на всё, им прочитанное, написанное и передуманное за долгую жизнь, на привычку к научному осмыслению всего вокруг — ему не хватает мужества предложить что-нибудь, кроме самых обыкновенных, самых банальных рассуждений, на которые способен любой школяр.

    День выдался чудесным, тёплым, но не жарким, и прохладный весенний бриз нежно, бесшумно обнимал закрытую террасу возле дома. Особнячок профессора примостился вверху, одним из последних — у самого гребня холма, взгромоздившегося на скалистом склоне, словно застава, хранящая коричнево-оранжевый посёлок и возносящаяся над раскинувшимся внизу ландшафтом курортного местечка, — над его пышным прибрежным бульваром, усаженном ярко-зелёными пальмами, верхушки которых едва можно было разглядеть отсюда, и превосходными белыми домами; над морем, безмятежно-синим морем богачей, — теперь изборождённым отнюдь не привычной дорогущей фанерой хромированных яхт, не мускулистыми телами любителей водных лыж и загорелыми девушками, не дряблыми белыми животами туристов, подпирающих поручни палуб прогулочных катеров, больших, но привычно осторожных, — нет, теперь в пугающе пустой акватории, в каких-нибудь пятидесяти ярдах от берега, зловеще покачивался невероятный флот, приковылявший сюда с другой половины земного шара, ржавый, убогий флот, — пожилой профессор рассматривал его уже долго, с самого утра.

    Вонь уже не донимала так сильно, — чудовищная вонь гигантского сортира, возвестившая о прибытии мусорного флота, как гром возвещает о приходе грозы. Профессор оторвался от окуляра подзорной трубы  и отступил от штатива с закреплённым на нём прибором. Он потёр уставший от напряжения глаз и посмотрел на входную дверь. Выполненная из цельной дубовой древесины, она казалась незыблемой, и впечатление это усиливалось могучими петлями, крепко державшими дверь. Фамилия, которую с гордостью носили предки пожилого мужчины, была навечно врезана в тёмную панель, как и год, в который один из славных предшественников профессора на земле завершил строительство: 1673. Сразу за дверью находилась просторная комната, служившая профессору библиотекой, кабинетом и гостиной одновременно. Других входных дверей у дома не было. Вообще-то с террасы можно было выйти сразу на дорогу, спустившись по пяти невысоким ступенькам, — без калитки или ворот, что могли бы помешать прохожему войти и поприветствовать хозяина, — так они обычно и делали тут, в посёлке. От рассвета до заката дверь оставалась открытой. Так, и в этот вечер, когда солнце уже завершало свой привычный путь за горизонт, дверь привычно не запиралась, — и, кажется, впервые профессора это беспокоило. Из-за этой вечно незапертой двери в мозгу пожилого профессора свербела мимолётная мысль, которую он ощущал, но никак не мог ухватить, и чья совершеннейшая банальность заставляла его губы кривиться в ригорической усмешке: «Интересно, — как будто говорил он сам себе, — что, если, в известном смысле, пословица права, и дверь следует или распахнуть, или держать на замке?»

    Он снова вернулся к наблюдению, — ему хотелось как можно полнее использовать последние лучи уже садящегося солнца, освещающие страшную картину в последний раз перед наступлением тьмы. Сколько же их там,  — людей, переполняющих качающиеся на воде обломки? Если примерные оценки справедливы, — невероятные цифры, одна другой ужасней, каждая газета стремилась опубликовать первой, — значит, палубы и трюмы должны быть забиты людьми плотно, как в бочке, значит, они висят на трапах и окружают надстройки и трубы, значит, они стоят на мертвецах, и мертвецы стоят рядом с живыми, поддерживаемые последними, — словно колонны муравьёв на марше, — бурлящий поток живых, текущий по миллионам раздавленных мёртвых тел. Пожилой профессор по имени Кальгюйе направил трубу на одну из посудин, всё ещё осеняемую лучами умирающего солнца, и тщательно наводил резкость до тех пор, пока изображение не стало отчётливым. Он был настойчив и терпелив, словно исследователь, настраивающий свой микроскоп, чтобы убедиться — культура микробов, выведенная им, находится именно там, где ей и положено. Посудина оказалась пароходом, на вид ей можно было дать лет шестьдесят. Пять прямых узких труб свидетельствовали о её более чем преклонном возрасте. Четыре трубы были обрезаны на разной высоте, — покрытые ржавчиной, неухоженные, они являли собой картину очевидной разрухи. Корабль уткнулся в песчаную отмель и теперь лежал, накренившись под углом примерно десять градусов. Как и на всех прочих судах этого призрачного флота, на нём невозможно было разглядеть ни одного огонька, даже самого тусклого. Вероятно, на нём уже давно ничего не работало — ни котлы, ни генераторы, ни прочие необходимые кораблю приборы и механизмы — с той минуты, как это бывшее судно двинулось навстречу собственной гибели. Скорее всего, топлива на нём оказалось ровно столько, чтобы совершить этот самый последний вояж — и ни граммом больше. А может быть, на борту просто отсутствовали все те, кому положено заботиться о подобных вещах — или вообще кто-нибудь — особенно теперь, когда путешествие завершилось у врат новообретённого рая. Мсье Кальгюйе тщательно записал всё, что увидел, всё до детали, до точки, стараясь избегать любых оттенков собственных эмоций. Ну, кроме, разве что, чисто научного интереса, — интереса к этому авангарду чуждого мира, явившегося во плоти, чтобы требовательно постучать в дверь, за которой скрывается вожделенное изобилие. Он снова вжался глазом в окуляр, и первое, что он увидел, были руки. Он видел только часть палубы, — круг около десяти ярдов в диаметре. Он начал считать — отстранённо и безразлично. Но это походило на попытку сосчитать деревья в лесу, — руки вздымались, колыхались, переплетались друг с другом, тянулись к близкому берегу. Они напоминали тонкие ветки, чёрные и коричневые, оживляемые дыханием надежды. Голые, худые, слабые руки, словно руки Ганди. Они простирались наружу из лохмотьев, бывших когда-то туниками, тогами, сари на телах пилигримов. Профессор насчитал более двухсот — и оставил эту затею. Он сосчитал, сколько смог, в пределах видимого поля зрения своей трубы, а потом произвёл несложный расчёт. Исходя из размеров палубы, на ней должно было поместиться больше тридцати таких «кругов», а между каждой их парой — по два треугольника, вершина к вершине, каждый площадью примерно в треть «круга», что в сумме означало — 30 + 10 = 40 кругов, 40 x 200 рук = 8 000 рук.  Четыре тысячи тел! Только на одной палубе! Можно смело предположить, что они стоят там не в один слой, — ну, ладно, пусть даже в один, но на нескольких палубах, в трюмах, на баках и полубаках — становилось понятно, что число их, само по себе непредставимое, должно быть умножено как минимум на восемь. Тридцать тысяч существ на одном корабле! И это — не считая мертвецов, постоянно выбрасываемых живыми с самого утра, всплывающих то тут, то там вокруг корпуса судна, — их тряпьё полощется в воде, словно пена прибоя. Ужасно само по себе, — и ещё ужаснее оттого, что людские останки оказались за бортом, отнюдь не по соображениям гигиены, в чём профессор был убеждён непоколебимо. Иначе — зачем было ждать окончания пути? Мсье Кальгюйе был уверен, что знает причину. Он верил в Бога. Он верил также и во всё остальное: в вечную жизнь, искупление, милосердие Всевышнего, верил, что существует надежда и что вера имеет смысл. Он также верил, убеждённый в греховности своих мыслей, в то, что те, чьи трупы раскачивались сейчас на волнах у берегов Франции, достигли своего рая, стремясь к нему добровольно и неудержимо, и удостоились его навечно. Эти несчастные благословенны вдвойне, — живые, выбросив своих мёртвых в море, даровали им всепрощение, радость и вечное счастье, здесь и везде. Наверное, это и можно назвать истинной любовью. По крайней мере, старик-профессор видел происходящее именно так.

    Ночь, крадучись, опускалась на землю, протягивая руки тьмы к последнему красному лучу, освежающему подходящий к берегу флот. Кораблей было больше сотни, — ржавые, абсолютно неприспособленные к выходу в море, и в то же время каждый из них служил зримым доказательством чуда, которое привело их сюда, невредимыми, с другого края земли. Всех, кроме одного, потерпевшего крушение у берегов Цейлона. Выстроившись почти безупречным фронтом, корабли, один за другим, утыкались в песок и застревали среди камней, покачнувшись в последний раз, словно тоскливо кланяясь долгожданной тверди.

    Робкий свет умирающего дня скользил по тысячам трупов вокруг, мертвецам, одетым в белое, усеявшим отмели, и двигался дальше, в открытое море, словно за тем, чтобы найти там всех остальных, кто не доплыл. Сотня судов! Профессор почувствовал, как дрожь пронизала всё его существо, — дрожь, которую мы испытываем, стараясь постичь разумом величие и бесконечность Вселенной и остро ощущая свою немощь, что обращает нас к благоговению и смирению. В канун первого пасхального дня восемьсот тысяч живых и несметные тысячи мёртвых переступили порог Запада для того, чтобы завоевать его без единого выстрела. Завтра ему конец.

Любая столица провинция - книга одесских рассказов

« Любая столица провинция»

Книга одесских рассказов

Сто тридцать страниц романтической прозы
от Анатолия Михайленко. Автор – Лауреат премии
имени Константина Паустовского, Всемирного литературного конкурса «Есть город, который я вижу
во сне», Всеукраинского конкурса «Одесские рассказы», посвященного памяти Исаака Бабеля (Первая премия).

Помните: кто читает книги, управляет теми, кто смотрит телевизор. Цена книги «Любая столица провинция» - договорная. Но не дороже чашки черного кофе…

ЕВАНГЕЛИСТ МАТФЕЙ

                            Апостол и Евангелист Матфе́й

      Святой Апостол и Евангелист Ле́вий Матфе́й, сын Алфея, жил в Галилейском городе Капернауме (небольшой город в Галилее на северо-западном берегу Геннисаретского озера) . Был братом другого апостола, Иакова. Он был человек состоятельный и занимал должность мы́таря (сборщик податей и налогов) . Соотечественники презирали и чуждались его, как и всех ему подобных. Но Матфей, хотя и был грешником, но в то же время был не только не хуже, но и много лучше гордящихся своею мнимою внешнею праведностью фарисеев.

     Мы́тарь - лицо, назначаемое Римским прокуратором для сбора податей с Иудеев (в современном смысле — таможенник) . Мы́тари обыкновенно брали на откуп собирания этих пошлин и употребляли всевозможные меры, чтобы извлечь для себя наибольшие выгоды. Как корыстолюбивые и наглые агенты римлян, мы́тари считались Иудеями за предателей и изменников своей стране и Господу Богу. Грешник, язычник и мытарь — у них значили одно и то же; говорить, с ними почиталось грехом, обращаться с ними — осквернением, хотя и среди них были добрые и богобоязненные люди.

Фарисеи — одна из сект Иудейских, появившихся во II и III в. до Р.Х. Свое наименование фарисеи (особенные, отделенные) получили от того, что старались отличиться особенною ревностью к закону.

     И вот Господь остановил на этом, всеми презираемом, мы́таре Свой Божественный взор. Однажды, во время пребывания Своего в Капернауме, Господь вышел из города и пошел к морю, сопровождаемый народом. На берегу Он увидел сидящего у мы́тницы (место сбора пошлин и податей) Матфея. И сказал ему:

— Иди за Мной!

 Призвание апостола Матфея

    Услышав сии слова Господа не телесным только слухом, но и сердечными очами, мытарь тотчас же встал с места своего и, оставив всё, последовал за Христом. Матфей не раздумывал, не удивлялся, что Великий Учитель и Чудотворец зовет его, презренного мы́таря; он всем сердцем внял словам Его, и беспрекословно пошел за Христом. В радости, Матфей приготовил в доме своем большое угощение. Господь не отрекся от приглашения и вошел в дом Матфея. И собралось в дом Матфея множество соседей его, друзей и знакомых, — все мы́тари и грешники, — и возлежали за столом вместе с Иисусом и учениками Его. Там же случилось быть и некоторым из книжников и фарисеев.

    Книжниками назывались у Иудеев люди сведущие вообще в книжном деле, как-то ученейшие из Иудеев, которые объясняли закон и публично учили и наставляли народ в законе, так называемые раввины и законоучители; законоведцы, занимавшиеся решением спорных вопросов, сомнительных случаев и дел, требующих знания закона и практической опытности; писцы и нотариусы, служившие в синагогах и синедрионах. Ученые эти Иудеи представляются в Новом Завете и особенным сословием, различным от фарисеев; но в то же время часто соединяются с фарисеями, и поставляются в связь с архиереями. Большая часть их были привязаны к одним преданиям и, не понимая духа Закона, ложно толковали его и были слепыми вождями народа, лицемерно лишь исполняя заповеди напоказ, ради славы человеческой, и возлагая на других тяжкие бремена, коих сами не исполняли.

    Увидев, что Господь не гнушается грешников и мы́тарей, но возлежит с ними рядом, они роптали и говорили ученикам Его: "Как это Он ест и пьет с мытарями и грешниками?" А Фарисеи искали только случая укорить в чем-нибудь Господа и осуждали Спасителя за нарушение якобы того, что написано в псалме: "Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых". Господь же, услышав слова их, сказал им: "Не здоровые имеют нужду во враче, но больные. Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию" (Мф. 9:13).

   "Смотри, – говорит Иоанн Златоуст, – как Господь из слов фарисеев выводит совершенно противоположное заключение. Они ставят Ему в вину общение с мытарями, а Он, напротив, говорит, что исправлять таких людей есть дело весьма важное, необходимое и достойное многих похвал."

    Матфей, осознав свои грехи, возместил вчетверо тем, кого прежде обирал, раздал остальное свое имение нищим и вместе с другими апостолами последовал за Христом.

    Из всех двенадцати учеников Левий Матфей был одним из самых образованных – малограмотного не взяли бы в чиновники. Профессия Матфея требовала от него умения говорить и писать как на арамейском, так и на греческом, а возможно, и на латинском языках. И, следуя за Христом, он старательно записывал Его изречения, которые позже легли в основу Евангелия от Матфея.

     Святой Матфей внимал наставлениям Божественного Учителя, видел бесчисленные Его чудеса, ходил вместе с 12 апостолами по Галилее и Иудее с проповедью к "погибшим овцам дома Израилева" (Мф. 10:6), был свидетелем страданий, смерти и Воскресения Спасителя и славного Его Вознесения на небо.

   После вознесения Господня и сошествия Святого Духа на Апостолов, святой Матфей сначала 8 лет проповедовал в Палестине. Но вот наступило время разойтись Апостолам из Иерусалима по разным народам, для обращения их к вере Христовой. Пред отбытием Апостола из Иерусалима, Иерусалимские христиане из Иудеев просили его предать для них письмена дела и учение Иисуса Христа. На исполнение сей просьбы изъявили свое согласие и прочие, бывшие в то время в Иерусалиме, Апостолы. И святой Матфей, исполняя общее желание, написал Евангелие, спустя 8 лет по Вознесении Христовом.

    Евангелие от Матфея было написано около 41 г. по Р.Х. Это — первая по времени Священная книга из всех книг Нового Завета и занимает, потому, между ними первое место. Местом написания Евангелия называют Палестину. Евангелие было написано на еврейском языке, или на употреблявшемся тогда арамейском наречии, и переведено на греческий.

Было предназначено первоначально для палестинских христиан из Иудеев. Повествования в Евангелии от Матфея направлены преимущественно к тому, чтобы показать, что Иисус есть истинный Мессия, обетованный праотцам еврейского народа, и другого не будет (Мф. 11:3). Поэтому в Евангелии от Матфея чаще, чем в других Евангелиях, сравниваются события из жизни Христовой с ветхозаветными пророчествами и прообразованиями и из всей истории Христа Спасителя избираются повествования особенно важные и нужные для Иудеев. Потому же Евангелие свое Матфей начинает родословием Мессии, как сына Давидова и Авраамова, показывая, что Иисус — не дух и не Ангел, как считали потом некоторые, но плоть от плоти израильского народа, продолжение его истории и исполнение данных ему обещаний.

    Эта отличительная особенность Евангелия св. Матфея выражается и на его иконах, на которых он изображается вместе с Ангелоподобным человеком, символически характеризующим особенности его Евангелия.

    О дальнейшей жизни самого апостола мы знаем из церковного предания. Удалившись из Иерусалима, святой апостол Матфей обошел с благовестием Сирию, Мидию (нынешний Иран) , Персию, Парфию, закончив свои проповеднические труды мученической кончиной в Ефиопии.

     Страна эта была населена племенами каннибалов с грубыми обычаями и верованиями. Святой апостол Матфей своей проповедью и многочисленными чудесами здесь обратил нескольких идолопоклонников к вере во Христа, основал Церковь и построил храм в городе Мирмены и поставил в ней епископом своего спутника по имени Платон. Сам же восшел на находившуюся вблизи гору и пребывал на ней в посте, усердно молясь Богу об обращении того неверного народа. Во время молитвы явился ему Сам Господь в образе юноши и, дав жезл, повелел водрузить его у дверей храма. Господь сказал, что из этого жезла вырастет дерево и будет приносить плоды, а от корня его будет истекать источник воды. Омывшись в воде и вкусив плодов, ефиопы изменят свой дикий нрав и станут добрыми и кроткими.

     Матфей, приняв жезл из руки Господней, сошел с горы и пошел в город исполнить то, что ему было велено. У правителя того города, кторого звали Фулвиан, жена и сын были одержимы бесами. Встретив на пути Апостола, они вопили на него дикими, угрожающими голосами. Святой апостол именем Иисуса Христа исцелил их. Исцелившиеся поклонились Апостолу и кротко последовали за ним.

    Узнав о его приходе, епископ Платон встретил его вместе с клиром. Вошедши в город и приблизившись к церкви, апостол Матфей сделал, как ему было повелено: водрузил данный ему от Господа жезл, — и тотчас, на виду у всех, жезл сделался великим деревом и на нем появились прекрасные плоды, большие и сладкие, и источник воды истек от корня. Весь город сошелся на такое чудо, и вкушали плоды дерева и пили чистую воду. А святой Апостол Матфей, стоя на высоком месте, проповедывал собравшимся людям слово Божие на их языке. Это чудо обратило ко Господу множество язычников.

    Узнав о случившемся, местный правитель-язычник Фулвиан сначала порадовался исцелению супруги и сына, но потом, по научению бесовскому, разгневался на Апостола за то, что весь народ приходит к нему, оставляя богов своих, и замыслил погубить его. Он обвинил апостола в колдовстве и приказал казнить его. Святого Матфея растянули на земле лицом вниз, засыпали хворостом и подожгли. Когда костер разгорелся, то все увидели, что огонь не вредит святому Матфею. Видя это, весь народ пришел в ужас от столь великого чуда и воздал хвалу Богу Апостола. Но Фульвиан еще более разозлился. Не желая признать в происшедшем Божию силу, сохранившую живым и неповрежденным от огня проповедника Христова, он обвинил его в колдовстве. Фулвиан приказал принести еще более дров, ветвей и хворосту, а святого Матфея облить смолой и зажечь. Кроме того, вокруг костра он поставил 12 золотых идолов, призывая их на помощь, чтобы силою их Матфей не мог избавиться от пламени, и обратился бы в пепел. Но пламя растопило идолов, как воск, и опалило Фулвиана. Испуганный ефиоп обратился к святому с мольбой о пощаде, и, по молитве апостола, пламя улеглось. Его тело осталось невредимым. Фулвиан раскаялся в содеянном и хотел вытащить святого из огня, но он, сотворив молитву, — предал святую свою душу в руки Божии. По преданию, кончина апостола Матфея последовала около 60 года по Р. Х.

    Тогда Фулвиан приказал принести золотой одр и на нем положить честное тело Апостола, неповрежденное огнем, и, одев его в драгоценные одежды, поднял вместе с своими вельможами и внес в свой дворец. Хотя он и раскаялся, но сомнений своих еще не оставил. Потому тело святого Матфея положили в железный гроб, плотно залили со всех сторон оловом и бросили в море. При этом Фулвиан сказал, что если Бог Матфеев сохранит тело апостола от потопления в воде, как сохранил его в огне, то воистину Он есть Единый и Всемогущий Бог и следует Ему поклоняться.

     В ту же ночь епископу Платону в сонном видении явился апостол Матфей, повелел ему идти с клиром на берег моря и обрести там его тело, вынесенное на сушу. На утро епископ, в сопровождении множества верующих и правителя Фулвиана со своей свитой, отправился на показанное место и нашел железный ковчег с мощами святого Апостола Матфея, как было ему возвещено в видении. Вынесенный волной гроб был с честью перенесен в храм, построенный апостолом. Тогда Фулвиан попросил у святого апостола Матфея прощения, после чего епископ Платон крестил его с именем Матфей, которое дал ему, повинуясь повелению Божию. Вскоре святой Фулвиан-Матфей отказался от власти и стал пресвитером. По смерти епископа Платона ему явился апостол Матфей и увещал возглавить Ефиопскую Церковь. Приняв епископство, святой Матфей-Фулвиан много потрудился в проповеди Слова Божия, продолжая дело своего небесного покровителя.

    Эфиопия – одна из африканских стран, где христианство является основной религией. Там уже в V веке Библия была переведена на местный язык. Эфиопские христиане свято хранят память об апостоле Матфее, их первом евангелисте.

     Мощи святого евангелиста апостола Матфея, согласно преданию, в X веке оказались в Лукании. При лангобардском князе Гизульфе I они были торжественно перенесены в Салерно (Италия), где вот уже тысячу лет покоятся в храме Сан-Маттео ( Маттео, по-итальянски, Матфей). За прошедшую тысячу лет собор неоднократно горел. Особенно страшными были пожары XVI и XIX веков, когда собор практически весь выгорел. Но что удивительно – во всех этих пожарах нетронутыми огнем остались святые мощи Апостола Матфея.

 

     Крипта – подземный храм. Здесь хранятся мощи Ап. Матфея

Символом Матфея является Ангел, стоящий у него за спиной (вначале изображали фигуру человека, поскольку Евангелие от Матфея начинается с родословия Христа как человека). Однако, следует различать Апостола и евангелиста Матфея и Апостола Матфи́я (лат. Matthias) , поскольку их часто путают. Апостол Левий Матфей был призван одним из первых, а Матфий – последним. Апостол Матфий (память 9 августа) по жребию занял место среди 12-ти апостолов, вместо отпавшего Иуды Искариота. До этого он был одним из 70-ти учеников Иисуса.

 Пост от Ксении

ЖИЗНЬ В ЕВРОПЕ ИЗМЕНИЛАСЬ....

               Жизнь в Европе изменилась и никогда не будет прежней. 

      Альманах "И В" продолжает серию публикаций и фотоподборок о мигра

ционном кризисе в Европе.  Сегодня издание знакомит читателя, как один человек еще 40 лет назад практически предсказал все то, что сейчас происходит в странах ЕС. Это Жан Распай (Jean Raspail), известный путешественник, исследователь и автор множества книг о путешествиях, написавший В 1973 году тогда еще футуристический роман "Лагерь Святош" (The camp of the Saints).

   События в книге развиваются следующим образом. В полунищей Калькутте (Индия) разразился голод. Из гуманитарных соображений правительство Бельгии решило впустить некоторое количество детей на свою территорию, но когда десятки тысяч изможденных матерей с детьми хлынули в бельгийское консульство, испугалось, отменило свое решение и закрыло здание. Вспыхнул стихийный бунт, охрана и некоторые сотрудники консульства были убиты и, как следующий логический шаг, в толпе нашелся лидер, мессия, с революционной идеей физического захвата лагеря святош, в данном случае - страны, где есть еда, вода, жильё и чудеса Голливуда. Революционные идеи быстро овладели сознанием полуголодных масс и за несколько дней были захвачены все возможные и невозможные плавучие средства и ржавая флотилия через несколько месяцев жуткого пути - вокруг Африки и через Гибралтарский пролив - достигла южных берегов Франции.

Особый интерес для нас всё же представляет развитие событий в странах Первого Мира. Действие романа переносится в Европу, большей частью - во Францию. Вот здесь, собственно говоря, и начинается та часть книги, которая вызвала яростные протесты, обвинения в расизме, выступления с гневным возмущением трех членов французского Кабинета и раз и навсегда лишила автора возможности стать членом французской Академии.

Через 10 лет, в предисловии к очередному переизданию, Распай писал о внезапном видении, посетившем его в один из дней 1972 года, когда он из окна своего дома смотрел на Средиземное море: "Миллион бедных, убогих, вооруженных только их слабостью и количеством, сокрушенные страданием и нищетой, обремененные голодными коричневыми и черными детьми, готовые высадиться на нашу землю, авангард бесчисленных масс, тяжело давящих на все части нашего усталого и сытого Запада. Я буквально видел их, видел страшную проблему, которую они представляют, проблему абсолютно неразрешимую внутри наших моральных стандартов. Дать им высадиться, значит – уничтожить нас. Не пустить – уничтожить их".

В 50-ти коротких, мастерски написанных главах "Лагеря Святош" действие ритмично переносится из одного лагеря в другой. Северный лагерь парализован страхом, хронической неспособностью правительства принять хоть какое-то решение, неистребимым желанием всех фракций, партий и деятелей нажить себе политический капитал, при этом отказываясь от любых попыток объединения усилий; армия дезертирует на глазах - все ведет к катастрофе. 

Распай не щадит никого: ни церковных деятелей, призывающих к терпимости, ни интеллектуалов и прессу, видящих в происходящем только грандиозное событие и возможность заработать деньги, ни левых радикалов, бегущих на юг приветствовать "бедных и угнетенных", ни толпы обывателей, бегущих в обратном направлении, на север, ни 700 миллионов других - не французских - белых жителей планеты, заткнувших уши и закрывших глаза...

В Южном лагере тоже происходит много интересного, но гораздо важнее то, что там не происходит никаких дискуссий, главное определено на уровне подсознания: ваше время на этом прекрасном берегу, в вашей такой удобной стране, на вашем таком сытом Севере – закончилось. Вам – конец.

В конце романа поток "потных, липких тел, локтями отталкивая других, безумно пробиваясь вперед – каждый человек за себя, – в свалке пытаясь достичь заветного потока молока и меда", сметает и давит и явного фашиста, и либерального священника, и солдат, отказавшихся стрелять по кораблям.

Распай пишет в книге: "Ах да, армия! Все эти тысячи солдат, офицеры, генералы! Все это, сударь, только на словах! Слова, облаченные в униформу, прячут свою слабость под солдатской сталью, готовые к бегству при первом удобном случае. На протяжении веков не было ничего, кроме армии понарошку. Никто не знает, на что она способна. Потому что никто не осмеливается ее использовать из страха обнажить то, что она является лишь фарсом. Вот увидите, сударь, армия вас подведет". 

События романа не ограничиваются Францией. В последней главе, где действие происходит спустя годы после нашествия мигрантов, мэр Нью-Йорка делит свою виллу с тремя семьями из Гарлема, королева Англии вынуждена женить своего сына на пакистанке и только один пьяный русский генерал стоит на пути китайцев, штурмующих границы Сибири.

Оскорбленная французская элита, взращенная на либерализме 60-х и уверенная в своих особых теплых и гуманных – в отличие от англосаксонского мира – отношениях со странами третьего мира, буквально разнесла в пух и прах Распая. Общий вывод этих критиков был ясен: роман – расистский, а автор – расист и неонацист. 

Следующие 12 лет Распай путешествовал, зарабатывая на хлеб безобидными романами и этнографическими исследованиями, а в 1985 году ударил опять, опубликовав вместе с ученым-демографом Жерардом Дюмоном статью в le Figaro Magazine, где утверждал, что быстро растущая неевропейская, иммиграционная часть населения Франции все больше угрожает сохранению и, в конечном счете, выживанию традиционной французской культуры и самой нации.

В 1990 году имя пожилого писателя – ему тогда было 65 лет – опять всплыло на поверхность, на этот раз не как главного действующего лица, но по поводу, схожему с предыдущими. 

Би-Би-Си сняло фильм "Марш", который стал классикой европейского ТВ, но никогда не показывался в США. Речь в нём идет о беженцах из Судана, которые для исхода в землю обетованную (в Европу) выбрали прямой путь на север через Сахару, и с материальной и психологической помощью Ливии, назвавшей участников марша "душой страдающей Африки", увеличившись в размере до 250 000 человек, добрались до того же Гибралтарского пролива. Их встречает восторженная толпа журналистов, прямая телевизионная трансляция по всем телеканалам Европы и Америки, группа возбужденно-радостных черных американских конгрессменов, организующих грандиозное шоу-паблисити и плохо различимые в свете фотовспышек солдаты Объединенной Европы. На этом фильм заканчивается. Распай пытался судить Би-Би-Си за плагиат, но проиграл. 

В 2001 году о книге вспомнили, когда в Европу стали прибывать лодки с курдскими беженцами.

В 2011 году "Лагерь Святош" переиздается во Франции, несмотря на угрозы в сторону Распая и большие шансы отправиться за решетку за разжигание ненависти. Книга становится бестселлером. 

В 2013 году Распай в одном из интервью говорит: "Модель интеграции больше не действует. Даже допуская то, что мы сегодня выпроваживаем из страны немного больше незаконных иммигрантов на границе и успешно интегрируем немного больше иностранцев – численность их не перестанет расти, и это ничего не изменит в фундаментальной проблеме: прогрессирующий захват Франции и Европы не имеющим исчисления третьим миром... Есть только два выхода. Или мы как-то попытаемся приспособиться, и Франция – ее культура, ее цивилизация – просто уйдет, умрет без громких похорон. Это, по моему мнению, именно то, что произойдет в будущем. Или же мы не приспосабливаемся вовсе – то есть перестанем создавать культ Другого и откроем заново для себя то, что наш ближний – это, во-первых, тот, кто рядом с нами, что предполагает, что мы на какое-то время остановимся на "безумных христианских идеях", как говорил Честертон, на этих сбившихся с пути правах человека и примем меры для коллективного отдаления, совершенно необходимые для того, чтобы предотвратить растворение страны во всеобщем скрещивании. Другого выхода я не вижу. В молодости я много путешествовал. Все народы замечательны, но если их слишком сильно перемешать, то это скорее даст выход злобе и враждебности, чем симпатии. Смешивание никогда не остается миролюбивым, это опасная утопия".

В интервью, данном Le Point этой осенью, Жан Распай уже просто константирует факт: всё только еще начинатся для Европы и худшее впереди.

Легендарный царь Соломон

                                  Женщины задурманят любого…    

     Известные легенды о Соломоне служат показателем его прозорливости и ума. Как-то раз к царю на суд явились две женщины, которые не могли поделить между собой младенца - обе говорили, что это ее ребенок. Соломон, недолго думая, приказал разрубить младенца пополам, чтобы каждой женщине досталось по части. Первая сказала: «Рубите, и пусть он не достанется никому», на что вторая воскликнула «Отдайте лучше ей, но только не убивайте его!». Соломон решил суд в пользу второй женщины, отдав ребенка ей, т.к. именно она была его матерью.

   Столь же известная легенда о кольце Соломона трактуется по-разному. Однажды царь обратился к придворному мудрецу за помощью. Соломон жаловался, что его жизнь неспокойна, кипящие вокруг страсти отвлекают от политики, ему недостает хладнокровия, а мудрость не всегда помогает справиться с гневом и досадой. Придворный мудрец подарил царю кольцо, на котором была выгравирована фраза «Это пройдет», и сказал, чтобы, когда в следующий раз тот почувствует неудержимый приток эмоций, взглянул на кольцо, и ему станет легче. Царь обрадовался философскому подарку, но вскоре настал день, когда прочтя надпись «Все пройдет», он не смог успокоиться. Правитель снял кольцо с пальца и уже хотел зашвырнуть его подальше, но тут на обратной стороне кольца увидел еще одну надпись «И это тоже пройдет».

         Когда же Соломон, задурманенный своими многочисленными женами, отдалился от Всевышнего и «ступил на путь идолопоклонства», Бог отнял у царского сына власть над Израилем, оставив ему лишь власть над Иудеей

     Легендарный правитель объединенного Израильского царства родился от царя Давида и его любимой жены Вирсавии (Бат-Шевы). Будущего царя нарекли именем Шломо (Соломон), которое в переводе с иврита означает «миротворец» («шалом» — «мир», «не война», и «шалем» — «совершенный», «цельный»).

   Пору правления Соломона с 965 по 928 до н.э. называют эпохой расцвета монархии и еврейского могущества. За время своего 40-летнего царствования Соломон прославился как самый мудрый и бесстрастный правитель во всем мире, о его таланте к предвидению и чуткости сложено множество легенд и сказок. Именно Соломон построил главную святыню иудаизма – Иерусалимский Храм на горе Цион, который при жизни планировал возвести еще его отец Давид.

 P. S. Такой художник изобразил царицу Савскую, которая, по одной легенде, совратила Соломона, по другой - он ее

Птицы городского сада...

 

Птицы городского сада

Поначалу сумерки, сгущаясь,

Ткут из воздуха не певчих стаю.

Вот они на бреющем летают,

Сколько их, поштучно не считаю.

Да и как пернатых сосчитаю,

Чтоб не сбиться впопыхах со счета,

Если эволюция полета

Птиц стремиться к плотности болота?

Заходя неспешно на посадку,

Совершают плавные глиссады;

Глядя в омут городского сада,

Сели в точности, куда им надо.

И когда пойду гулять по саду

Ночью, буду ожидать, как чуда,

Шелестенье крыльев отовсюду

Стаи, прилетевшей ниоткуда...

І розіп,яти не змогли

                        

                     

Т. Шевченко

Автопортрет 1849-1850 рр.

                       х х х

Тарас Григорович Шевченко —

Велична постать й непроста.

А його давно вважаю

За українського Христа,

Якого тричі розпинали

І розіп^,яти не змогли,

Бо цвяхи всі в кільце згинались,

А потім в землю проросли —

Чи то травою, чи вербою,

Чи словом, як полин, гірким.

Тим словом розмовляю з Богом,

А Бог вже розмовляє з ним:

— Послухай–но мене Тарасе,

Єдинокровний сину мій!

Пробач мені миттєву радість,

Подякуй — за постій біль…

Анатолій Михайленко

З книги «Спроба втечі»

ЗОЛОТО НА СИНЕМ...

          ЗОЛОТО НА СИНЕМ...

   

…И сказала, попивая чай из гжели:

— Или ты не видишь это красоты,

Как как вокруг каштаны порыжели,

На асфальт плоды роняя с высоты?

Он очнулся, потрясенный, и увидел

Челку рыжую и карие глаза,

А в глазах невинных кроткую обиду,

Блеск снежинок, отразивших небеса.

И, отбросив опостылевшее чтиво,

Ей ответил тихо, искренне, как мог:

— Золото на синем — это так красиво,

Видно, для тебя с утра старался Бог.

А потом с улыбкой он просил прощенья,

Клял газеты скопом, осознав, видать,

Что едва ли не граничит с извращеньем

Страсть дурная — рядом с женщиной читать.

Разве стоят все парламентские бредни,

Компроматы, чьи–то деньги про запас

Поцелуев, может быть, последних,

Рыжей челки и невинных карих глаз?!

Анатолий МихайленкоИз книги «По слогу, по слову, по строчке…»

Ты смертью мне заплатишь за любовь!

                           ТЫ СМЕРТЬЮ МНЕ ЗАПЛАТИШЬ ЗА ЛЮБОВЬ!

    История таит немало подробностей смертельного секса. В том числе произошедшего с великими людьми мира сего. В постели с женщиной свой земной путь окончили Карл Великий, Авиценна, Чингисхан и даже Папа Римский Лев VII. Согласно статистике, в мире ежегодно во время секса умирает около 50 тысяч человек. При этом лишь четверть из них — в койке с супругой.

   Вот только несколько историй смертельного секса. Так, в 1865 году умер премьер–министр Великобритании Генри Пальмерстон, совокупляясь со служанкой на бильярдном столе. Французский коллега Пальмерстона  — президент Франции Феликс Фор в 1889 году решил сходить в публичный дом к проститутке по имени Маргарет Стеннель. Месье захотелось испробовать чего–то  новенького, и заказал девушке истинную по тем временам экзотику — оральные ласки. То ли от переизбытка гормонов, или от невиданных ранее замечательных ощущений даже не дождавшись завершения всего процесса, Фор скончался на месте. Проститутку позже оправдали, но за ней сохранилось прозвище "похоронное бюро". В возрасте 70 лет отдал Богу душу и бывший вице–президент Америки Рокфеллер в постели с молоденькой любовницей.

    В 2001 году  в Чили в депутаты парламента страны баллотировался некий Рауль Веносо. Он  поддерживал весьма консервативную программу и выступал за моральную чистоту общества. Вот только умер во время разгара избирательной кампании, лежа на проститутке. Раздулся такой скандал, что о Веносо узнала вся страна. По случайности, до выборов его имя не убрали из бюллетеней. И в день голосования чилийцы проголосовали за него так, что все конкуренты остались далеко позади, вот только ему это уже было не нужно.

    В Бельгии два года назад скончался британский автогонщик Роберт Мортимер во время экзотического секса. Компанию ему составляли две чудесные барышни, называющие себя госпожами: 46 летняя эмигрантка из России Госпожа Лукреция и ее помощница госпожа Джуно. Они так накачали Роберта веселящим газом (для снятия болей при жестком сексе проститутки в больших дозах использовали закись азота), что тот просто умер от передозировки.

   Мастурбация тоже сокращает жизнь. Например, в Бангкоке умер американский актер Дэвид Кэрродин  ("Зачарованные", "Убить Билла", "Убить Билла – 2") от весьма изощренной мастурбации. Подробностей полиция не сообщила, но журналистам удалось узнать, что он задушил сам себя.

    А вот 80 летний житель Германии решил помастурбировать... в лесу и засунул свой пенис в дупло, а там, вероятно, подумав, что это шишка,  его умудрилась кусать белка. Мужчину нашли на следующей день, под тем же деревом. Бедняга умер от кровопотери.

   Молодой затейник из Ганы, Роберт Астей, в возрасте 30 лет решил попробовать секс с женщиной 75-ти лет, она была жительницей местного дома престарелых. Бедная бабушка скончалась в процессе, но ее молодой любовник этого даже не заметил и продолжал, не сбавляя оборотов. В комнату на шум прибежал охранник. При виде такой «потрясающей» сцены он попытался стащить мужчину с бездыханного тела. Но это оказалось не так просто! И лишь получив удар дубинкой по голове, страстный «казанова» слез с покойницы…

   Примечательно что, женщины во время секса умирают очень редко, для них риск отправиться на кладбище во время прелюбодеяния меньше в 12,5 раза, чем у мужчин, утверждают специалисты. Но смертельный риск — это не повод, чтобы не любить женщину!

По материалам интернет