Счастливчики...

                     Познай счастье...

                                          (Фрагмент)

...В то утро мой распорядок дня был нарушен. Я лежал в кровати, не ощущая веса собственного тела. Моя сущность все еще пребывала где-то там, в пространственно-временном континууме, где нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Ибо все, что мы называем этими словами, там представляет собой одно целое, без начала и конца.

Вся история планеты человечества проплывала предо мной нескончаемой голограммой. Грандиозность увиденного восхищала, обескураживала и огорчала меня. Невозможно было оставаться равнодушным, сравнивая нашу планету до и после появления на ней примата, которое называют «гомо сапиенс». Первым попался мне на глаза странный персонаж: он сидел за столом, наблюдая за движением песка из верхней колбы в нижнюю колбу песочных часов, стоявших перед ним. Вдруг он торжествующе возопил: «Эврика! Я – Повелитель Времени и Пространства!»

– С этого все и началось, – сказал кто-то тихим голосом.

– С изобретения часов! – машинально ответил я, подумав, что разговариваю сам с собою.

– Нет, с гордыни! Все началось именно с нее, – продолжил тот же голос.

Я оглянулся и увидел мужчину с лютней в правой руке. Он стоял в двух шагах от меня. Но на самом деле нас разделяло расстояние, исчисляемое несколькими поколениями. Присмотревшись к фантому, я узнал в нем моего отца. Больше всего меня поразило не то, что он стоял здесь, радом со мной, а то, как он выглядел. «Наверное, он был таким задолго до моего рождения», – подумал я.

Взглянув еще раз на моложавое лицо отца, на музыкальный инструмент в его руке, и вспомнил маму. Однажды она рассказ мне о моем будущем отце, как он ухаживал за нею, когда она была девушкой. «Знаешь, чем он покорил меня? Игрой на лютне и тембром голоса. В молодости он потрясающе пел…» – вспоминала она.

– А где мама? – спросил я, волнуясь. – Она тоже здесь?

– Она там, – сказал отец, кивнув головой.

Я посмотрел туда, куда он указал и увидел молодую женщину в легком голубом платье, собиравшую полевые цветы. Ее воздушное тело светилось сиренево-лиловым светом, распущенные волосы цвета спелого овса, казалось, развевались по ветру. Она посмотрела в нашу сторону, улыбнулась и помахала букетом, составленным из белых ромашек, синих васильков и красных маков.

– Какая она молодая и красивая! – сказал я, не скрывая восторга.

– Сейчас твоей маме двадцать пять, – сказал отец. – Она в том возрасте, в котором была, когда мы познакомились. – И, помолчав минуту, продолжил: – Впрочем, все мы тут пребываем в том возрасте, когда были счастливы.

– И всем по двадцать пять? – спросил я.

– Ну, почему же? – сказал он. – Люди бывают счастливыми и в шестнадцать, и в тридцать, и в семьдесят лет, и старше,

– И много их здесь?

– Кого?

– Тех, которые старше по возрасту?

– Нет, но они самые счастливые из нас.

– А ты еще играешь на лютне? – спросил я, вспомнив рассказ мамы.

– Да! Часто и по многу. К нам приходит Альберт со скрипкой и мы с ним играем дуэтом. Маме очень нравится.

– Альберт скрипач?

– Нет, он физик-теоретик, математик, одним словом, ученый. У него весьма почтенный возраст, и он самый счастливый из нас.

– А что, качество счастья зависит от возраста?

– Не всегда, – сказал отец. – Но Альберт – особый случай. Он говорит, что всю жизнь занимался не тем, чем хотел, по случаю он создал несколько научных теорий, первернувших взгляды ученых на окружающий мир и Вселенную. Но ему претило жить среди людей, создавших иерархию, начиная с богов и заканчивая более мелкими авторитетами. Он хотел только одного – играть на скрипке. И только попав сюда, он, наконец, освободился от земных и небесных иерархии и стал абсолютно счастливым.

– Абсолютно – что это значит?

– Это значит, что более счастливыми уже не бывают.

– А я, отче, не чувствую себя счастливым, совершенно! – признался я, смутив его своим ответом.

– Тебе, кстати, сколько лет?

– Тридцать шесть.

– Ты старше меня на одиннадцать лет, – сказал он, окинув меня оценивающим взглядом. – А до сих пор еще не познал счастья?

– Может, раньше, в детстве, я и был счастливым, но не сознавал этого.

– Это потому что ты ищешь счастье вовне, а его надо искать внутри себя.

– У меня его и там нет…

– Тогда почему ты здесь? Таким как ты у нас не место!

– Случайно, но я больше не буду.

– Ладно, – сказал отец примирительно.

– Пошли, мы проведем тебя к выходу, – сказала мама.

Они взяли меня с двух сторон за руки, как в детстве: папа – за левую, мама – за правую. Оказавшись между ними, я спросил:

– А вы знаете, где выход?

– Нет, мы даже не знаем, где вход, – сказала мама, и оглянулаясь тревожно по сторонам. – Но тебе здесь нельзя оставаться.

– Если ты нашел вход, то, надеюсь, отыщешь и выход, – сказал, соглашаясь с мамой, отец, и ускорил шаг.

Мы шли кругами по восходящей, удаляясь все дальше от того места, где встретились. Потом перешли на бег, увеличивая диаметр кругов. А когда бежать не было сил, мы взлетели и понеслись, обдуваемые светом как ветром. Мы летели втроем, держась за руки, оглядываясь по сторонам, надеясь увидеть выход. Выход нигде не было. Только кванты, фотоны, бозоны и другие элементарные частицы искрились в наших глазах.

– Альберт говорит, что, если одну из этих частиц развернуть, как разворачивают свернутую в трубку картину, можно увидеть много интересного, – сказал отец.

И в этот момент показались отроги каких-то гор. Под прикрытием одной из скал волосатые мужчины-охотники разделывали тушу какого-то крупного животного. Не исключено, что это был последний на земле экземпляр мамонта.

– Смотрите, смотрите! – сказала мама, указывая рукой на рослого охотника, отделившегося от общей массы с большой берцовой костью под мышкой.

– Это – альфа-самец, – уточнил отец. – Он идет в заросли папоротника, к себе в логово. И там, в одиночестве, обглодает эту кость, ни с кем не делясь мясом. Именно из таких получаются вожди, короли, предводители разбойников, президенты и далее по списку…

– Из таких волосатых, как он, началась вся эта иерархия, которую так презирает Альберт? – сказала мама.

– Осторожно на виражах! Альберт предупреждал, пространство искривляется, и можно запросто вылететь на обочину, – сказал, повысив голос отец, когда мы выходили на новую орбиту. И крепче сжал мою руку. Вот тогда я впервые и ощутил невесомость собственного тела.

Наш полет продолжался. В сизом голографическом тумане предо мной разворачивались события, как уже свершившиеся, так и те, которые произошли после нас. Их никто не ожидал и никто не мог предвидеть их последствия. На очередном вираже выскочил, как чертик из табакерки, папа римский Урбана ӀӀ. С амвона Клермонского собора он призывал собравшихся идти на Восток, освобождать Святую Землю от неверных.

Воздев руки к небесам, он скрежещущим, как несмазанное колесо арбы, голосом провозгласил: «Кто тут обездоленный и бедный, там будет радостный и богатый…»

– Бойся авторитетов, – сказал отец, поучая меня. – В первую очередь авторитетов с инициативой.

– Чем они так опасны? – спросил я.

– Как говорит Альберт, они не сомневаются ни в своих мыслях, ни в своих поступках, – сказал отец.

И тут в кривом зеркале истории мы увидели столбы пыли, поднятые сотнями тысяч лошадей и людей. Это крестоносцы шли на Восток, освобождать от сарацин Гроб Господень.

А навстречу им двинулись массы сирийских мусульман-беженцев, покинувших раздираемую войной страну. Переправившись через Босфор, они уже идут дорогами Европы.

– Сейчас эти два потока встретятся, и начнется страшная бойня, – сказала взволнованно мама, всматриваясь вдаль, не заканчивающуюся горизонтом.

– Не бойся мама, – сказал я. – Они пройдут встречными курсами, не задев друг друга.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что они начали свой смертный путь с разницей в тысячу лет.

– Ты уверен в этом? – спросила она.

– Да, мама, уверен. Но это не изменит ситуацию в целом.

– Почему?

– Потому что на Ближнем Востоке война продолжается.

– Со времен крестовых походов? – удивилась она.

– Война там никогда не кончалась.

– Тогда тебе надо быстрее перебираться сюда, к нам, – сказала мама, и с какой-то нежной жалостью заглянула мне в глаза.

– Пусть сначала познает счастье, тогда, пожалуйста! – сказал, отрезвив маму, отец.

Я хотел ответить, но что-то попало в дыхательные пути – может быть, это была микроскопическая пыль от девяти крестовых походов, оставшаяся в памяти атмосферы земли, – я закашлялся, ударился головой обо что-то твердое и отпустил руки матери и отца...

-2-

На часах было без черверти семь...