«Верра Мэйсон…»

                                                 «Верра Мэйсон…»

                                                       (Фрагмент )

Солнце уже поднялось над крышами домов. Двор заполнен до верхних этажей ароматом цветущей липы — сладким и тягучим как липучка. Вышел я за ворота на Колонтаевскую, смотрю, а у нашего двора припаркован черный «кадиллак» с открытым верхом и распахнутой левой дверкой.

 Он был весь черный в натуре: черный блестящий корпус, салон из черной замши, в салоне — девушка цвета швейцарского шоколада. И на этом все поглощающем черном фоне только четыре светлых пятна: фары автомобиля и глаза девушки, большие, как монеты в два евро, пристально уставившиеся на меня. Понравился я ей, что ли?

— Мистер Педренгоу? — спросила она, безбожно коверкая мою фамилию.

— Да, Леонид Петрович! — сказал я, ни о чем не догадываясь.

— А я — Верра, Верра! — промурлыкала она, грассируя, как кошка. — Верра Мэйсон.

— Вера, Вера Мэйсон? — извилины моего мозга зашевелились сами собой. — А, Вера Мэйсон! Девушка из Того Ломе?

— О, та! — сказала она, обнажив два ряда ослепительно белых острых как у пантеры зубов. Я отшатнулся в сторону. Но она, еще раз показав два ряда восхитительных зубов,и  миролюбиво сказала:

— Ну, што ти стоиш? Задыс скорей машина! Клюшай зажыканье, шми на гас!

Я без сопротивления последовал ее предложению или приказу. И вот мы катим улицами Одессы. Я показываю Вере лучшие места города. Она крутит кукольной кудрявой головой туда–сюда, не скрывая восхищения, и повторяет как заведенная: « Окей! Вери вел!».

На Приморском бульваре Вера пришла в дикий восторг, увидев памятник из черного чугуна, подумав, вероятно, что это запечатлен в металле кто–то из ее соплеменников–африканцев, что было правдой лишь отчасти.

— Пушкин! — сказал я. Но он — не душа Одессы. Одесса — это Бабель!

— О! Бабел, Айзек Бабел, шитал эго «Ред кафалери»…

Я показал Вере Колоннаду, Воронцовский дворец и мой любимый кривоколенный переулок, соединяющий Приморский бульвар с Екатерининской площадью.

— О, эта как ф Марсел! — сказала восхищенно она.

На Екатерининской площади я сделал два круга, объезжая памятник дебелой царице. Посигналив юным мажорам, пялившимся на наш, сияющий черным золотом «кадиллак», я газанул. И, оставив в воздухе легкое как выдох сиреневое облако от сгорания высокооктанового бензина, рванул вверх по улице Екатерининской, останавливаясь только на перекрестах, урча нетерпеливым двигателем…