Анатолий Михйленеко

                                            Ковчег неудачников

                                           

                                                                                      Валерию Шаронову

  Сергей допил фужер терпкого с приятной горчинкой каберне и встал из-за стола. Поднимаясь по мраморным ступеням лестницы к выходу из бара, он заметил плакат со стихами: «Уменье пить не всем дано,/ Уменье пить – искусство,/ Тот не умен, кто пьет вино/ Без мысли и без чувства». Зарифмованная восточная мудрость отложилась в механической памяти, но не согрела славянского сердца. Уходящий день был омрачен его неудачным свиданием с Евгенией – милой работницей одной из швейных фабрик.

Придя загодя в Городской сад на место назначенной встречи, юноша строил планы на предстоящий вечер. В кино идти не хотелось, и он решил предложить девушке прогулку на катере вдоль морского побережья.

Евгения незаметно вынырнула из боковой аллеи.

– Привет, я не опоздала? – спросили, невинно улыбаясь, она.

Девушка была в белой шерстяной кофте, светло-зеленой юбке и ярко-красных туфлях на высоком каблуке, диссонировавших с остальными частями ее одежды. Ему бы не акцентировать на этом внимание, промолчать, но из него так и лезло его провинциальное  невежество.

– Зачем ты обула красные туфли, – сказал он. – Это такая безвкусица!

   Лицо Жени покрылось румянцем, она бросила быстрый взгляд на свои модные туфельки, за которые выложила едва ли не половину своей зарплаты, потом посмотрела растеряно на Сергея.

– Зачем ты так, Сережа? – спросила она, и ее лицо покрылась красными пятнами. Не получив вразумительного ответа, резко развернулась и ушла, ускоряя шаг, в сторону улицы Гаваной.

Только после этого Сергей осознал, что обидел девушку. Он хотел было броситься ей вслед, но не сдвинулся с места, догадавшись, что сейчас его запоздалое раскаяние только усилит ее неприязнь к нему. Чувствуя горькую досаду и злясь на себя за свою бестактность, он, миновав ротонду, неработающий фонтан, бронзовых позеленевших от патины львов, гордо, по-царски, державших головы, и вышел на Дерибасовскую. А потом, ничего лучшего не придумав, направился в «Оксамыт Украины»…

        Когда он спускался в дегустационный зал, где подавали исключительно вина украинского производства, еще было светло. А сейчас над городом уже повисли фиолетовые сумерки. Желтоватый свет электрических лампионов едва пробивался сквозь густые листья каштанов. На противоположной стороне улицы золотом горела витрина кондитерской «Лакомка», напоминая подсвеченный аквариум. И там за стеклом беззвучно шевеля губами, подобно рыбам, толпились любители сладостей.

     Наблюдая за жизнью вечернего города, юноша докурил сигарету и направился нехотя в общежитие порта, где был прописан и жил. Он никогда не спешил в это пристанище советских люмпенов мало чем отличавшееся от других ему подобных. И когда после смены кто-то из его коллег спрашивал: «Куда ты идешь?», неизменно отвечал:

– В ночлежку!..

Не спеша он вышел на улицу Пушкинскую. В воздухе ощущался свежий и терпкий аромат моря. Огромные платаны, раскачиваясь на ветру, с легким треском освобождались от прошлогодней сухой коры.

Ему нравилось гулять вечерними улицами, наслаждаясь одиночеством и таинственным шелестом осенней листвы над головой. Но сегодня был не тот случай. Он думал о том, как ему лучше оправдаться перед Женей, и примет ли она его извинения? И вдруг, устав от этого самоедства, воскликнул:

– А в чем я, собственно, виноват? Красное с зеленым – разве это не вульгарно?!.. – Сергей произнес это так громко, что на него оглянулись редкие прохожие.

Он шел темной улицей, одинокий, ссутулившийся, опустив голову, вспоминая полные неизбывной тоски строки Ивана Бунина:

     У зверя есть нора, у птицы есть гнездо,

     Как бьётся сердце, горестно и громко,

     Когда вхожу, крестясь, в чужой, наёмный дом

     С своей уж ветхою котомкой…

«В самом деле, – размышлял он, – можно ли общежитие называть домом в привычном смысле этого слова? Нет, это, действительно, ночлежка, место для отдыха тела, изнуренного непосильным трудом в порту, чем для души».

Даже быт в общежитии был устроен соответствующим образом. В комнатах жили по три-четыре человека, у каждого была казенная панцирная кровать, прикроватная тумбочка и общий для всех платяной шкаф. Умывальник и туалет тоже общего пользования находились в длинном П – образном коридоре, а душ – внизу на первом этаже. Единственным местом для отдохновения оставалась библиотека и небольшой читальный зал, где можно почитать книгу, полистать журналы и газеты. 

Все это отлично вписывалось, как ему казалось, в социальную доктрину государства, не сумевшего обеспечить своих подданных нормальным жильем, но остро нуждавшегося в дешевой рабочей силе. В итоге в стране выросло «поколение бездомных», ютящееся в бараках, коммуналках, холостяцких и семейных общежитиях. Их своеобразным гимном стала одна из песенок того времени: «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес – Советский союз!». Ее постоянно крутили центральные радиостанции, зомбируя молодежь.

Вот и Сергею, отслужившему два года в армии и поступившему на работу в порт, было предоставлено в общежитии койко-место. Именно так – койко-местом называлось то, что официально считалось его жильем. По молодости лет он воспринимал такой образ жизни как данность временного характера. Ибо сегодняшнее настоящее он не воспринимал еще как саму жизнь, а только как ее преддверие. Юноша надеялся, что «кривая судьбы» его куда-нибудь да вывезет. Хотя сам не имел определенной цели, не знал, чем займется в будущем. В его голове царил хаос, который надо было как-то упорядочить, систематизировать. Но он к этому еще не был готов.

   Летом свободные от работы часы он проводил на море. Вечерами ходил на танцплощадку «Огни маяка» в парке Шевченко, прозванную молодежью «Майданом», зимой посещал Дворец моряков или другие места, где на танцевальных вечерах собирались такие же, как и он, молодые люди без определенного будущего.

    На одном из них он и познакомился с Евгенией. Увидев ее среди пестрой толпы молодых людей, он догадался, что она не из их среды. Девушка стояла особняком, с грустным выражением лица, уже потеряв или теряя надежду быть приглашенной кем-нибудь на танец. И Сергей подошел к ней.

Танцуя медленное танго, он почувствовал, как  вспотела в его руке ее узкая почти детская ладошка. Но не подал виду, что заметил этот явный признак волнения. После танца, галантно взяв девушку под локоть, провел ее к месту, где она стояла до этого. Потом они танцевали вместе еще и еще. И так само собой получилось, что Сергей пошел провожать Женю домой…

Свернув на улицу Жуковского и перейдя Новиков мост, Сергей оказался у дома, в котором жил его приятель Шарик – библиотекарь портового общежития. И вспомнил, как они познакомились. Случилось это в один из мерзких слякотных дней то ли в конце осени, то ли в начале зимы. Сергей зашел в библиотеку взять что-нибудь почитать на досуге. Шарик или официально Валерий Павлович, увидев его впервые в своих «владениях», посмотрел на него с нескрываемым интересом – не так уж часто молодые грузчики заглядывали в библиотеку.

Затем, спросив, что бы он хотел почитать, заполнил формуляр, после чего ненавязчиво пригласил его на лекцию о современной живописи.

– Лекцию будет читать интересный человек, художник Олег Соколов, – продолжил он, пытаясь хоть чем-то увлечь юношу. – Речь будет идти о цветомузыке, думаю, тебе понравиться.

Шарик был стройным молодым человеком восточной внешности с темными глазами и небрежно-ироничной улыбкой на тонких губах. Впрочем, все у него было тонким и хрупким – и лицо, и руки с изящными почти женскими пальцами, не знавшими тяжелого физического труда. И мыслил и говорил он не так как остальные обитатели общежития. По определению юноши, он представлял собой тип хлипкого интеллигента, волей случая попавшего в среду портовых грузчиков.  

 Позже, когда они сдружились, Валерий приятно удивил Сергея своей эрудированностью и широким кругом интересов. Он хорошо знал современную зарубежную литературу, разбирался в изобразительном искусстве, мог запросто рассуждать об экзистенциализме или о «потоке сознания» Джойса и Марселя Пруста, едва ли не на наизусть цитировать Жан-Поля Сартра, Камю и Кафку.

Все, о чем он говорил, Сергею было в новинку. Вечерняя школа, которую он закончил около трех лет назад, потом служба в армии, а теперь работа грузчиком в порту не очень располагали к интеллектуальному развитию. И юноша невольно потянулся к своему новому знакомому – не только как младший к старшему по возрасту, а как менее образованный к более начитанному и знающему. От Шарика он узнал о творчестве импрессионистов и постиипрессионистов – во время хрущевской «оттепели» и после нее они снова завладели умами молодых людей, интересующихся искусством. А «Любительница абсента» работы Пабло Пикассо стала даже героиней одного из его стихотворений, такого же наивного, каким был он сам. 

До армии и во время службы Сергей изводил своими писаниями общие тетрадки, как заядлый графоман, слабо разбираясь в тонкостях поэтики и языка. Поэтому, естественно, ему все чаще приходили мысли о необходимости дальнейшей учебы. Но теперь это не казалось настолько несбыточным как раньше. Валерий как студент-заочник филологического факультета служил ему лучшим примером.

   – А почему бы нам не издавать журнал? –  спросил как-то Шарик Сергея. – Я и название придумал - «Слово». – И посмотрел на юношу своим настороженным и одновременно пытливым взглядом. Его глубоко посаженные глаза матово светились как два кофейных зернышка. – Будем публиковать литературные опыты портовиков. – продолжил он после небольшой паузы.

  Сергей, еще не видевший своих стихотворений в каком-либо издании пусть и рукописном, с радостью воспринял эту идею. Неожиданное начинание библиотекаря поддержала едва ли не вся молодежь из их небольшой компании. Тем более что редактировать рукописи, заполнять от руки журнал, брался сам Шарик, а иллюстрировать – Вовка Хабаровский, работавший грузчиком на втором районе порта.

Обсуждать содержание очередного номера «Слова» собирались в библиотеке. Особых разногласий практически никогда не возникало. Да и последний вердикт всегда выносил «главный редактор», в роли которого выступал Шарик.  

К ним на «огонек» порой заглядывал никогда не унывающий, всегда под легким хмельком Генка Петров – молодой человек мощного телосложения с широким круглым лицом владимирского мужика в неизменном джинсовом костюме и прической «а ля Кеннеди», за это и получил от кого-то из ребят прозвище «русский американец». Он любил играть в настольный теннис и заниматься гиревым спортом, настойчиво и с завидным упорством качая мускулы.

 – С вами хорошо, а с Веркой – лучше! – неоднократно повторял Петров, и неожиданно покидал компанию, отправляясь на встречу со своей пассией. А этот его афоризм «о Верке» был представлен в одном из номеров «Слова», как образец портового фольклора.

За короткий промежуток времени свет увидели несколько книжек журнала в синей коленкоровой обложке, в которых, так или иначе, отразилось творчество обитателей общежития. В том числе кое-что написанное в то время Сергеем:

Я так живу. Мне по плечу

Такая жизнь. Придут стихи –

Я руку слову научу.

Я верю твердости руки!

Смотри: на белизне листа,

Как птичий след, лежат слова.

А сколько стоили труда,

Ты догадаешься едва, -

утверждал он самонадеянно в одним из стихотворений. 

      Однако мало кто из авторов журнала догадывался, что этот невинный самиздат был ничем иным как личным протестом интеллигента и интеллектуала, каким был Валерий, против гнетущего официоза, пронизавшего все стороны жизни.  

     Сергей заходил иногда к Валерию домой на Жуковского. Юноше было приятно хоть на время оказаться в домашней обстановке. Хозяин проявлял достаточно гостеприимства, давал ему посмотреть редкие художественные альбомы и журналы, угощал крепкими настойками, читал свои эссе и рассказы.

   Устав от «интеллектуальных» занятий и расслабившись, они играли с сыном Валерия Стасом в оловянных солдатиков. Игра мальчику быстро надоедала, и он уходил в другую комнату. А взрослые продолжали строить игрушечные войска, пускали вскачь кавалерию, высылали на фланги противника бронированную технику. Увлекшись детской игрой и ничего не значащими разговорами, они и не представляли себе, что так же, как они с солдатиками, Провидение поступает с ними, передвигая по клетчатой черно-белой доске жизни, не спрашивая на это их согласия…

Питие было одним из развлечений их дружной компании, в которую входили Кот, Щульц, Косой и он, Малый – так называли Сергея за его небольшой рост и юный возраст. К ним, когда у него было свободное время, присоединялся и Шарик. Собравшись вместе, они совершали походы по винным погребкам – были тогда в Одессе так называемые «большой круг» и «малый круг» питейных заведений, где сухие и крепленые вина продавались на разлив. Их посещение приобрело устоявшуюся традицию, которой свято следовало не одно поколение южан – ценителей солнечного напитка.

Маршрут был привычным. Начинался с «Нового рынка» и заканчивался «Привозом» или наоборот. Совершая эти вояжи, они поочередно заглядывали в «Аист», в «Оксамит Украины», в «Два Карла», в другие винные подвальчики, встречавшиеся на их пути. Там не спеша, смакуя, пили алиготе, рислинг или каберне, закусивая яблоком и карамелькой. Иногда, для разнообразия, смешивали сухое с портвейном. Так за пустыми, но веселыми разговорами они и коротали время, не зная ему цены и не ощущая его скоротечности.

  Своеобразно складывались отношения обитателей общежития с женщинам. Вовнутрь здания как в мужской монастырь их не пускали. Поэтому своих возлюбленных они дожидались или у входа, или на противоположной стороне улицы. А затем влюбленные уходили в парк, на приморские склоны. Там на свежем воздухе под ритм морского прибоя они и зачинали потомство, которое, скорее всего, ожидала незавидная участь их родителей.

Многие из команды этого пяти - палубного «ковчега неудачников» женились на горожанках. Но не всем удавалось прижиться в чужой семье. Поэтому разводы случались не реже, чем свадьбы. Самые «мудрые» из портовиков поступали весьма предусмотрительно: женившись, делили с женщинами кров, постель и стол, но не выписывались из общежития и не отказывались от своего койко-места. То есть оставляли за собой на всякий случай путь для отхода. Независимость, индивидуальная свобода личности ценились превыше всего.

      Сергею не нравилось, когда девушки встречали его у проходной порта или ждали у входа в общежитие. Он считал это унизительным и для себя и для них. Поэтому назначал свидания на нейтральной территории – или в том же Городском саду, или у кинотеатра, если предстоял поход в кино. Даже вступив с Женей интимные отношения, он не позволял ей ходить за ним по пятам. Случилось это на лужайке одной из кленовых рощиц на том же взморье. Девушка, уступив настойчивости юноши, сама не отвечала на его ласки. Она смотрела каким-то странным отсутствующим взглядом в белесое летнее небо, вероятно, сожалея, что отдалась ему так быстро, не в том месте и не так, как себе это представляла…   

В жизненной суете никто из их  компании не заметил, или из этических соображений не подавал вида, что  жена Шарика перестала ходить на их «творческие вечера». Как потом оказалось, они развелись, и Татьяна ушла жить к своим родителям.

  В порту тоже происходили серьезные перемены. Там начали претворять в жизнь модный на ту пору лозунг: «Сегодня рекорд, завтра – норма!». Это была весьма успешная попытка руководства предприятия повысить производительность труда – без внедрения каких-либо новых технологий или механизмов. В результате расценки снизились, а степень эксплуатации грузчиков возросла. И это до глубины души оскорбляло Сергея, пытавшегося изжить рабскую психологию, укоренившуюся в нем с детства, а может перешедшую к нему генетически от родителей и дедов - прадедов.

  Следом пришло еще одно неприятное известие: арестовали Вовку Хабаровского. Поговаривали, что кто-то из его приятелей из зависти настучал на него. При обыске в комнате, где он бытовал, милиционеры обнаружили целый склад контрабандного товара – джинсы, болоньевые плащи, блоки американских сигарет. Стоимость конфискованного «добра» потянула на три года строгого режима.

Суд был показательным и проходил в «красном уголке» общежития. Во время судебного заседания Хабаровский вел себя сдержано и когда объявили приговор, он только долгим и грустным взглядом посмотрел на товарищей, с которыми ему предстояла долгая разлука. Но больше всего Сергея удивила реакция ребят, работавших и живших вместе с Владимиром. Никого, кроме самых близких друзей, случившееся с ним особенно не затронуло. Мол, судят не за то, что занимался контрабандой, а за то, что попался.

   Не потряс обитателей общежития и другой, трагический случай, когда изрядно подвыпивший молодой грузчик, разбежавшись по длинному коридору, выпрыгнул из окна пятого этажа.

– Нас голыми руками не возьмешь! – успел прокричать отчаявшийся парень, пока несколько секунд пребывал в свободном падении.

Тело самоубийцы до приезда милиции и скорой помощи еще долго лежало распластанным на асфальте, напоминая смотревшим из окон верхних этажей распятие. Проходившие мимо него грузчики, каждый по-своему оценивали этот отчаянный поступок.

 – Дурак! – говорили одни.

 – Отмучился! – констатировали другие, вспоминая судьбу патриарха – Жданова.

 Этому человеку, отдавшему всю жизнь и здоровье порту, так и не удосужились предоставить отдельную самостоятельную квартиру или хотя бы комнату в семейке. И выйдя на пенсию, он продолжал жить в холостяцком общежитии.

Выживший из ума старик, заблудившись в коридоре первого этажа, бродил по его закоулкам и монотонно повторял, разговаривая сам с собою: «Куда ты идешь?  Куда ты идешь?». И, упершись в простенок, возвращался. И снова брел, одинокий, никому не нужный старик, в никуда.

 У Сергея при встречах с несчастным ветераном всегда портилось настроение, и появлялась банальная мысль о бренности человеческого существования…

 Миновав бывшие Собанские казармы, Сергей вышел на пустынную в этот час улицу Маразлиевскую. Слева тянулся темный парк с динамичным памятником Тарасу Шевченко. Вглядываясь в его мощную фигуру, юноша вздрогнул: ему показалось, что металлический Кобзарь неожиданно, словно ожил, сделал резкий выпад вперед, как будто пытался сойти с пьедестала, на который был водружен. «А почему бы и нет? – подумал юноша. – Может быть, и памятники не всегда довольны своей участью»…

   Это странное видение подействовало на него как холодный душ, разогнав долгую и тяжелую дремоту. В его голове начал созревать план дальнейших действий. Поднимаясь по лестнице к своему койко-месту, он уже точно знал, что уволится с порта и навсегда покинет этот странный дом, в стенах которого погибла не одна мечта.