Глава одиннадцатая

 

 

 

После сна лицо Веры было свежим, бархатисто-гладким, подведенные светло-синей тушью карие глаза загадочно блестели, скрывая какую-то тайну. Одета она была в мужскую зеленого цвета рубашку, заправленную в голубые джинсы, подпоясанные широким кожаным ремнем с пряжкой в виде головы буйвола. Не хватало только шляпы с широкой тульей и кобуры с кольтом на бедре, чтобы она стала живым воплощение кинематографический образ девушку-ковбоя из какого-нибудь американского вестерна.

Восхищаясь ее красотой, я почувствовал, что проголодался. И подумал: «Вот сейчас мы позавтракаем, и пойдем с этой чернявой красавицей гулять по Кракову, осматривать его достопримечательности, фотографироваться...»

Кроме городского рынка с анфиладами суконных рядов, я хотел посетить местный «блошиный» рынок, чтобы сравнить его с нашим, одесским «Староконным». А заодно купить для своей коллекции блесну, отлитую из польского старинного серебра, если, конечно, таковыми здесь промышляют.

Я уже представил себе, как мы фотографируемся с Верой у памятника Адаму Мицкевичу на Старой площади, когда услышал ее требовательный голос:

— Давай, Леонид, собирай вещи, одевайся, нам пора ехать!

Я, не поверив своим ушам, спросил:

— А завтрак?

— А завтракать будем в дороге, — ответила она индифферентно.

После этих слов я посмотрел на Веру другими глазами, и увидел в ней не живое воплощение девушки-ковбоя, а воплощение африканской колдуньи, практикующей Виду. И, встретившись с ее взглядом,  я подчинился…

    Проехав по трассе А-4 около часа, мы остановились у придорожной закусочной «U Zosi», недалеко от Катовице, столицы Селезского воеводства.

Нам накрыли стол под старым вязом. И по совету официантки мы заказали на завтрак пироги (вареники по-украински) с тушеной капустой и грибами, мазурки с яблочным джемом, черный кофе и сливки.

  Молодая паненка, обслуживавшая нас, смотрела на меня с осуждением, граничащим с презрением, а Веру, как мне показалось, она готова была испепелить взглядом своих голубых, как селезское небо, глаз. И каждый раз, отходя от нашего стола, она нервно крестилась, приговаривая шепотом: «Matka boska chenstokhovskaya …», «Matka boska chenstokhovskaya …»

Тем не менее, простая польская еда была, как на мой вкус, превосходной. Больше всего мне понравились сливки, свежие, пахнувшие как в детстве луговой травой и чисто вымытым выменем коровы.

Позавтракав, мы отправились дальше, в Берлин, через Вроцлав, Зеленую Гуру и Франкфурт-на-Одере.

Погода была хорошей солнечной, как раз для путешествий. В небе дрейфовала флотилия кучевых серебристых облаков, подгоняеміх северным ветром, и жары как не бывало.

Когда трафик не был таким напряженным, я жадно впитывал пейзажи Краковско-Ченстоховской возвышенности. Да, это был юго-восток Польши — страны, которая выступает адвокатом Украины в европейских делах, и это меня радовало и вдохновляло.

 «А ты не задумывался, Лео, почему поляки воспылали к Украине такой беззаветной любовью?» — непрошено вторгся в мои размышления-переживания Брейн.

— А ты, знаешь, почему?

«Мне кажется, что поляков к этому подтолкнули агрессивные действия северного соседа. После того, как московская моль сделала кладку имперских яиц в украинском Крыму и на Востоке Украины, их тревога возросла стократ. И надо отдать им должное: они первыми из европейцев осознали, кто следующий на очереди…» — завил он.

— Ты прав, Брейн, полякам есть чего опасаться, — сказал я. И с грустью подумал о горькой судьбе поляков. В свое время Речь Посполитая упустила возможность сплотить вокруг себя соседние княжества и стать первой в истории славянской империей. Для этого полякам оставалось сделать только один разумный шаг — признать украинскую казачью республику  или Гетманщину полноправным членом Речи Посполитой.

Однако часть наиболее агрессивно настроенной шляхты была против этого, а некоторые из них открыто бросились в объятия Санкт-Петербурга, увидев в императрице Екатерине, верного друга и защитника. А та, в ответ, подсунула им в короли своего бывшего любовника Станислава Понятовского.

За эту глупость Польша поплатилась пятью разделами. И в каждом из них ведущую роль играли сначала Российская империя, а потом ее преемник Советский союз.  Поэтому поляки справедливо полагают, что шестого раздела их нация может не пережить.

«Тогда Польше нужно держаться Украины как можно крепче» — живо отреагировал на эту информацию Брейн.

— Если бы все было так просто, — сказал я.

 «Хватит, Лео, о грустном! Лучше, вспомни о чем-нибудь хорошем, жизнеутверждающем!» — взмолился Брейн!

Хорошая поэзия помогала мне в трудные минуты жизни и, подумав, я вспомнил шутливые стихи Юлиана Тувима:

«Однажды в июле,

 В чудесный денек,

Вдруг выпал

Оранжевый снег 

На лужок…»

— Лео, что ты там шепчешь себе под нос? — спросила Вера, услышав мое бормотание.

— Да так, декламирую стихи апостола Юлиана, — ответил я.

— Апостола? Юлиана?! — удивилась она.

— Да, Юлиана Тувима, апостола польской поэзии. И, представь себе, в нем тоже текла еврейская кровь, — сказал я.

— Тогда прочитай что-нибудь и мне, — попросила она.

И я прочитал вслух:

«Такого неба еще не помнят люди,

С такого неба грядущей веры струится пламя.

Народ мятется, бичует тело, крича о чуде,

И эту минуту переживают потом веками…»

— Прекрасный псалом, — сказала Вера. И, положив голову мне на плечо, взяла мою руку в свою. Наши ладони встретились, пальцы сомкнулись в замок и сердца забились в одном ритме. И такое тепло разлилось по всему моему телу, какого я не ощущал с тех пор, как покинул утробу матери.

Было радостно сознавать, что все так прекрасно сложилось. Как в хорошем лирическом стихотворении: красивая чернокожая девушка, акварельные польские пейзажи, сребристые облака, дрейфующие по голубому небу и хорошее качество дороги…

Двигатель работал легко, без напряжения и «кадиллак» плавно преодолевал километр за километром. Единственное, что удручало и заставляло быть на чеку, это многотонные фуры. Поэтому, чтобы не плестись у тяжеловоза в хвосте и не дышать дизельным выхлопом, я обгонял его, показывая, на что способны 409-м лошадиных сил, скрывавшихся под капотом нашего авто.

Увлекшись, я не заметил, как мы проскочили Вроцлав и оказались на границе с Германией. При виде людей в форме таможенной службы, у меня непроизвольно вырвалось: «Джермани»!

— О, Леон! Ты уже говоришь по-румынски, — сказала, не то,  иронизируя, не то, удивляясь, Вера.

Я промолчал, наблюдая за поведением бошей: один из них был блондином арийской внешности, второй — смуглый, с курчавой головой и хитрыми глазами одесского цыгана. Скорее всего, он был натурализовавшимся палестинцем или выходец из стран Магриба.

Не знаю, почему, но, увидев их, я запаниковал и начал шарить руками по поясу в поисках гранаты.

«Не нервничай, все, что с тобой происходит, это следствие твоего советского воспитания и частых просмотров российских фильмов о войне. В каждом  из них прослеживается одна главная мысль: «Убей фрица!»

Хотя, если вместо «фрица» поставить персонаж другой национальности, смысл этого выражения не изменится, потому что главное слово в нем «убей». Однако эти два приверженца европейского интернационала ничего плохого нам не сделают», — успокаивал меня Брейн.

  Взяв себя в руки, я стал наблюдать, как Вера королевским движением руки протянула таможенникам два паспорта. Служивые, полистав небрежно документы, попросили Веру, а не меня — словно меня здесь не было! — выйти из машины и открыть багажник.

Я сразу догадался об их намерениях. Просто эти два сексуально озабоченных типа решили полюбоваться соблазнительными формами девушки, когда она, наклонившись, будет открывать багажник и чемодан с вещами для досмотра.

«Придурки!» — процедил я сквозь зубы.

  «А пусть она не натягивает на себя такие узкие брюки!» — прокомментировал происходящее Брейн.

А я снова пожалел, что гранаты остались в моей квартире на улице Колонтаевской.

     Отъехав километра два от пограничного пропускного пункта, я остановился в специальном «дорожном кармане» и вышел из «кадиллака».

— Вера! — сказал я, настроенный весьма решительно. — Что ты со мной вытворяешь? В любой стране Евросоюза меня могут задержать как нелегала. А у меня в Украине, как ты знаешь, неплохой бизнес и я не хачу его терять…

— Что случилось, Лео, чем ты недоволен?

— Что это за паспорта ты предъявила на границе?

— Это мой паспорт, а это — твой, смотри! — сказала она, протягивая мне две книжечки..

  Я взял паспорта и поочередно развернул каждый из них. Один был либерийский, Верин. На главной странице второго, румынского, была вклеена моя фотография. Но фамилия набранная латиницей, была не моя, а другая: «Leon Lupo…»

— Вера, откуда этот паспорт и почему он румынский? И кто такой Леон Лупо?!

  — Ну что ты волнуешься? Садись в машину! Включай зажигание, жми на газ! Сейчас я тебе все расскажу, — сказала она, не выказав никакого недовольства моим поведением.

 И я снова сделал так, как сказала Вера. А когда «кадиллак» набрал крейсерскую скорость, она положила свою розовую ладошку мне на затылок, затем большим и указательным пальцами левой руки потеребила мочку моего левого уха — таким вот способом она каждый раз вгоняла меня в транс.

Однако в этот раз, собрав в кулак всю свою волю, я решил сопротивляться ее африканским штучкам.

  — Вера, давай, выкладывай все, начистоту!

— Дафай, дафай! — передразнила она меня. — «I am only pulling your leg!» — подтвердила она мою догадку. — Видишь ли, Лео, все дело в том…

   И Веры Мейсон рассказала мне, что она член Конгресса африканских женщин (КАЖ) — неправительственной организации, поставившей перед собой цель освобождение континента от «Колониальной системы 2.0».

Первым пунктом их программы значится нейтрализация вождей племен и президентов, которые за щедрые подачки государств и транснациональных корпораций предают интересы собственных народов.

— То есть женщины хотят взять власть в свои руки? — спросил я.

— Да, и у нас есть лучший пример для подражания, женщина потрясающей судьбы. Это Элен Джонсон‒Серлиф, первая чернокожая женщина, ставшая президентом Либерии, — сказала возбужденно Вера.

— А что? Отличная идея! И нам в Украине следовало бы избрать президентом женщину, — сказал я. — Может быть, она смогла бы стать настоящей Матерью нации и беспокоится об украинцах как о собственных детях…

   Вера по заданию КАЖ не только участвовала в украинском зерновом форуме и налаживала деловые контакты с зерно-трейдерами. У не была и другая, не менее важная миссия — проконтролировать условия проживания в Украине мигрантов. Ибо Брюссель продолжает вести переговоры с Киевом о размещении в Украине беженцев из стран Передней Азии и Африки, пытаясь таким образом смягчить обстановку в странах Европы, где наплыв беженцев уже дает о себе знать, усугубляя такие социальные проблемы, как перенаселение, нехватка продовольствия, пресной питьевой воды, других предметов первой необходимости.

 — И какие, Вера, твои впечатления от посещения Украины?

— У вас есть проблемы, но и есть положительные результаты.

— И в чем они заключается? В том, что к своим миллионам беженцев добавятся сотни тысяч иностранных?

— Это не моя головная боль. Брюссель и Киев знают, что делают и будут делать в будущем, — ответила Вера, вероятно, не уяснив, о чем я говорил.

А я представил себе, как беженцы из Азии и Африки интегрируются в украинское общество. Как они начинают играть важную роль не только в экономике, но и в политике. Глядишь, этак лет через пятьдесят в президенты Украины будет баллотироваться какой-нибудь потомок «кровавого» Бокассу, — кандидат от интернациональной «Партии беженцев».

— Ладно, это не твоя головная боль, — сказал я примирительно. — Но объясни мне, пожалуйста, откуда у тебя румынский паспорт на чужое имя, но с моей фотографией?

— Откуда, откуда? От верблюд! — ответила, по-детски улыбнулась, Вера Мейсен. — Просто румынский паспорт было легче сделать. И это май подарок тебе, кушая на здоровье…

— Значит, я теперь не Леонид Петрович Петренко, а Леон Лупо, да?

— Так точно, с недавних пор ты Леон Лупо, май друг. И мы с тобой едем в Европу, — сказала невозмутимо Вера.

— Друг — не друг, но что я буду делать в этой Европе как нелегал? Работать шпионом, что ли? — пошутил я.

 — Считай, что ты мобилизован КАЖем — великой африканской маткой! — сказала Вера.

— Самой плодовитой маткой в мире! — сыронизировал я.

— Да, — подхватила она. — По семь-десять детей на одну матку. И это не придел…

 «Глупейшая ситуация! Ты, приятель, не мобилизован, ты просто взят в заложники. И кем? Африканской женщиной! В такое дерьмо ты еще никогда не вляпывался!» — выдал свое откровенное мнение о происходящем мой Брейн.

— А где ты был раньше!? — взорвавшись, едва не прокричал я.

— О чем это ты говоришь, Лео? — спросила Вера.

— Да это я так, про себя, — сказал я.

— Ну, ну, — иронично сказала она.

   Надо отдать должное проницательности моего Брейна. Сопоставив все факты, он пришел к выводу, что по вине или, вернее, благодаря Вере Мейсон, мы периодически оказывались в каком-то другом пространственно-временном континууме, где время и процессы вели себя иначе, чем в тех координатах, в которых существует человечество Земли.

 Например, для тех же немцев окружающий мир — небо над их головами, привычный бюргерский ландшафт, прекрасный автобан, чопорные городки и деревушки с фруктовыми садами и грядками на огородах, — оставался таким, каким они был на самом деле. В то время, как наш мир, созданный при участии Веры Мейсон, представлялся нам как бы отраженным в самодвижущемся вогнутом зеркале. И дело было не в проблемах с нашим зрением, а в длительности, а, вернее, в скоротечности, нашего существования во времени и пространстве.  

Поэтому я принял как должное тот факт, что расстояние от Кракова и до Берлина мы преодолели за каких-то полтора часа, если за точку отсчета брать время окончания нашего завтрака в ресторанчике “U Zosi” в Котовицах.

Но самое поразительное заключалось в том, что пока я по обыкновению валял дурака, мой Мозг, мой скромница Брейн, установил, независимо от моего желания, контакт с мозгом Веры. И теперь, благодаря этому обстоятельству, мы с Верой стали понимать друг друга с полуслова или, вернее будет сказать, с полу мысли. Этот невербальный способ общения, без речевых и языковых средств, был для меня в новинку, Но он был важнее моего статуса «заложника». Так как я хотел знать о Вере Мейсон больше, чем она знает о себе, и какую миссию ей поручено выполнить в Европе. 

   Столица объединенной Германии, встретила нас пасмурным небом и мелким моросящим дождиком. Однако это было мелочью по сравнению с тем, что ни в одном из берлинских отелей нам с Верой не хотели предоставить не то что двухместного, одноместного, но вообще никакого номера.

Администраторы все как один ссылались на «гостиничный бум», связанный с летними отпусками и мигрантами, занявшими гостиничные номера с семьями — но им-то что, за них платит немецкий налогоплательщик.

И нам ничего не оставалось, как снять квартиру на улице Хохштрассе, в районе Митте. Это недалеко от Народного парка Гумбольдта. Вера нашла эти апартаменты по интернету. Располагались они на третьем этаже пятиэтажного дома, который своей строгой архитектурой напоминал «одесскую сталинку», малую серию домов, которые строили в СССР во второй половине 50-х годов. Стоимость проживания в ней была не из дешевых — 265 евро в сутки. Однако номер в гостинице обошелся бы нам с Верой как минимум в полтора-два раза дороже.

Приняв душ, и позвонив кому-то по мобильному телефону, Вера заторопилась. Как она объяснила, ей необходимо и куда-то съездить и с кем-то встретиться. «По неотложным делам», — уточнила она.

— Ты не волнуйся, проводи время в свое удовольствие, — сказала на прощанье Вера, выложив на стол кредитную карту «Visa». — Как мобилизованный Конгрессом Африканских Женщин, ты можешь тратить денег столько, сколько тебе будет угодно. Но, конечно, в пределах разумного.

«Я ождал этого, и это, наконец, случилось», —  откликнулся Брейн, по-своему интерпретируя инцидент с банковской картой «Visa».

Я замер, не понимая, что он имеет в виду. И ждал от него дальнейших объяснений.

«Да, Леня, ты превратился в альфонса», — безапелляционно заявил Брейн.

— Не в альфонса, а в наемного работника! — сказал я. И, не подумав, продолжил: «Однако, если уж на то пошло, то это не я, а ты альфонс, так как именно ты находишься у меня на содержании.

«Это я, я твоя содержанка?!» — взорвался Брейн, как паровой котёл. И отключился…

Около двух часов пополудни, повалявшись еще какое-то время на кровати, по площади равной четырем столам для игры в пинг-понг, я нехотя встал, зашел в ванную, освежиться. Посмотрел в зеркало и встретился взглядом с неприятным типом. Присмотревшись к нему, я убедился, что это, действительно, мое лицо, только заросшее трехдневной щетиной, а не собачья морда, как я ожидал поначалу.

     «Ну, как тебе эта рожа?» — съехидничал в очередной раз Брейн.

— Кирпича просит, — ответил я в тон ему.

«Кирпича — не кирпича, а бритвы точно!» — ответил он, сморщив свои извилины, изображая таким манером свое пренебрежение к моему внешнему виду.

  На этой оптимистической волне я вышел из дому. Метрах в двадцати от нашего подъезда на тротуаре сидел человек с «арафаткой» на голове.

«Палестинец!» — решил я. И, приблизившись к нему, спросил:

 — Не подскажете, где здесь  поблизости магазин, в котором можно было бы купить бритвенный прибор?

— Сегодня воскресенье, магазины не работают, — ответил «палестинец» на чистом русском языке, почти без акцента.

— А ты где язык выучил? — спросил я.

— В Саратове. Я учился там, в военном училище, — ответил он равнодушно.

— А здесь ты что, милостыню собираешь?

— Не милостыню, а пожертвования на войну с неверными, — сказал он и покачал головой. 

— Так ты арабский террорист? — спросил я, оглядываясь с опаской по сторонам.

— Нет, я всего лишь волонтер, — ответил он, не моргнув  глазом.

      Оставив палестинца, который, судя по его характерной  «окающей» речи, был уроженцем российского Верхнего Поволжья, а не Газы, я пошел дальше…