Глава седьмая

 

 

 

…Был тот пограничный час между концом ночи и началом рассвета, когда вероятность поймать такси равнялась нулю. И домой мне пришлось добираться пешком. После феерического демарша Дуни, настроение у меня было дерьмовое. И я решил идти через парк, мимо местного «Диснейленда». Мне почему-то казалось, что так будет веселее. Однако слабо освещенные, обездвиженные аттракционы луна-парка выглядели как декорации какого-то абсурдного спектакля и нагоняли еще большую тоску. И я свернул на боковую аллею.

Неожиданно среди ночи где-то недалеко залаяла собака, ее поддержала другая. Несколько минут спустя многоголосый собачий лай доносился уже со всех концов города. Так дружно и синхронно четырехлапые приветствовали луну, висевшую в небе, словно платиновый медальон, сорвавшийся с шеи одного из Гончих Псов.

Хоровое пение собак подействовало на меня неожиданным образом. Тоска попустила душу, в голове прояснилось. И я, с радостным замиранием сердца, простил Дуне те обидные и несправедливые слова, которые она бросила мне в лицо, садясь в такси.

Наконец, собачье пение стихло, растворившись в ночном пространстве. Я остановился, прислушался к тишине и пошел дальше. Этот неухоженный уголок парка, в котором я оказался,  украшала гипсовая скульптура байдарочницы с веслом на постаменте. А на противоположной стороне аллеи стоял общественный туалет, образец парковой архитектуры 50-60-х годов прошлого века. Этакий прямоугольник со стенами из камня-ракушечника, но без кровли и с пустыми проёмами вместо дверей. Внутри он был разделен глухой стеной на две равные половины: мужскую и женскую. И в каждой из этих половинок было по шесть овальных отверстий, проделанных в железобетонном полу, прямо над выгребной ямой.

Я был выпившим, но не настолько, чтобы не отдавать себе отчета о происходящем. Поэтому, когда вместо упомянутого гальюна времен заката сталинской автократии и начала хрущевской оттепели предо мной предстал некий «неопознанный объект», я подумал, что он плод моего воображения.

Однако, сделав несколько шагов по направлению к нему, я вынужден был отказаться от своего предположения о его виртуальной природе его происхождения, и признать, что это было вполне реальное одноэтажное сооружение.

Я обошел его с левой стороны и остановился перед фасадом. Стеклянная дверь была заперта. Я попятился назад и на фронтоне здания увидел светящуюся вывеску: «Ресторан «Княжа втіха», что в переводе с украинского значило:  «приносящй удовольствие».

«Так вот оно что! — подумал я, ощутив себя персонажем какого-то кафкианского сюжета. Бывший общественный клозет трансформировался в предприятие общественного питания!» И от этой метаморфозы меня разобрал смех. «Княжа втіха»! — повторял я, хохоча,  «Княжа втіха»!

«Не устраивай балагана, — осадил меня Брейн. — Преображение нужника в его противоположность — это  что-то, да значит! А что, если в этом скрыт ключ к разгадке сокровенной сути капитализма?»

— Капитализма? Это социально-экономическое явление изучал и описал в своих трудах Карл Маркс, — возразил я.

«Карл Маркс, как известно, препарировал капитализм как экономист. А тебе выпала удача посмотреть на него с физиологической точки зрения, понаблюдать за post-processing  или, другими словами, за имитацией превращения дерьма в золото. И это, как я полагаю, вершина, которой достиг капитализм в своем развитии, его квинтэссенция, экстракт», — настаивал Брейн.

В окнах ресторана неожиданно вспыхнул свет. Стеклянная дверь приоткрылась и в образовавшейся щели возникла конусообразная голова Анубиса
 с торчащими вверх ушами. Однако вместо собачьего лая прозвучала человеческая речь:

— Чего ты шумишь, люди отдыхают, не видишь, что ли?

— Простите, уважаемая голова, — начал я оправдываться, — меня так поразило превращение общественного туалета в черти что…

— Не «в черти что», а в пятизвездочный ресторан, в злачное место, — возразила голова.

— Злосчастное место, говоришь? — спросил я.

– Не злосчастное, а злачное место, — поправил он меня. — Но если у тебя еще что-то осталось на кармане, заходи, милости просим.

После этого я окончательно убедился в том, что имею дело не с египетским божеством, а с самым натуральным ночным метрдотелем.

— Да, что-то еще «позванивает»! — сказал я, хлопнув ладонью по брючному карману. И, поддавшись искушению, сел за стол, стоявший на террасе под большим раскрытым зонтом.

— Что будем пить: шампанское, коньяк, водка? — спросил заискивающее ночной метрдотель, метнув в меня взгляд отпетого барышника.

— Черный кофе и стакан минеральной воды, пожалуйста, — попросил я.

— Как это банально! — сказал, разочаровано он. И удалился.

Я с облегчением вздохнул, расслабился, вытянул усталые ноги и, кажется, задремал. А когда открыл глаза, увидел его снова.

— Вот, «Мукузани»,  нашел в буфете, — сказал он торжествующе, раскупоривая бутылку.

— Что это? — спросил я, проявив осмотрительность.

— Если тебе будет угодно, «Кофе по-грузински»! — сказал он, показав мне в улыбке крупные изъеденные зубы старого хищника.

Мы чокнулись стаканами, и выпили терпкого грузинского вина.

— А что ты делаешь ночью в нашем парке, что ты тут ищешь, что вынюхиваешь? — спросил он, уставившись на меня пронзительными глазами местечкового инквизитора.

— Да так, поругался с девушкой, — признался я.

— И где же она?

— Убежала.

 — Одна?

— Нет, с таксистом.

 Бывает, — сказал он и посмотрел на луну, зацепившуюся своим овальным боком за печную трубу дома, стоявшего торцом к парку.

— Что значит это твое — «бывает»? Ты что, как собака подвержен лунному магнетизму? — задал я ему некорректный вопрос.

— Нет, скорее, метеоризму, — ответил он в рифму. — Но я хотел сказать: «убегает». Женщина убегает, она всегда убегает. Понимаешь?

— Женщина-попрыгунья, что ли? — спросил я.

— Женщина-призрак, женщина-мечта, на одной из них я был женат, и звали ее Галиной, — сказал он.

И, помолчав, продолжил:

–— А грешить мы с ней начали задолго до свадьбы. Она без этого жить не могла. Едва ли не ежедневно приходила к воротам мореходной школы, где я учился, встречать меня после занятий. И мы шли с ней на взморье, находили там укромное место и занимались любовью.

— Ты счастливчик, метрдотель, — сказал я.

— Никакой я не метрдотель, а тем более не счастливчик. Я подшкипер на пенсии, а сейчас работаю ночным охранником в этом гребаном ресторане, — сказал он. И, разлив по стаканам вино, продолжил: — В лето тысяча девятьсот шестьдесят пятого года от Рождества Христова мы с Галиной поженились.

А осенью того же года меня призвали в армию, точнее в Военно-Морской флот. Галя не хотела меня отпускать, плакала, причитая: «Милый, что я буду делать без тебя одна?» Однако отменить призыв на службу в Вооруженных силах СССР не могла даже любовь такой женщины как Галя.

— Знаю я этот большевистский нарратив: «Сначала думай о Родине, а потом о жене, — сказал я.

— И вот, когда я уже служил матросом на боевом корабле, от моего старшего брата Витьки пришло письмо. Он в мягких формах эпистолярного жанра сообщал, что моя Галя изменяет мне.

 Я, конечно, не поверил, подумал, что это провокация с его стороны. В свое время Витька сам приударял за Галкой, и теперь он ищет повод, чтобы нас разлучить…

В это время что-то застучало по куполу зонта, под которым мы сидели. Я решил, что начался дождь, высунулся наружу, надеясь освежить голову, и попал под массированную утреннюю дефекацию птичьей стаи.

Отшатнувшись, я спрятал голову под куполом зонта, и почувствовал укол в области печени. Это во мне проснулась память о девушке Але, Алевтине Горицвет, за которой я когда-то ухаживал. Я знал, что есть память сердца, есть память фаллоса. А вот тогда мне открылась память печени…

Алевтина Горицвет, или просто Аля, она жила в двух кварталах от меня, на улице Станиславского. По воскресеньям, захватив с собой торт или коробку шоколадных конфет, я приходил к ней в гости.

Аля накрывала стол, и мы садились пить грузинский чай. Я сидел напротив и не сводил с нее глаз. У нее было лицо непорочной девы: гладкая розовая кожа, серые с голубизной глаза, маленький рот с тонкими губами, овальный как яблоко подбородок.

— Что ты смотришь на меня так? — спрашивала она.

— Ты такая красивая! — говорил я, смущаясь. И переводил взгляд на ее обнаженные до плеч руки, на ее полную грудь, вздымавшуюся при каждом вдохе.

Мне хотелось припасть лицом к этой груди и уже никогда от нее не отрываться. Я желал этого больше всего, но не мог решиться на такой естественный для влюбленного поступок. Я боялся, что, если я сделаю это, девушка обидеться, выгонит меня из дома, и я больше никогда ее не увижу.

А она, тяжело и протяжно вздохнув, вставала из-за стола, и, не глядя на меня, собирала посуду. Потом она доставала из ящика шахматы, и мы играли с ней до самого вечера. Покончив с шахматами, мы шли гулять улицами Молдаванки или отправлялись в летний кинотеатр «1-го Мая» смотреть фильм.

После сеанса я провожал Алю домой. И мы прощались как школьники средних классов, молча пожимая друг другу руку. В один из таких вечеров Аля провела ладонью по моей щеке и губам. Это проявление нежности застало меня врасплох, я растерялся, не зная, как мне поступить. А она, скривив губы в презрительной улыбке, отвернулась от меня и ушла, хлопнув на прощанье калиткой.

Как-то зимой мы втроем: я, Аля и мой коллега Николай Сердюк гуляли по городу. Посмотрев испанский кинофильм «Пусть говорят», в котором в главной роли снялся певец Рафаэль, мы пошли на морской вокзал: решили посмотреть на белоснежные лайнеры, на соотечественников, отправлявшихся в зимний круиз, наконец, выпить по чашке кофе с коньяком в привокзальном кафе.

Гуляя по набережной, мы встретили приятеля Николая Сергея ‒ помощника капитана пассажирского теплохода «Дельфин», и он пригласил нас на судно. Мы поднялись на борт теплохода и сразу же оказались в кают-компании. Там коллеги Сергея отмечали «приход в родную гавань». Он представил нас друг другу и, по праву старшего по званию и должности, взял бутылку водки, разлил ее по стаканам и сказал традиционный тост:

— За тех, кто в море!

Потом были еще тосты: «За терпеливых и верных женщин», «За крепкую моряцкую дружбу». Отдельный тост провозгласили за Алю, самую красивую девушку Одессы и Одесской области. При этом мужчины пили стоя, что очень понравилось Алле.

Она быстро освоилась в новой компании, и, окинув дерзким взглядом подвыпивших моряков, спросила:

— Есть тут кто-нибудь смелый, кто покажет мне корабль и капитанский мостик?

— Без проблем! — сразу же отозвался Сергей. И, встав из-за стола, протянул Але руку.

— Ну, и я пойду с вами!— сказал я нерешительно.

—Сиди, сиди, — остановила меня Алла. — Я на минуточку, только посмотрю с капитанского мостика на Одесский залив и сразу назад…

Аля и Сергей ушли, а мы выпили еще. Потом ребята заспорили, кто из них сильнее. Сердюк предложил морякам разрешить спор армрестлингом. «Кто победит, тот и будет прав!» — сказал он, пьяно улыбаясь.

Я сидел на своем месте, поглядывал то на «ратоборцев», то на дверь. Аля и Сергей отсутствовали уже около часа, я нервничал, и уже собрался отправиться на их поиски, когда дверь кают-компании распахнулась, и они ввались, смеясь чему-то своему, в помещение. В руке у Али был вместительный фирменный полиэтиленовый пакет из магазина беспошлинной торговли для моряков.

«Странно! — подумал я. — На судно она пришла с пустыми руками…»

Аля тем временем подошла к столу, села рядом со мной и сказала:

— Леня, ты мне очень нужен, пошли со мной.

Когда мы вышли из кают-компании в коридор, Аля посмотрела на меня в упор и спросила:

— Ты не знаешь, где тут можно найти укромное местечко? 

Не дождавшись от меня вразумительного ответа, она пошла прямо по коридору, а я — за нею. Увидев туалет, она открыла дверь и сказала: «Заходим!» И переступила порог первой…

— Эй, парень, да ты меня совсем не слушаешь, — окликнул меня подшкипер, коснувшись ладонью моего плеча.

— Ну, что ты, слушаю я тебя, слушаю! — соврал я. — Только в толк не возьму, как это ты, не имея никаких улик, наконец, свидетельских показаний, поверил в то, что твоя жена тебе изменяет?

— Сердце, Леня, сердце все чувствует! — сказал он. — А в молодости я, знаешь, каким был чувствительным!

Однажды мне приснилось, как моя жена Галя раздвигает чресла, а мой брат Витька входит в нее. Видеть это, пусть даже во сне, было выше моих сил! Не помня себя, я вскочил с кровати, выбежал на палубу и сиганул ласточкой за борт.

Вахтенный матрос услышал всплеск воды, поднял тревогу: «Человек за бортом!» Авральная команда смайнала шлюпку, меня выловили как щенка из воды, подняли, мокрого, на палубу. Какой это был позор, если бы знал!

— Тебя после этого не посадили в «психушку»? — спросил я, сочувствуя ему.

— Нет, что ты! Меня сразу доставили в корабельный лазарет, сделали укол успокоительного. А наутро я был вызван в штаб командования соединением атомных ракетоносцев.

Командующий контр-адмирал Беринг, обвинил меня в том, что своим поступком я ослабил боеспособность не только нашего корабля, Военно-Морского флота СССР, но и державы в целом.

Однако, когда он узнал причину, почему я решился на самоубийство, пожурил меня по-отечески и сообщил интересные факты. Оказывается, на Земном шаре около тридцати процентов женатых мужчин воспитывают детей, биологическими отцами которых они не являются. И это далеко не полная статистика.

«У меня самого трое детей, а от кого они, я не знаю, — сказал адмирал. — И жену спросить язык не поворачивается. Так что, матрос, что будь скромнее, ты не один оказался в такой ситуации. Уясни это и запомни, что мы, люди, просто обязаны обмениваться хромосомами для поддержания генного разнообразия. В противном случае нам грозит вымирания как популяции…»

Подшкипер говорил, а я вспоминал тот эпизод, когда мы с Алей оказались в туалете лайнера «Дельфин» и она, заперев  дверь на защелку, сказала:

– Леня, застегни, пожалуйста, замок на моем бюстгальтере, я сама не могу дотянуться.

Польщенный таким доверием, я приподнял на ее спине кашемировую кофту и опьянел от сексуального запаха, исходившего от ее обнаженного тела…

«Теперь догадался, чем занималась твоя Алевтина, когда ушла с тем парнем?» — спросил меня язвительно Брейн.

Я послал его к черту, привлек Алю к себе и поцеловал между влажных от пота лопаток. Мои руки сами находили то, что было нужно…

— Ну, так слушай! — продолжал подшкипер. — После встречи с контр-адмиралом Берингом, приказом по воинской части мне объявили краткосрочный отпуск. Собираясь в дорогу, я думал: «Наконец-то я посмотрю этой суке в глаза…»

Однако не получилось! 5 июня 1967 года началась арабо-израильская война. На рассвете наш ракетный эсминец в составе ударной группы кораблей Черноморского краснознаменного флота ушел в Средиземное море на боевое дежурство…

«Леня, ты слышал, подшкипер назвал свою жену «сукой»? — экспрессивно отреагировал Брейн. — Такое сравнение оскорбительно для животного!»

— Оставь подшкипера в покое, он жертва чудовищной фальсификации! — сказал я, все больше раздражаясь.

Мне вспомнилось, как тогда, в туалете «Дельфина» Аля, не поворачивая головы, сказала хрипловатым голосом: «Эх, Леня, дрянь ты этакая! Почему ты не делал со мной этого раньше?»

А вот, удалось ли мне тогда застегнуть замок на ее бюстгальтере, я как-то запамятовал...