Глава первая

 

 

 

У меня настолько тонкие веки, что я просыпаюсь, едва коэффициент естественной освещённости в комнате достигает 0,05 люкса. Встав с постели, я выхожу на балкон и под чириканье шустрых синиц делаю несколько физический упражнений.

Так обычно начинается мой новый день. Продолжается он контрастным душем, таинством бритья бороды, готовкой нехитрого холостяцкого завтрака − глазуньи из двух яиц с ветчиной и вермишелью на гарнир. При этом я повторяю как мантру: «Народ, который закусывает вермишель хлебом, непобедим!» Этот софизм заряжает меня энергией на весь оставшийся день. А мне, супервайзеру, энергия, ох, как нужна!

Однако в то утро мой распорядок дня был нарушен. Я продолжал лежать в кровати, не осознавая себя и не ощущая собственного тела. Это состояние смахивало на синдром деперсонализации-дереализации. Моя сущность, независимо от меня,  пребывала в пространственно-временном континууме, где нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего. Ибо все они объедены в одно целое, без начала и конца.

Грустная история человечества проплывала предо мной нескончаемой голографической панорамой. Грандиозность увиденного восхищала, обескураживала и огорчала меня. Невозможно было оставаться равнодушным, наблюдая за тем, как, Гомо сапиенс преобразил нашу планету. Первым на глаза мне попался любопытнейший персонаж этой трагикомедии, финал которой невозможно предвидеть, а тем более изменить. Он сидел за столом, перед ним на столешнице стояли песочные часы. Присмотревшись к нему и хронометру, я догадался, чем он занят: он наблюдал за движением песка из верхней колбы часов в нижнюю.

И вдруг он возопил во все горло:

— Эврика! Я повелеваю Временем и Пространством!

— Вот с этого всё и началось, — послышалось мне.

— С изобретения песочных часов, — продолжил я, решив, что разговариваю сам с собою.

— Нет, с гордыни! — кто-то противоречил мне. Я оглянулся и увидел мужчину с лютней в правой руке.

Казалось, он стоит в двух шагах от меня. На самом деле нас разделяло расстояние, исчисляемое несколькими поколениями. Поэтому фигура его была расплывчатой, как бы сотканной из воздуха и света.

Присмотревшись к фантому, я узнал в нем моего отца. Больше всего меня удивило не то, что он находится здесь, рядом со мной. А то, как он выглядит. Таким молодым я его видел только на фотографических снимках, сделанных задолго до моего рождения. Взглянув еще раз на его лицо, на музыкальный инструмент в его правой руке, я вспомнил мамин рассказ о том, как мой будущий отец ухаживал за нею, когда она была девушкой.

«Знаешь, чем он меня покорил? Игрой на лютне и тембром голоса. Он потрясающе играл и пел, твой будущий отец…» — вспоминала она.

— А где мама? Она тоже здесь? — спросил я отца, волнуясь.

— Да, она там, в саду, — сказал он, кивком головы указав в сторону сада.

Я посмотрел туда, куда он указал и увидел маму среди цветущих яблонь. Она была в легком голубом платье, ее распущенные волосы цвета спелого овса развевались по ветру, которого не было. Оглянувшись, она улыбнулась и помахала нам букетом полевых цветов из белых ромашек, синих васильков и красных маков.

— Какая она молодая и красивая! — сказал я восторженно. И посмотрел на отца.

— Сейчас твоей маме двадцать пять, она в том возрасте, когда мы познакомились, — сказал он. — И, помолчав минуту, продолжил: — Впрочем, все мы тут пребываем в том возрасте, когда были счастливы.

— И всем по двадцать пять? — спросил я.

— Ну, почему же? — сказал он. — Люди познают счастье и в шестнадцать, и в тридцать, и в семьдесят лет, и даже те, кто постарше.

— И много их здесь?

— Кого?

— Тех, кто постарше?

— Я не считал. Но они самые счастливые.

— А ты еще играешь на лютне? — спросил я, вспомнив рассказ мамы.

— Игра на лютне — единственное, что я делаю с радостью. К нам приходит сосед Альберт со скрипкой, и мы с ним играем дуэтом. Маме очень нравится.

— Альберт — он скрипач?

— Нет, он физик-теоретик, математик, одним словом, ученый. Он уже в весьма почтенном возрасте, и он самый счастливый из нас.

— А что, качество счастья зависит от возраста?

— Не всегда. Но Альберт — это неординарный случай. Он, как и многие, всю жизнь занимался не тем, чем хотел, разрабатывал теории, которые невозможно не опровергнуть, ни проверить на практике. За это его очень уважали коллеги и завидовали ему. Он же хотел одного — играть на скрипке. И когда он попал сюда, ему, наконец, удалось освободиться от всякой иерархии и стать счастливым, абсолютно счастливым…

— А я, отче, не чувствую себя счастливым, совершенно! — признался я, смутив его.

— Ты встречаешься с девушкой или женщиной? — спросил он.

— Знаешь, пап, у нас это просто! Если у тебя есть деньги, в Интернете находишь сайт знакомств, по фотографиям, размещенным на его страницах, выбираешь девушку по вкусу, заказываешь. И тебе ее присылают, ̶  сказал я, решив разыграть отца.

— По почте? — спросил растерянно он.

— Нет, что ты! Ее доставляют как пиццу, прямо на дом.

— А что такое деньги, о которых ты говоришь?

— Эквивалент любви: больше денег — больше любви и, наоборот, — куражился я, неосознанно ревнуя отца к его счастью.

— Любопытно, — сказал он. — Только ты не говори об этом маме, она расстроится, начнет плакать, жалея тебя.

— Почему же? Это обычная услуга, сервис, которым пользуются многие, упрощая тем самым себе жизнь и экономя время.

— Тебе сколько лет? — спросил он, и посмотрел на меня взглядом человека, которому изменяет чувство юмора.

— Тридцать шесть! А ты разве не помнишь, папа?

— Ты старше меня на одиннадцать лет, но до сих пор не познал счастья. И знаешь, почему? Потому, что ты ищешь счастье там, где его нет, в каком-то интернете. А оно рядом, в тебе самом. Но его надо почувствовать и познать,  ̶ сказал он.

— Мне кажется, у меня его и там нет.

— Тогда почему ты здесь?

— Случайно, но я больше не буду, — стал я оправдываться как провинившийся подросток.

— Ладно, — сказал он примирительно.

— Сынок, тебе надо уходить, ты не можешь оставаться здесь навечно, — сказала, подошедшая к нам мама, обнимая и целуя меня.

— А где же цветы? — спросил я, вспомнив о букете, который она только что держала в руке.

— А мы наслаждаемся прекрасным, не уничтожая его и не присваивая себе, — сказала мама.

— Ладно, — сказал я, почувствовав, что проголодался. — Но прежде, чем я уйду от вас, давайте, сходим домой. И ты, мам, наготовишь блинов — они у тебя такими вкусными получаются…

Мама посмотрела на отца, отец — на маму. Потом они оба уставились растерянно на меня. И отец спросил:

— О каком доме ты говоришь, сынок?

— А блины, это что такое? — спросила в свою очередь мама?

Я растерялся. Но, ничего не сказав, взял их за руки, как в детстве, и спросил:

— А вы знаете, где находится выход?

— Нет, мы не знаем, где вход. Но ты все равно должен отсюда уйти, — сказала мама.

— Если наш сын нашел вход, он непременно отыщет и выход, — сказал отец, соглашаясь с мамой.

И, взявшись за руки, мы пошли. Под ногами не было привычной тверди, но это меня не пугало — ведь рядом были мои мама и папа. Потом мы перешли на бег трусцой. Затем, мы ускорили бег и, набрав скорость, взлетели, овеваемые светом,  как ласковым ветром. Я смотрел по сторонам, надеясь найти выход. Однако выхода нигде не было видно.

— Посмотри направо! — сказал отец с мальчишеским азартом.

Я посмотрел направо и увидел живописный горный пейзаж. Под одной из отвесных скал несколько мужчин в набедренных повязках, вероятно, охотники, разделывали кремниевыми ножами тушу крупного животного. Не исключено, что это могла быть туша последнего на Земле экземпляра мамонта.

— Ну, и прожорливый боров! — сказала мама, указав на лысого молодца, отделившегося от общей массы охотников и тащившего за собой волоком целое бедро мамонта.

— Это — альфа-самец, — уточнил отец. — Он направляется к себе в логово. И там, оставшись один, обглодает это бедро до самой кости. А если кто-нибудь из посторонних сунется к нему, получит от него по черепку. Из таких самцов, жадных и прожорливых, получаются вожди, короли, президенты и далее по списку…

— Да, так они и съели всех динозавров, а потом придумали и обосновали необходимость существования иерархии, ее терпеть не может Альберт! — сказала мама.

— Осторожно на виражах! Пространство искривляется, можем вылететь на обочину! — сказал, повысив голос, отец, когда мы выходили на новую орбиту, и крепче сжал мою руку. Вот тогда я впервые ощутил невесомость собственного тела.

С двух сторон от нас проносились, мелькая голографической чехардой, события, свершившиеся до и произошедшие уже после нас. Их последовательность в этом вневременном «бесформии», как я определил то место, где мы оказались, не имела никакого значения. Только последствия, вызванные ими, и последствия, вызванные этими последствиями, еще имели какой-то завуалированный смысл.

Поэтому, когда после очередного виража перед нами выскочил, как чертик из табакерки, папа римский Урбан Второй, я нисколько не удивился.

Папа, увидев папу римского, притормозил, и мы зависли над  южно-французским городом Клермоне. В этот день, 25 ноября 1095 года, в городе проходил знаменитый церковный Собор, давший начало Христовым походам. Мы стали слушать, о чем говорит папа римский, этот наместник бога на земле.

«Земля, которую вы населяете, сжата отовсюду морем и горами, поэтому она сделалась тесной при вашей многочисленности. Богатствами же она не обильна и едва прокармливает тех, кто её обрабатывает. Отсюда происходит то, что вы друг друга кусаете и попрекаете, аки псы, ведёте войны, наносите раны. Пусть же теперь прекратится ваша ненависть, смолкнет вражда, стихнут войны и задремлют междуусобия,» — говорил Урбан Второй, убеждая: «Идите ко Гробу святому. И святая церковь не оставит своим попечением ваших близких. Освободите святую землю из рук язычников и подчините её себе. Земля та течёт молоком и мёдом. Иерусалим — пуп земли, плодороднейший, второй рай. Он просит, ждёт освобождения…»

Понтифик елейным голосом обольщал сомневающихся, призывая их идти освобождать гроб Господень от неверных: «Кто тут обездолен и беден, там будет радостен и богат!» − обещал он

— Кажется, я уже слышала или читала нечто подобное, — сказала мама и посмотрела на отца.

— Да, милая, ты не ошиблась — сказал отец. — Восемьсот лет спустя примерно теми же словами Адольф Гитлер обосновывал право немцев расширить жизненное пространство за счет славянских земель…

Пламенная речь Урбана Второго вызвала ажиотаж у рыцарей и простых прихожан, жаждущих чуда; велико было их желание получить вожделенное благополучие и счастье на чужой земле, на дармовщинку. И тысячи их, обездоленных и голодных, не дождавшись официальной даты начала Крестового похода, устремились в Палестину, в «Иерусалим — пуп земли, плодороднейший, второй рай», как назвал его Урбан Второй.

Волна за волной шли крестоносцы и пилигримы на Ближний Восток, чтобы насаждать там мечом и крестом христианские ценности, взращивая взамен в сердцах мусульман ненависть к белому человеку и возбуждая в них джихад. Коллективное сумасшествие распространилось на всю Европу и продолжалось оно долгих двести лет...

Я оглянулся, и в кривом зазеркалье истории, сквозь завесу словесного тумана, увидел зыбкие тени некоторых из героев  эпохи крестовых походов: Готфрида Бульонског, Фридриха Барбаросса, Конрада III, Эдуард I Длинноного, Людовика IX Святого, Иду Австрийскую…

— Кто такая эта Ида, ты не знаешь? — спросил я маму.

— Ида — это маркграфиня австрийская, легендарная женщина средневековья, —  сказала мама. —  Она была женой Леопольда II Красивого и родила от него семерых детей. А потом, когда он умер, Ида ушла с рыцарями-крестоносцами освобождать Гроб Господень.

— Да, были женщины в рыцарские времена, не то, что, — сказал неопределенно отец, и с опаской посмотрел на маму. Но она не услышала его реплики, иначе дала бы ему взбучку. А я, заинтригованный поступком Иды, сказал:

— Интересно, чем закончился этот патриотический поступок маркграфини австрийской? Она все-таки была женщиной, слабым существом.

— Да, как гласит легенда, Ида попала в плен, оказалась в гареме, и там родила еще одного сына, Имад ад-Дина Зангу, атабека Мосула. А тот, в свою очередь, стал героем Востока. И, представьте, он прославился опустошительными набегами на территории, который были захвачены рыцарями-крестоносцами…  

Своим женским сердцем мама видела дальше и больше, чем было доступно нашему зрению. И когда мы покинули, наконец, окрестности Клермоне и устремились на восток, она вдруг спросила:

— А это кто там вышел навстречу крестоносцам?

— Проследив, откуда они вышли, я с большой долей вероятности могу сказать, что это мусульмане-сунниты. Они бегут из Сирии, охваченной войной, — ответил отец.

— Но если эти два людских потока встретятся, не избежать кровопролития, — сказала с тревогой в голосе мама.

— Не бойся, дорогая, — успокоил ее отец. — Они пройдут встречными курсами, не задев друг друга.

— Почему ты так думаешь? — спросила мама.

— Потому что рыцари-крестоносцы и мусульмане-беженцы начали свой смертный путь с разницей в тысячу лет, первые стартовали в 1096, а вторые — в 2015 году, — уточнил он.

— Ты уверен в этом?

— Да, мама, папа прав, — поддержал я отца. — Однако это не повлияет на ситуацию в целом. Война на Ближнем Востоке продолжается.

— Со времен крестовых походов? — удивилась мама.

— Война там никогда не кончалась и с небольшими перерывами продолжается до сих пор. Мусульмане воюют между собой и с христианами, и все вместе друг против друга. Так что война в этих краях вряд ли закончится в ближайшее время. 

 — Эти сирийские беженцы напомнили мне  украинцев, которые уходили на запад, спасаясь от нашествия русских, — сказала мама.

— Да, не хватает только самолетов с красными звездами на крыльях, — сказал отец.

— Русские летчики не знали жалости, — уточнила мама. — Они с каким-то дьявольским удовольствием бомбили украинские города и села, уничтожая все живое…

— Это они разбомбили Мариупольский драмтеатр, в котором прятались сотни мирных горожан с детьми,  — сказал отец. —  А потом их пропагандисты обвинили в этом злодеянии инопланетян, которые якобы действовали по подсказке американцев, англичан и эстонцев.

«Боже, неужели это когда-нибудь произойдет?» — подумал я, и тихо заплакал…