Глава восьмая

 

 

 

— Машка, ты зачем взяла мое ведро? — послышался грубоватый женский голос.

— Это мое ведро! Ты что не видишь, на нем буква «М», — откликнулась другая женщина, и по тембру ее голоса можно было догадаться, что она моложе и агрессивнее первой.

— Пришли уборщицы, — сказал подшкипер. — Тебе лучше уйти.

— Боишься уборщиц? — удивился я.

— Ты просто не знаешь этих мартышек. Они очень смышленые. Увидев тебя, они сразу догадаются, что во время ночного дежурства мы с тобой распивали вино, и побегут наперегонки рассказывать об этом хозяину, — сказал он.

— Хозяин доплачивает им за доносительство, да? — спросил я.

— Вряд ли! Они наушничают по семейной привычке, как это делали в свое время их родители и родители родителей, — сказал подшкипер, поморщившись.

— Тогда я пойду, прощай, — сказа я, и покинул ресторан «Княжа втіха».

Было летнее бодрящее утро. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь густую листву деревьев, падали мне под ноги кружевными мазками. Над моей головой порхали мячиками для игры в пинг-понг синички, раскрашенные как пасхальные яйца.

Эту идиллическую картину дополнила свора бездомных четырехлапых, выскочившая на аллею со стороны улицы Маразлиевской. Впереди, свернув бубликом хвост, грациозно переставляя передние и задние ноги, бежала молодая ярко-рыжая сука ново-гвинейской породы поющих собак. Рядом с нею, ноздря в ноздрю, бежал Надорви Ухо, крупный пес рыжей масти неизвестной породы, непререкаемый лидер этой шайки. А за ним один за другим следовали еще четыре тощих кобеля.

«Собачья свадьба, » — подумал я, провожая четырехлапых, взглядом, и почувствовал с ними близкое родство. Люди и собаки эволюционировали параллельно. И природа, создавая Homo sapiens, намешала в нем много чего. Не исключено, что в этом «коктейле» есть и след Canis familliaris, оставленный в доисторическую эпоху. 

Кром того, по Астрологическому календарю я был рожден в Год Собаки. И, вероятно, поэтому порой во время бритья в холодной глубине зеркала я вижу не мое человеческое лицо, а заспанную морду добермана. И глядя в его добрые и мудрые глаза, я думаю: «Интересно, когда придет мой последний час, в какой ипостаси меня будут хоронить: как Леонида Петренко или как Добермана Пинчера?»

Но разве я один такой? Любой человек, не лишенный воображения, внимательно присмотревшись к своему отражению в зеркале, может убедиться, что я не преувеличиваю. Правда, большинство прямоходящих видят в зеркале не морду собаки,  а шимпанзе. Объясняется этот феномен тем, что в их геноме  больше общих последовательностей с обезьянами, чем в паре человек-собака, как у меня.

Впрочем, кто и кого видит в зеркальном отражении — это неотъемлемое право наблюдателя. И право это, как я полагаю, должно быть закреплено в гуманитарной хартии Организации Объединенных Наций.

Пока я размышлял над этим, произошло раздвоение моей личности. Одна часть моего «я» продолжила, как ни в чем не бывало, следовать своим курсом: к дому, на улице Колонтаевкой. А другая часть — увязалась за собачьей стаей.

«Леня, такое с тобой случилось впервые, так что ты не паникуй, а получай удовольствие от новых ощущений!» — отреагировал на происходящее Брейн.

Следуя в кильватере собачьей стаи, я увидел хвост пса, бежавшего впереди меня. В нос мне ударил тяжелый кисло-приторный запах псины. И я представил себе вшей, копошащихся в густом подшерстке на его брюхе.

«Да, компания не из высшего общества!» — констатировал мой Мозг.

На что я ответил ему, осознав всю сложность ситуации, в которой оказался:

— Вши, Брейн, дело наживное! Особенно когда ты лишен элементарных санитарно-гигиенических условий жизни…

Держась кильватерного строя, наша «великолепная семерка» во главе с ярко-рыжей сукой, прошила насквозь парк Шевченко и остановилась на Лидерсовском бульваре. Заминка произошла из-за автомобилей, мчавших на бешеной скорости неизвестно куда и зачем. Присматриваясь к окнам с тонированными стеклами четырехколесных монстров, я не увидел ни одного человеческого лица. Следовательно, автомобилями управлял искусственный интеллект. Но так даже лучше: сокращение числа психопатов из популяции прямоходящих, сидящих за рулем, благотворно скажется на трафике.

Тем временем, один из наших, молодой сухопарый кобель серой масти, сорвавшись с места, бросился с лаем наперерез фольксвагену, проходившему в полушаге от бордюра, и прокусил ему резиновую шину.

 Движение конвейера изделий мирового автопрома приостановилось и мы, воспользовавшись оказией, пересекли Лидерсовский бульвар и оказались в тихом Обсерваторном переулке. Пробежав по нему до конца, мы свернули в Купальный переулок, и вышли на улицу Черноморскую с прекрасным видом на Одесский залив.

Солнце поднялось над горизонтом градусов на шестьдесят-семьдесят, начало припекать. День обещал быть жарким, и я укрылся в тени акаций на газоне с увядшей травой, продолжая наблюдать за собачьей стаей.

Кобели, знакомясь с территорией, обнюхивали каждую пядь газона, разыскивая ароматные метки чужаков. Обнаружив их, они сразу поднимали правую или левую заднюю лапу и ставили, где нужно, свои метки. Ярко-рыжая сука, распушив хвост, увеличенный в размерах, вероятно, благодаря пластической операции, принюхивалась к аппетитным запахам, которые приносил морской бриз из ресторанов и кафе, расположенных внизу, вдоль линии пляжа «Ланжерон».

Сука была голодна и в уголках ее небольшого выразительного рта выступила спекшаяся слюна. Судорожно сглотнув, она подняла голову, вытянула шею и подала голос. Это был  пронзительный мелодичный вой, присущий исключительно собакам ново-гвинейской певчей породы. Исполнив соло, она оглянулась и с тоской посмотрела на праздных молодых кобелей, которые, поджав хвосты, стояли, сбившись в кучку, в ожидании начала брачных игр. И бросали откровенно вожделенные взгляды на суку. 

Один из них — молодой рослый кобель серой масти, тот самый, который на Лидерсовском бульваре бросался с лаем на проходившие мимо автомобили, — подошел к суке, по-дружески виляя хвостом, и посмотрел ей многозначительно в глаза. Она ответила милой улыбкой, показав ему кончик алого сексапильного языка. Молодой самец, вдохновленный этим поощрительным ответом, взбрыкнул и бодрой трусцой пустился по тропинке вниз, к ресторану «Три барашка», крыша которого была хорошо видна с того места, где стояла ярко-рыжая сука. 

Глядя на стремительно бегущего кобеля, я подумал: «Он влюблен в эту рыжую суку и готов ради нее на любые безумства. Решившись на этот отчаянный шаг, Серый не догадывался, что своим поступком он нарушает протокол собачей свадьбы, привнося в нее элемент драматизма. Интересно, как Надорви Ухо отреагирует на происходящее?»

 Присмотревшись пристальнее к нему, я был поражен сходству его собачей морды с лицом homo sapiens. Гордый взгяд пса, его экстерьер, «отражавший его внутреннее состояние и биологические особенности», позволяли мне предположить, что он благородного происхождения, однако по злому умыслу судьбы стал изгоем. Такое нередко случается как в среде собак, так и людей.

Как-то мне довелось быть невольным свидетелем того, как такое может происходить и происходит в жизни. Инцидент этот случился в Одессе, возле супермаркета «АТБ», что на улице Разумовской. Один из «головоногих» собачников, а среди них бывают и такие, привязал молодую суку породы доберман к перилам лестницы, ведущей в магазин, и отправился за покупками.

Холеная, хорошо сложенная и откормленная сука, оставшись одна, заскучала и легла на лестничной площадке. В это время мимо пробегал кобель неизвестной породы и такого непрезентабельного вида, что у меня даже сжалось сердце от жалости к нему.

Тем не менее, увидев дремавшую суку, этот четырехлапый молдаванский рейнджер резко притормозил, остановился и посмотрел по сторонам. Не увидев помех, он уверенно приблизился к суке и, как бывалый ловелас, стал обнюхивать ее с ног до головы и лизать там, где это надо.

Сучка-доберман, испугавшись, вскочила на ноги. И оказалось, что она на две головы выше залетного кавалера. Однако данное обстоятельство нисколько не смутило сукиного сына. Выказывая естественное желание, нетерпение и настойчивость, он, как бывалый солдат срочной службы, сбежавший в самоволку на свидание с девушкой, продолжал обольщать случайную подругу.

Его действия были такими дерзкими, настолько агрессивно-элегантными, что сука, смягчившись и расслабившись, не оказывала ему никакого, даже пассивного, сопротивления. Наоборот, чтобы низкорослый кобель мог дотянуться, куда надо, она присев на своих стройных ножках, стала в удобную позу. И этот рейнджер-дворняга не сплоховал и уестествил саку. То есть посеял семья будущего в благодатную почву.

После этого он, как протрезвевший гусар, не попрощавшись, удалился, не выказав при этом ни малейшего желания продолжать дальнейшие отношения с молодой сукой, которую он обольстил. Впрочем, у него не было шансов. Неравного «брака» между породистой сукой и дворнягой не допустил бы ее  хозяин. Потому что щенки, которые ощенит сука, не будут признаны породистыми ни национальной, ни тем более Международной гильдией кинологов.

Глядя на самца Надорви Ухо, шерсть которого от возбуждения приобрела огненно-желтоватый оттенок, я подумал, что и он стал нежеланным плодом такой же запретно-сладостной любви между породистой самкой и безродным кобелем.

К счастью, он выжил, вырос и, как можно судить по его внешнему виду, стал сильным и не по-собачьи умным самцом. И однажды, оказавшись на улице Польской, он схлестнулся в драке с вожаком местной стаи дворняг, промышлявших в районе Таможенной площади, Одесского морского порта и Приморского бульвара. И, одержав победу, по праву сильного, занял его место.

Как альфа-самец благородного происхождения, вступив в «должность», он установил в демократической стае бродячих собак авторитарный режим, когда все члены собачьего сообщества ходят по струнке, а любые желания автократа исполняются по его первому требованию. И сейчас, поглядывая с вожделением на ярко-рыжую суку-невесту, которой сегодня предстояло впервые вступить в отношения с особями противоположного пола, Надорви Ухо негодовал.

«Что он возомнил о себе, этот молокосос? ‒ возмущался вожак. ‒ Вот возьму, и вышвырну его вон из моей стаи;  пусть, негодник, узнает, как это оказаться одному на улице Большого города!» Собачий диктатор опасался того, что из-за этого чокнутого выскочки, на которого положила глаз молодая рыжая сука, он лишится своей привилегии вождя. Люди называют эту привилегию «правом первой ночи».

Кряхтя, Надорви Ухо встал с газона, смахнул правой лапой паутинку, прилипшую к его правому уху, и упругим шагом направился к суке ново-гвинейской певчей породы. Приблизившись к ней вплотную, он уткнулся носом в ее интимное место, ниже великолепного хвоста. И, сделав вдох и совершив мини-куннилингус, он громко застучал зубами, то открывая, то закрывая пасть, то напрягая, то расслабляя губы, то выпучивая, то закатывая глаза…

«Что это с ним? Не хватил ли его, часом, удар?!» — подумал я, опасаясь за жизнь Надорви Ухо.

«Не паникуй! Вдыхая запах самки, альфа-самец определяет, достигла ли она половой зрелости? Если сука готова к тому, ради чего ее создала природа, он сделает с нею то, что должен делать самец…» — объяснил Брейн значение этих страшных и одновременно смешных телодвижений и гримас, которые проделал Надорви Ухо.

Однако ярко-рыжая сука проигнорировала ухаживания диктатора. Отвернувшись от него, она подошла к тропе, по которой несколько минут назад отправился в бега молодой кобель Серый. Принюхавшись, она взяла след и, не оглядываясь, бросилась молнией вниз. Я успел только увидеть, как она пронеслась по тропе ярко-рыжим пятном, перебирая прытко ногами и взбивая подушечками лап дорожную пыль. И тут же растворилась в зелени трав, кустов и деревьев.

Надорви Ухо не ожидал такой дерзости от юной суки и остолбенел. Оскорбленный до глубины своей собачьей души, он застыл на месте и стоял неподвижно посреди плато, подобно изваянию.

Остальные три кобеля, вскочив с газона, подбежали к тропе и молча вглядывались в стену зелени, за которой скрылась их общая невеста. Такого, чтобы брачующаяся сука драпанула «из-под венца», в их стае еще не было. И они не знали, как поступить: бежать ли следом за отступницей или подождать, как решит вожак? И, выбрав второй вариант действий, они, поджав хвосты и понурив лохматые головы, подошли к стоявшему, в задумчивости, Надорви Уху…

Я тоже не ожидал такого развития событий. Неординарный поступок ярко-рыжей суки меня приятно удивил. Противник гендерного шовинизма, я был полностью на ее стороне. И радовался тому, что она проявила себя как личность, сделав нелегкий, шокирующий соплеменников, выбор.

Наконец, Надорви Ухо пришел в себя. Он тяжелой поступью подошел к обрыву, выскочил на злосчастную тропу, по которой убежали молодой кобель и сука, и, взяв след, бросился большими скачками вниз за отступниками, виновниками падения его авторитета, его унижения и позора…

«Ну и задаст же он им трепку! — поделился своими соображениями Брейн. — Однако вмешиваться в их разборки мы с тобой не имеем права…»

— Почему не имеем права? — возмутился я.

«Это может негативно сказаться на интерпретации истории в будущем и нелицеприятной оценке произошедших событий»,  — уточнил он.

Не ответив ему, я прошел вперед метров пятьдесят по Черноморской улице и оказался у того самого злополучного места, где произошла та неприятность с Дуней…И не поверил своим глазам! В центре газона, несмотря на табличку с запретительной надписью: «Выгул собак категорически запрещен!», возлежал, лениво помахивая толстым, как бейсбольная бита, хвостом, голубой неаполитанский мастифф. Он уже успел совершить дефекацию и всем своим видом торжествуя, заявлял городу и миру: «Хороший стол — хороший стул…»

Я метнулся в правый угол газона, под крону одиноко стоявшего клена, и там, на примятой траве, увидел золотую фигуру собачьего помета. Она выглядела величественно, и напоминала то ли мавзолей вождя, то ли буддийскую ступу. И меня, как осенило: вот кто виновник моего срама и бесчестья, и бегства Дуни практически из-под венца!

«Ну, и что ты намереваешься делать? Набьёшь этому неаполитанскому псу его гофрированную морду? Вызовешь его на дуэль?» — спрашивал меня, шевеля извилинами, Брейн.

— Пес этот ни в чем не виноват, — сказал я. — Ответить должен его хозяин! И направился прямо к мужчине, который сидел на скамейке и невозмутимо читал газету «Вечерняя Одесса».

Я остановился перед ним и уже раскрыл рот, чтобы высказать ему все, что я о нем думаю, но у меня ничего не получилось. Мой речевой аппарат и все другие органы остались в том теле, которое я покинул на входе в парк Шевченко…

Здесь же, на зеленом газоне, как и до этого, в собачьей стае, я присутствовал виде фантома, состоящего из тонкой материи и слабого силового поля. Этой энергии было достаточно лишь на то, чтобы я мог перемещаться во времени и пространстве, обозревая и анализируя происходящее.

Следовательно, меня никто не мог ни видеть, ни слышать. Во всяком случае, так мне казалось до той минуты, пока я не увидел, как голубой неаполитанский мастифф не подошел ко мне и, не обнюхав мои, несуществующие, ноги и манжеты моих, несуществующих, брюк, и не поднял свою заднюю левую лапу и…Сконфуженный, я отскочил в сторону, протиснулся в щель пространственно-временного континуума и покинул злополучный газон…