Как дикая магнолия в цвету

 

 

 

 

 

Они могли никогда не встретиться, разлететься в разные стороны мироздания подобно частицам протоматерии. Однако Его Величеству Случаю было угодно зачем-то свести их вместе. Может быть, для того, чтобы они узнали себя такими, какими они есть на самом деле. Потому что большинство людей так и умирают, не узнав, кем они были в действительности и зачем пришли на эту землю.

Трас Квитко, юноша двадцати одного года от роду, демобилизовавшийся из Военно-воздушных сил, и работавший докером в Одесском порту не знал этого тоже, когда познакомился с Ларой — девушкой с овальным солнечным лицом, светлыми, как южное летнее небо глазами и пухлыми по-детски розовыми губами с блуждающей на них стеснительной улыбкой. Девушка как девушка, юная симпатичная. Она только что окончила среднюю школу, готовилась к поступлению в университет. И на первых порах они встречались не чаще одного-двух раз в неделю и гуляли вдвоём по пепельным от летнего зноя улицам Слободки-Романовки.

За дощатыми и каменными заборами цвели мальвы. Во дворах, на летних кухнях, полногрудые, тучные как изваяния Будды домохозяйки жарили на сковородках бычков или кильку в кляре. И запахи подгоревшего подсолнечного масла и рыбьего жира, смешавшись, выплёскивались на слободские улицы, сообщая этому одесскому предместью своеобразный акцент.

Лара, несмотря на свой юный возраст, имела обо всем своё особое мнение. Втемяшив себе что-то в голову, она уже не отступалась от него. Провалив вступительные экзамены в университет, она вдруг загорелась желанием познакомить Тараса с родителями, вероятно, решив доказать им, а, скорее, самой себе, что она уже взрослая девочка.

— Рано знакомиться с родителями, когда мы сами ещё так мало знаем друг о друге, — сказал он.

— А я боюсь, как бы не было слишком поздно! — заявила Лара.

Отец Лары, Афанасий Сидорович Купченко, седовласый, аскетического вида старик, служил в молодости кочегаром на судах торгового флота и был уже на пенсии. Мать, Наталья Васильевна, была моложе мужа, и ещё работала в военизированной охране сталепрокатного завода. Отнеслись они к Тарасу весьма доброжелательно, может быть, видя в нем своего будущего зятя.

После этого хитрого, по мнению Лары, «дипломатического» хода уже можно было пригласить Тараса в дом. И когда они оказались в ее скромно обставленной комнате, она усадила Тараса на кровать. И, как это всегда бывает со вчерашними школьницами, стала демонстрировать ему любительские снимки, сопровождая их комментариями: «Вот я в детском саду, а вот в пионерском лагере...» Когда она в своём рассказе подошла к событиям школьного выпускного вечера, Тарас обнял её и поцеловал в полуоткрытый от удивления рот. Лара зажмурилась от неожиданности, и он автоматически смежил веки. А когда открыл их, они уже лежали на кровати, голов к голове, глаза в глаза, губы в губы. Это были их первые неумелые, но сладостные объятия и поцелуи. А небольшая девичья комната, в которой это случилось, стала в последствие местом их свиданий и молчаливым свидетелем невинных юношеских ласк.

Родители Лары, доверявшие дочери во всем, не мешали уединению молодых. Только иногда за стеной, отделявшей комнату Лары от кухни, то и дело звучал хрипловатый голос Афанасия Сидоровича. Бывший кочегар, вероятно, тоскуя о давно прошедшей молодости, выпив шкалик водки, сидел в одиночестве за столом и выводил старательно слова ностальгического танго Александра Вертинского «Магнолия».

Вскоре Лара снова проявила характер. Вопреки протестам родителей устроилась на работу в отдел технического контроля на винный завод. Как-то Тарас встречал ее после смены. Лара вышла из проходной раскрасневшаяся, с лихорадочно блестевшими лазами. О нее пахло спиртным, а в ее поведении и движениях появилась непривычная раскованность такой себе бесшабашной слободской девчонки. Когда они шли аллеей тихого запущенного Дюковского сада, она запела:

           Как на Дерибасовской угол Ришельевской

 В восемь часов вечера облетела весть:

У столетней бабушки, бабушки–старушки,

Шестеро налётчиков отобрали честь…

Услышав беспомощное пение девушки, Тарас улыбнулся. Заметив это, она начала ему дерзить.

— Какой же ты мужчина, если не знаешь, чего хочет женщина? ‒ сказала она развязно, с вызовом. ‒ Шел бы ты лучше домой, парень, да у тебя и дома-то нет!

После чего они повздорили. Не сдержавшись, Тарас влепил Ларе пощечину. Она ответила ему тем же и, вся в слезах, убежала.

Несколько дней спустя он пришел к ней домой. Наталья Васильевна, узнавшая, естественно, обо всем, что произошло между ними, встретив Тараса, сказала с ехидцей в голосе:

— Я так и знала, в тихом болоте черти водятся! — весьма точно определив характер юноши.

Афанасий Сидорович тоже не остался равнодушным к произошедшей между молодыми размолвке.

— Лара хорошая девочка! Как мужчина мужчину прошу тебя: не трогай ее, не обижай, ‒ сказал он, сверля Тараса своими колючими синими глазками. И юноша прекрасно понял, что имел в виду старый морской бродяга.

Не задержавшись долго на винном заводе, Лара устроилась младшим продавцом в «Дом книги». Работая в отделе искусств, она стала интересоваться живописью, пыталась приобщить к этому и его, Тараса. А однажды подарила ему редкую монографию — «Поль Сезанн». Зима в том году выдалась холодной и снежной. Одесский залив покрылся льдом. И когда у Тараса и Лары совпадали выходные, они отправлялись гулять на взморье. Бродили подолгу между ледяных торосов, бросались друг в друга снежками. Устав, выходили на берег, садились на скамейку и говорили о каких-то необязательных вещах, обсуждали кинофильм, который смотрели накануне. Тарас угощал Лару апельсинами, которые принёс из порта. Взяв один из них, он снимал оранжевую корку и, разломав фрукт на дольки, клал их по одной в раскрытый рот девушки. Та запрокидывала голову, смеялась, показывая острые как у дикой кошки зубы. А он, изловчившись, целовал её в сладкие от апельсинового сока губы.

— Ты меня любишь? — спросила Лара в один из таких дней.

— Люблю, люблю, люблю! — крикнул он во весь голос, как кричат очень счастливые люди или оглашенные.

— Ну, и что мне делать с твоей любовью? — спросила она иронично.

Но он не придал значения ее словам. Любовь сделала его глухим и слепым, он слышал и видел только то, что хотел видеть и слышать, не зная о такой простой истине, что женщина, даже если она моложе мужчины, она всегда старше его на целую жизнь.

Он сидел рядом с Ларой, отстранённо наблюдая, как стая проголодавшихся чаек, слетевшихся поклевать апельсиновых корок, взлетела в воздух. Беспорядочно кружа над их головами, птицы надрывно кричали, словно осуждая этих двух молодых людей, не понимающих друг друга.

Весна, как всегда на юге, пришла неожиданно. В ложбинах парков, в темных углах дворов, куда не доставали лучи солнца, еще лежал грязноватый снег, а на городских рынках уже торговали подснежниками. А вскоре на лысых пригорках высыпали золотыми веснушками одуванчики. Радуясь весне, Тарас не замечал, как вчерашняя школьница неотвратимо превращалась в женщину. По весне у Лары не только округлилась фигура, но и мысли и желания стали другими. Но юноша и представить себе не мог, чем обернуться для него эти метаморфозы.

В один из тихих майских вечеров, оставшись одни, они предавались привычным уже интимным ласкам. Но в этот раз Лара нервничала. Все её женское естество требовало больше того, чем они занимались. Вдруг, выгнувшись дугой, она прижалась к Тарасу. И в настороженной тишине девичьей комнаты прозвучало тихое, как шелест молодой листвы под дуновением южного ветра: «Люби меня...» Мгновение спустя, призыв повторился, но громче и настойчивее: «Ну, же! Возьми, возьми меня! Возьми!»

Не помня себя от волнения, Тарас навалился на распластавшуюся в нетерпеливом ожидании девушку. И в этот момент ему послышался голос Афанасия Сидоровича, доносившийся из кухни:

  … И, нежно вспоминая

 Иное небо мая,

 Слова мои, и ласки, и меня…

Он соскочил с ничего не понимающей Лары. Сел на кровать, натянул брюки, трясущимися руками застегнул “молнию». И замер в ожидании. Прошла минута или две. Лара, не дождавшись от Тараса активных действий, спрыгнула с кровати на пол и с каким-то животным стоном выбежала из комнаты. Когда, помедлив, Тарас вышел на кухню, увидел Лару одну. Она сидела на табуретке за столом и плакала, уткнувшись лицом в ладони. Растерянный, ошеломлённый, он подошёл к ней, положил руки на её вздрагивающие от рыданий плечи, намереваясь обнять, успокоить. Но девушка резким движением отстранилась от его неуклюжих жестов, зарычала неестественно хриплым голосом юной неудовлетворённой самки:

— Ненавижу, ненавижу тебя, уходи, сейчас же уходи! — и, спрятав лицо в мокрые от слез ладони, продолжила истерически рыдать...

Вскоре Лара ушла из книжного магазина и устроилась на работу секретарём в художественное училище. И в этот раз она поступила так, как считала нужным. В училище у неё появилось поклонники из числа студентов. Это тешило её самолюбие. Тарас, чувствуя себя без вины виноватым, принял Ларин поступок как должное. Однако с этих пор отношения между ними вконец испортились. Однажды он пришёл к ней домой, но там её не оказалось. И родители не знали, где она.

«Зато я знаю где!» — подумал он с яростью. Безотчётная слепая ревность управляла им. Он не помнил, как ехал со Слободки трамваем, как оказался в общежитии художественного училища. Проходя коридором первого этажа, он услышал мужские голоса, доносившиеся из-за двери одной из комнат, и остановился, прислушиваясь. Вдруг раздался женский смех. Он сразу узнал его: это смеялась Лара. Забыв о приличиях, не постучав, он вошёл в комнату. За круглым столом с бутылками шипучего вина сидела компания «бурсаков». Привыкнув к полусвету, Тарас увидел Лару. Она сидела на коленях у одного из парней и смотрела на него с вызовом, как бы говоря ему с упрёком: «Ты сам виноват в том, что с нами произошло!»

Тарас хотел что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Да и что он мог и смел говорить? Развернувшись, он вышел в коридор. А затем — на вечернюю улицу. Оказавшись в Городском саду, он зашёл с чёрного хода в буфет ресторана «Кавказ». Выпил стоя сто пятьдесят граммов водки, хотел заказать ещё, но передумал. В голове и так прояснилось. На душе стало спокойно, даже весело. Словно не было никакой Лары, никой любови, никакой ревности, никакой драмы, а был один длинный скабрёзный и смешной анекдот. Но ему не хотелось смеяться…

Они встретились в августе на Греческой площади. И оба обрадовались этой случайно встрече, как старые приятели, давно потерявшие из виду друг друга. Прогуливаясь Александровским проспектом, разговаривали. Он спрашивал Лару, как поживают ее родители, поступила ли в педагогический институт её лучшая подруга Наташа. А она интересовалась его друзьями, с которыми он успел её познакомить. Беседуя, они не заметили, как оказались на Старобазарной площади. Вдруг на колокольне Свято-Успенского собора ударили колокола, расколов пространство и просыпал им под ноги звуки, которые прокатились по асфальту, как медный грош.

— Ой, я и забыла. Сегодня Яблочный Спас! —  сказала Лара. И, достав из сумочки большое красное яблоко, протянула Тарасу. Он смутился, и сказал:

— Откуси ты первой!

— Нет! Лучше, ты первым! — сказала она, дерзко взглянув ему в глаза.

Впервые за эти полчаса или час, которые они провели вместе, Тарас с удивлением и смущением осознал, что ничего не прошло. И Лара, эта, уже чужая ему, замужняя женщина, волнует его не меньше прежнего. Но темы для разговора исчерпались, пора было расставаться. Однако ни он, ни она не спешили сказать друг другу последнее «прощай».

Лара замедлила шаг, задумавшись, словно решала для себя что-то очень важное. Затем посмотрела на Тараса своим характерным взглядом, с прищуром. И он увидел промелькнувший в её глазах огонек той самой, озорной, слободской девчонки, которую знавал раньше.

— А не закатиться ли нам, Тарас, с тобой за город, как в былые времена?! — спросила Лара, остановившись и взяв его под руку....

В Колхозном переулке они сели в автобус шестьдесят второго маршрута. И минут через сорок уже были в городе-спутнике Одессы Ильичевске. Вышли из автобуса на конечной остановке, прошли несколько кварталов и оказались на грунтовой дороге. Справа тянулась голая степь, слева в отдалении блистало тусклым зеркалом Чёрное море. Не сговариваясь, они направились к нему. Выйдя на покатый берег, опустились в сухую траву. Свежий норд-ост обдувал их разгорячённые лица. Лара обхватила руками шею Тараса, опрокинулась навзничь, увлекая его за собой. Минут двадцать спустя, поправляя причёску, она сказала:

— Я не хочу сегодня возвращаться в Одессу…

Они остановились на ночлег в доме дальних родственников Тараса Анатолия и Галины Полячик, живших неподалеку, на улице Садовой. Те накормили их ужином, угостили домашним вином и постелили им постель в мансарде. Мансарда оказалась обыкновенным чердаком, а кроватью ‒ набитый ароматным сеном тюфяк. Зато простыни были белыми, чистыми, выглаженными.

— Жаль, что ты тогда испугался, совершив самую большую в своей жизни ошибку, — сказала Лара, лаская Тараса.

— Но сегодня я, кажется, оправдал твои ожидания, не так ли? — спросил он смущенно.

— Не обольщайся, Тарасик, эта ночь мой подарок тебе, — сказала Лара. И, отвернувшись, уткнулась лицом в подушку…