«Верра Мэйсон…»
(Фрагмент )
Солнце уже поднялось над крышами домов. Двор заполнен до верхних этажей
ароматом цветущей липы — сладким и тягучим как липучка. Вышел я за ворота на
Колонтаевскую, смотрю, а у нашего двора припаркован черный «кадиллак» с
открытым верхом и распахнутой левой дверкой.
Он был весь черный в натуре:
черный блестящий корпус, салон из черной замши, в салоне — девушка цвета
швейцарского шоколада. И на этом все поглощающем черном фоне только четыре
светлых пятна: фары автомобиля и глаза девушки, большие, как монеты в два евро,
пристально уставившиеся на меня. Понравился я ей, что ли?
— Мистер Педренгоу? — спросила она, безбожно коверкая мою фамилию.
— Да, Леонид Петрович! — сказал я, ни о чем не догадываясь.
— А я — Верра, Верра! — промурлыкала она, грассируя, как кошка. — Верра
Мэйсон.
— Вера, Вера Мэйсон? — извилины моего мозга зашевелились сами собой. —
А, Вера Мэйсон! Девушка из Того Ломе?
— О, та! — сказала она, обнажив два ряда ослепительно белых острых как
у пантеры зубов. Я отшатнулся в сторону. Но она, еще раз показав два ряда
восхитительных зубов,и миролюбиво
сказала:
— Ну, што ти стоиш? Задыс скорей машина! Клюшай зажыканье, шми на гас!
Я без сопротивления последовал ее предложению или приказу. И вот мы
катим улицами Одессы. Я показываю Вере лучшие места города. Она крутит
кукольной кудрявой головой туда–сюда, не скрывая восхищения, и повторяет как
заведенная: « Окей! Вери вел!».
На Приморском бульваре Вера пришла в дикий восторг, увидев памятник из
черного чугуна, подумав, вероятно, что это запечатлен в металле кто–то из ее
соплеменников–африканцев, что было правдой лишь отчасти.
— Пушкин! — сказал я. Но он — не душа Одессы. Одесса — это Бабель!
— О! Бабел, Айзек Бабел, шитал эго «Ред кафалери»…
Я показал Вере Колоннаду, Воронцовский дворец и мой любимый
кривоколенный переулок, соединяющий Приморский бульвар с Екатерининской
площадью.
— О, эта как ф Марсел! — сказала восхищенно она.
На Екатерининской площади я сделал два круга, объезжая памятник дебелой
царице. Посигналив юным мажорам, пялившимся на наш, сияющий черным золотом
«кадиллак», я газанул. И, оставив в воздухе легкое как выдох сиреневое облако
от сгорания высокооктанового бензина, рванул вверх по улице Екатерининской,
останавливаясь только на перекрестах, урча нетерпеливым двигателем…
