Маршал Иван
Конев: «Сталинская победа – это всенародная беда»
2019 » Июнь »
5 Категория: Очерки. Истории. Воспоминания
Степан
Кашурко — бывший помощник по особым поручениям маршала Ивана Конева,
генерал-полковник, Президент Центра розыска и увековечивания без вести
пропавших и погибших защитников Отечества: В канун 25-летия Победы маршал Конев
попросил меня помочь ему написать заказную статью для «Комсомольской правды».
Обложившись всевозможной литературой, я быстро набросал «каркас» ожидаемой
«Комсомолкой» победной реляции в духе того времени и на следующий день пришел к
полководцу.
По всему было
видно: сегодня он не в духе. — Читай, — буркнул Конев, а сам нервно заходил по
просторному кабинету. Похоже, его терзала мысль о чем-то наболевшем. Горделиво
приосанившись, я начал с пафосом, надеясь услышать похвалу: «Победа — это
великий праздник. День всенародного торжества и ликования. Это...» — Хватит! —
сердито оборвал маршал. — Хватит ликовать! Тошно слушать. Ты лучше скажи, в
вашем роду все пришли с войны? Все во здравии вернулись? Konev.jpg — Нет. Мы
недосчитались девятерых человек, из них пятеро пропали без вести, — пробормотал
я, недоумевая, к чему это он клонит. — И еще трое приковыляли на костылях. — А
сколько сирот осталось? — не унимался он. — Двадцать пять малолетних детей и
шестеро немощных стариков. — Ну и как им жилось? Государство обеспечило их? —
Не жили, а прозябали, — признался я. — Да и сейчас не лучше. За без вести
пропавших кормильцев денег не положено... Их матери и вдовы глаза повыплакали,
а все надеются: вдруг хоть кто-нибудь вернется. Совсем извелись... — Так какого
черта ты ликуешь, когда твои родственники горюют! Да и могут ли радоваться
семьи тридцати миллионов погибших и сорока миллионов искалеченных и
изуродованных солдат? Они мучаются, они страдают вместе с калеками, получающими
гроши от государства... Я был ошеломлен. Таким я Конева видел впервые. Позже
узнал, что его привела в ярость реакция Брежнева и Суслова, отказавших маршалу,
попытавшемуся добиться от государства надлежащей заботы о несчастных
фронтовиках, хлопотавшему о пособиях неимущим семьям пропавших без вести. Иван
Степанович достал из письменного стола докладную записку, видимо, ту самую, с
которой безуспешно ходил к будущему маршалу, четырежды Герою Советского Союза,
кавалеру «Ордена Победы» и трижды идеологу Советского Союза. Протягивая мне
этот документ, он проворчал с укоризной: — Ознакомься, каково у нас защитникам
Родины. И как живется их близким. До ликованья ли ИМ?! Бумага с грифом
«Совершенно секретно» пестрела цифрами. Чем больше я в них вникал, тем больнее
щемило сердце: «...Ранено 46 миллионов 250 тысяч. Вернулись домой с разбитыми
черепами 775 тысяч фронтовиков. Одноглазых 155 тысяч, слепых 54 тысячи. С
изуродованными лицами 501342. С кривыми шеями 157565. С разорванными животами
444046. С поврежденными позвоночниками 143241. С ранениями в области таза
630259. С оторванными половыми органами 28648. Одноруких 3 миллиона 147.
Безруких 1 миллион 10 тысяч. Одноногих 3 миллиона 255 тысяч. Безногих 1 миллион
121 тысяча. С частично оторванными руками и ногами 418905. Так называемых
„самоваров“, безруких и безногих — 85942». — Ну, а теперь взгляни вот на это, —
продолжал просвещать меня Иван Степанович. «За три дня, к 25 июня, противник
продвинулся вглубь страны на 250 километров. 28 июня взял столицу Белоруссии
Минск. Обходным маневром стремительно приближается к Смоленску. К середине июля
из 170 советских дивизий 28 оказались в полном окружении, а 70 понесли
катастрофические потери. В сентябре этого же 41-го под Вязьмой были окружены 37
дивизий, 9 танковых бригад, 31 артполк Резерва Главного командования и полевые
Управления четырех армий. В Брянском котле очутились 27 дивизий, 2 танковые
бригады, 19 артполков и полевые Управления трех армий. Всего же в 1941-м в
окружение попали и не вышли из него 92 из 170 советских дивизий, 50
артиллерийских полков, 11 танковых бригад и полевые Управления 7 армий. В день
нападения фашистской Германии на Советский Союз, 22 июня, Президиум Верховного
Совета СССР объявил о мобилизации военнообязанных 13 возрастов — 1905-1918
годов. Мгновенно мобилизовано было свыше 10 миллионов человек. Из 2-х с половиной
миллионов добровольцев было сформировано 50 ополченческих дивизий и 200
отдельных стрелковых полков, которые были брошены в бой без обмундирования и
практически без надлежащего вооружения. Из двух с половиной миллионов
ополченцев в живых осталось немногим более 150 тысяч». Говорилось там и о
военнопленных. В частности, о том, что в 1941 году попали в гитлеровский плен:
под Гродно-Минском — 300 тысяч советских воинов, в
Витебско-Могилёвско-Гомелъском котле — 580 тысяч, в Киевско-Уманьском — 768
тысяч. Под Черниговом и в районе Мариуполя — еще 250 тысяч. В Брянско-Вяземском
котле оказались 663 тысячи, и т.д. Если собраться с духом и все это сложить,
выходило, что в итоге за годы Великой Отечественной войны в фашистском плену
умирали от голода, холода и безнадежности около четырех миллионов советских
бойцов и командиров, объявленных Сталиным врагами и дезертирами. Подобает
вспомнить и тех, кто, отдав жизнь за неблагодарное отечество, не дождался даже
достойного погребения. Ведь по вине того же Сталина похоронных команд в полках
и дивизиях не было — вождь с апломбом записного хвастуна утверждал, что нам они
ни к чему: доблестная Красная Армия врага разобьет на его территории, сокрушит
могучим ударом, сама же обойдется малой кровью. Расплата за эту самодовольную чушь
оказалась жестокой, но не для генералиссимуса, а для бойцов и командиров, чья
участь так мало его заботила. По лесам, полям и оврагам страны остались
истлевать без погребения кости более двух миллионов героев. В официальных
документах они числились пропавшими без вести — недурная экономия для
государственной казны, если вспомнить, сколько вдов и сирот остались без
пособия. В том давнем разговоре маршал коснулся и причин катастрофы, в начале
войны постигшей нашу «непобедимую и легендарную» Красную армию. На позорное
отступление и чудовищные потери ее обрекла предвоенная сталинская чистка рядов
командного состава армии. В наши дни это знает каждый, кроме неизлечимых
почитателей генералиссимуса (да и те, пожалуй, в курсе, только прикидываются
простачками), а ту эпоху подобное заявление потрясало. И разом на многое
открывало глаза. Чего было ожидать от обезглавленной армии, где опытные
кадровые военачальники вплоть до командиров батальона отправлены в лагеря или
под расстрел, а вместо них назначены молодые, не нюхавшие пороху лейтенанты и
политруки..." — Хватит! — вздохнул маршал, отбирая у меня страшный
документ, цифры которого не укладывались в голове. — Теперь понятно, что к
чему? Ну, и как ликовать будем? О чем писать в газету, о какой Победе? Сталинской?
А может, Пирровой? Ведь нет разницы! — Товарищ маршал, я в полной
растерянности. Но, думаю, писать надо по-советски.., — запнувшись, я уточнил: —
по совести. Только теперь вы сами пишите, вернее, диктуйте, а я буду
записывать. — Пиши, записывай на магнитофон, в другой раз такого уж от меня не
услышишь! И я трясущейся от волнения рукой принялся торопливо строчить: «Что
такое победа? — говорил Конев. — Наша, сталинская победа? Прежде всего, это
всенародная беда. День скорби советского народа по великому множеству погибших.
Это реки слез и море крови. Миллионы искалеченных. Миллионы осиротевших детей и
беспомощных стариков. Это миллионы исковерканных судеб, не состоявшихся семей,
не родившихся детей. Миллионы замученных в фашистских, а затем и в советских лагерях
патриотов Отечества». Тут ручка-самописка, как живая, выскользнула из моих
дрожащих пальцев. — Товарищ маршал, этого же никто не напечатает! — взмолился
я. — Ты знай, пиши, сейчас-то нет, зато наши потомки напечатают. Они должны
знать правду, а не сладкую ложь об этой Победе! Об этой кровавой бойне! Чтобы в
будущем быть бдительными, не позволять прорываться к вершинам власти дьяволам в
человеческом обличье, мастерам разжигать войны. — И вот еще чего не забудь, —
продолжал Конев. — Какими хамскими кличками в послевоенном обиходе наградили
всех инвалидов! Особенно в соцобесах и медицинских учреждениях. Калек с
надорванными нервами и нарушенной психикой там не жаловали. С трибун ораторы
кричали, что народ не забудет подвига своих сынов, а в этих учреждениях бывших
воинов с изуродованными лицами прозвали «квазимодами» («Эй, Нина, пришел твой
квазимода!» — без стеснения перекликались тетки из персонала), одноглазых —
«камбалами», инвалидов с поврежденным позвоночником — «паралитиками», с
ранениями в область таза — «кривобокими». Одноногих на костылях именовали
«кенгуру». Безруких величали «бескрылыми», а безногих на роликовых самодельных
тележках — «самокатами». Тем же, у кого были частично оторваны конечности,
досталось прозвище «черепахи». В голове не укладывается! — с каждым словом Иван
Степанович распалялся все сильнее. — Что за тупой цинизм? До этих людей,
похоже, не доходило, кого они обижают! Проклятая война выплеснула в народ
гигантскую волну изуродованных фронтовиков, государство обязано было создать им
хотя бы сносные условия жизни, окружить вниманием и заботой, обеспечить
медицинским обслуживанием и денежным содержанием. Вместо этого послевоенное
правительство, возглавляемое Сталиным, назначив несчастным грошовые пособия,
обрекло их на самое жалкое прозябание. Да еще с целью экономии бюджетных
средств подвергало калек систематическим унизительным переосвидетельствованиям
во ВТЭКах (врачебно-трудовых экспертных комиссиях): мол, проверим, не отросли
ли у бедолаги оторванные руки или ноги?! Все норовили перевести пострадавшего
защитника родины, и без того нищего, на новую группу инвалидности, лишь бы
урезать пенсионное пособие... О многом говорил в тот день маршал. И о том, что
бедность и основательно подорванное здоровье, сопряженные с убогими жилищными условиями,
порождали безысходность, пьянство, упреки измученных жен, скандалы и
нестерпимую обстановку в семьях. В конечном счете, это приводило к исходу
физически ущербных фронтовиков из дома на улицы, площади, вокзалы и рынки, где
они зачастую докатывались до попрошайничества и разнузданного поведения.
Доведенные до отчаяния герои мало-помалу оказывались на дне, но не их надо за
это винить. К концу сороковых годов в поисках лучшей жизни в Москву хлынул
поток обездоленных военных инвалидов с периферии. Столица переполнилась этими
теперь уже никому не нужными людьми. В напрасном чаянии защиты и справедливости
они стали митинговать, досаждать властям напоминаниями о своих заслугах,
требовать, беспокоить. Это, разумеется, не пришлось по душе чиновникам столичных
и правительственных учреждений. Государственные мужи принялись ломать голову,
как бы избавиться от докучной обузы. И вот летом 49-го Москва стала готовиться
к празднованию юбилея обожаемого вождя. Столица ждала гостей из зарубежья:
чистилась, мылась. А тут эти фронтовики — костыльники, колясочники, ползуны,
всякие там «черепахи» — до того «обнаглели», что перед самым Кремлем устроили
демонстрацию. Страшно не понравилось это вождю народов. И он изрек: «Очистить
Москву от „мусора“!» Власть предержащие только того и ждали. Началась массовая
облава на надоедливых, «портящих вид столицы» инвалидов. Охотясь, как за
бездомными собаками, правоохранительные органы, конвойные войска, партийные и
беспартийные активисты в считанные дни выловили на улицах, рынках, вокзалах и
даже на кладбищах и вывезли из Москвы перед юбилеем «дорогого и любимого
Сталина» выброшенных на свалку истории искалеченных защитников этой самой
праздничной Москвы. И ссыльные солдаты победоносной армии стали умирать. То
была скоротечная гибель: не от ран — от обиды, кровью закипавшей в сердцах, с
вопросом, рвущимся сквозь стиснутые зубы: «За что, товарищ Сталин?» Так вот
мудро и запросто решили, казалось бы, неразрешимую проблему с
воинами-победителями, пролившими свою кровь «За Родину! За Сталина!». — Да уж,
что-что, а эти дела наш вождь мастерски проделывал. Тут ему было не занимать
решимости — даже целые народы выселял, — с горечью заключил прославленный
полководец Иван Конев." Из книги Игоря Гарина «Другая правда о Второй
мировой ч. 1. Документы»
Источник
Внимание!
Мнение авторов может не совпадать с мнением редакции.
