Анатолий Михайленко
ОШИБКА КАРАВАДЖО
Жаркое знойное южное лето, которому, казалось, не будет
конца, внезапно кончилось. И также, неожиданно, началась осень. Но сентябрь
продолжал радовать теплыми солнечными днями, как это часто бывает в Одессе. На
Дерибасовской молодые липы стояли вдоль тротуаров как старшеклассницы,
прикрывая стыдливо стройные ноги легкими желтоватыми платьицами, словно сшитыми
из крыльев капустниц. Умиротворенность погожего дня передалась и моей спутнице.
Она была в том возрасте, когда женщина еще не утратила способности удивляться и
удивлять. И это мне нравилось в ней больше всего.
Познакомились мы случайно, столкнувшись в коридоре
редакции одной из местных газет. «Экскьюз ми», — сказал я, имея глупую привычку
употреблять к месту и не к месту несколько заученных английских фраз. Девушка
подняла на меня синие с оттенком серого глаза, удивленно вскинув рыжие брови,
мол, откуда ты такой взялся.
Пытаясь превратить все в шутку, я выпалил:
— Очень приятно, Саша.
— Александра, — автоматически ответила девушка. И мы
рассмеялись, удивившись неожиданному
совпадению наших имен. Как оказалось, моя новая знакомая работала в газете
корректором, но метила в жизни на большее, заочно учась в институте искусств.
Мы шли по Деребасовской, радуясь погожему осеннему дню.
Александра периодически посматривала на свое отражение в витринах, как это
делает большинство женщин, чтобы лишний раз убедиться, как они прекрасны. Когда
мы проходили мимо ювелирной лавки, я тоже скосил глаза на витрину. И среди ювелирных
украшений увидел бесплотную сомнамбулическую фигуру Саши, но моего отражения
рядом с ней не было — витринное стекло явно игнорировало меня.
Миновав когда–то модное кафе «Алые паруса» с боковой
стеной из прозрачного стекла, за которым просматривался интерьер и посетители в
интерьере, мы пересекли Екатерининскую, и подошли к «дому китобоев» с крупной
зернистой штукатуркой болотного цвета. На противоположной стороне улицы
сверкало большими окнами четырехэтажное здание ресторана «Братислава» с
кулинарией и кафе в первом этаже. Его строительство было приурочено к юбилейной
дате — 50–ю октябрьского переворота 1917 года. И какое–то время ресторан так и
назывался: «Юбилейный». Но после оккупации советскими войсками Чехословакии,
вероятно, из политических соображений, его переименовали.
— Знаешь, когда–то на месте этого ресторана стоял
старенький почти игрушечный домик из камня–ракушечника, — сказал я. — А в нем
была знаменитая на всю Одессу пельменная.
— Знаменитая, потому что ты ел там пельмени? — спросила
иронично Саша.
— Да, в юности мы часто заходили в эту пельменную
перекусить, а зимой, продрогнув на холодном, дующем с моря ветругане, и
погреться. Там всегда было тепло и влажно от испарений, исходивших из кухни,
остро пахло уксусом и красным молотым перцем, — сказал я.
— Улавливаешь?
— переключился я на другую тему.
— Что именно? — спросила она.
— Запах поджаренных зерен арабики! — сказал я как
заправский «вынюхиватель кофе»1. А минуту–две спустя мы вошли в
небольшое всего на три стоячих столика кафе «Малятко»2.
— Вам как всегда? — встретила нас улыбкой буфетчица Анна,
хорошо знавшая меня. Я не единожды заходил в это кафе с друзьями, чтобы выпить
не только по чашке кофе, но и коньяку, закусывая лимоном. Коньяк Анна наливала,
соблюдая конспирацию, в маленькие фарфоровые чашечки с голубым ободком по
верхнему краю. Но в этот раз я был с девушкой и, улыбнувшись Анне в ответ,
сказал:
— Пожалуйста,
дайте нам по два бутерброда с ветчиной и сыром и по большой чашке кофе.
— Я и не знала, что в Одессе есть кафе с таким милым
названием — «Малятко»! — сказала Александра. Значит, ей понравилось, подумал я.
И это мне на руку: ничто так не сближает мужчину и женщину как совпадение
взглядов и вкусов.
— А знаешь, кто придумал рецепт «кофе по–венски»? —
спросила неожиданно она, смакуя горький ароматный напиток.
— Думаю, один из венских кондитеров, — ответил я,
заметив, что в помещении глаза ее стали бархатно синими как полевые васильки.
— Вот и ошибся, — сказала она, снисходительно.
—Тогда кто–нибудь из одесситов, давно обосновавшихся в
столице Австрии, — не сдавался я.
— И снова — мимо!
— А кто же тогда!? — любопытство снедало меня.
— Украинец Юрии Кульчицкий, — сказала торжествующе Саша.
— Кстати, его именем венцы назвали улицу
и установили ему памятник.
— Интересно, это так повезло украинцу, а не австрийцу,
венгру или поляку?
— Это длинная история, я расскажу ее тебе как–нибудь
потом.
Допив кофе, мы вышли из кафе, прошли метров пятьдесят и
остановились на углу Дерибасовской и Ришельевской. Отсюда еще не было видно и
слышно моря, но его близость угадывалась по дуновению легкого бриза, щекотавшего
кожу лица.
Из ближней кондитерской доносились запахи миндаля и
марципан, вызывая адекватные ассоциации.
— А, знаешь, издали он напоминает большой шоколадный
торт, — сказала Саша, кивнув в сторону театра оперы и балета.
— Изготовленного кулинарами в стиле венского барокко,
переходящего в рококо и с музыкальной начинкой, — поддержал я Сашин экспромт.
— Ты уверен?
— В чем?
— Что это венское барокко, переходящее в рококо?
— Не совсем, но я точно знаю, что сейчас мы пойдем с
тобой к морю, — сказал я, мечтая остаться с девушкой наедине.
Спустившись вниз по Дерибасовской, мы вышли на
Пушкинскую. Проходя мимо Музея западного и восточного искусства, Саша
предложила зайти в музей посмотреть одну интересующую ее картину. И минуту
спустя, мы взбежали по ступеням
мраморной лестницы на второй этаж, где располагалась главная экспозиция.
Просторные с высокими потолками залы в этот час были пусты.
И переходя из одного в другой, мы невольно пугали старушек–смотрительниц,
дремавших по углам на венских стульях. Услышав скрип паркета под нашими ногами,
они вздрагивали, вскидывали головы на тонких морщинистых шеях и, моргая как
совы, смотрели недовольно подслеповатыми глазами в нашу сторону, не видя нас.
— Вот она! — сказала тихо Александра, когда мы подошли к
картине Микеланджело да Караваджо
"Поцелуй Иуды». На ней был изображен финальный эпизод драмы, произошедшей на
Масличной горе две тысячи лет назад после того, как Иисус совершил молитву о чаше3.
Колеблющееся пламя факелов выхватывало из кромешного
мрака иерусалимской ночи несколько ключевых фигур и деталей, оставив все
второстепенное в тени. Они так и застыли навечно под кистью художника: на
переднем плане Учитель, его ученик Иуда, стражники в доспехах и шлемах. По
выражению лица Иисуса можно было догадаться, что Он смиренно принимает
происходящее и готов к тому, что предначертано Ему свыше.
— Обрати внимание, как художник экспрессивно изобразил
двенадцатого апостола, — сказала Саша. — Он весь в движении, он весь в горячке,
он спешит исполнить нечто большее, чем отметить поцелуем Иисуса Христа.
— О чем ты говоришь, Саша? — спросил я, подумав, что она
перегрелась на солнце.
— Иуда Искариот выполняет божественную миссию, он
содействует гибели, а через гибель воскрешению Сына Божьего и спасению всего
человечества. Ему вряд ли известна конечная цель. Но свою роль посредника,
назначенную ему самим Учителем, он исполняет со всей ответственностью, на
которую только был способен.
— А
представь себе, не будь этого поцелуя, иудо–христианский мир мог пойти по
другому пути, — сказал я, подыгрывая
Саше.
— Не богохульствуй. Все произошло так, как должно. И
ничего не могло быть иначе! — сказала она.
Я подошел к ней, и примирительно обняв за плечи, прижал к
себе. Замерев, мы смотрели на Христа, на Иуду, на стражников, на остальных апостолов,
застывших в растерянности и панике. Но в отличие от них мы знали, как и чем
закончится эта новозаветная история.
Обогащенные новыми ощущениями, мы вышли на улицу. Солнечный
луч прозрачным мазком лег на веснушчатое лицо Александры. С верхней ветки
платана сорвался одинокий лист. Он падал как подбитый бомбардировщик, медленно
вращаясь вокруг вертикальной оси, смещаясь вправо. Я проводил его, задумавшись,
взглядом, пока он не упал плашмя на мостовую, а когда оглянулся, Саши рядом не
было.
Минут двадцать я стоял у входа в музей, ошеломленный и
озадаченный: было ли все произошедшее сегодня со мной наяву или это мне только
пригрезилось?
Раздосадованный, я уже собрался уходить, когда тяжелая
створка музейной двери поддалась под чьим усилием и выпустила улыбающуюся
Александру.
— Ты задумался, а я не поленилась и сбегала еще раз
взглянуть на картину, — сказала она с хитрецой во взгляде.
— Что–то забыла или вспомнила о чем–то? — спросил я, не
зная чего мне еще ожидать от девушки с глазами–хамелеонами.
— Понимаешь, Караваджо изобразил стражников, схвативших
Христа, в металлических доспехах и шлемах, каких во времена Римской империи не
было. Облачения такой конфигурации появились гораздо позже, в средние века или
даже в эпоху Возрождения,— сказала Саша.
— Художники часто привирают, но ты их выведешь на чистую
воду. Правда? — сказал я.
Саша посмотрела на меня, проверяя, не привираю ли я?
Потом взяла меня под руку. И мы, завернув за угол, вышли на улицу Греческую,
перешли Строгановский мост. А оттуда уже было рукой подать до приморских
склонов…
----------------------------------------------------------------------------------
1. «Вынюхиватель кофе» - портовый чиновник в средние века,
в его функцию входило препятствовать контрабанде кофе; 2. «Малыш»; 3. «Отче
Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия, впрочем, не как Я хочу, но как
Ты…» (От Мт.
(26:36-46);
