Молдавансоке
противостояние
(Отрывок из
новеллы «Прогулки провинциала»)
—
Вот здесь все и началось, — сказал Борис, когда они с Сергеем оказались на углу
улиц Степовая и Дальницкая — историческом центре Молдаванки.
Сергей
посмотрел с интересом по сторонам и не увидев ничего особенного, уставился на
друга.
— Это случилось в
декабре шестидесятого года, — продолжал Борис. — Молодого солдатика обманули в
магазине, всучив ему чекушку паленой водки «Московская». паленнойиз близлежащей
воинской части купил в гастрономе чекушку «Московской» — захотелось, видать,
рядовому праздника. Он вышел на улицу, зашел за угол и хотел уже, было,
опорожнить содержимое емкости. Однако, сделав глоток, был немало удивлен и
возмущен — водка оказалась разбавленной, другими словами «паленой». Возмущенный
служивый вернулся в магазин и потребовал заменить некачественный товар или
вернуть деньги.
— В государственном
магазине» паленая» водка? — удивился юноша.
— Продавец магазина
по кличке Юрка–Рыбак был еще тот волчара! — сказал Борис. — Он приторговывал
фальсификатом в наглую. И никого не боялся, так как знал, кому дать «на лапу».
Изобразив из себя оскорбленную невинность, он накинулся на подвыпившего
служивого с руганью, стал выталкивать из магазина.
В это время «на
горизонте» нарисовался участковый, регулярно заходивший к Рыбаку выпить на
халяву сто пятьдесят граммов водки. С одной стороны это выглядело как дружеское
угощение, а с другой — это был подкуп должностного лица. Поэтому торгаш быстро
нашел с ментом общий язык. И вдвоем они начали обрабатывать красноармейца. И
тут им стал помогать второй милиционер, заходивший в магазин с той же целью,
что и первый. Втроем они, наконец, спровадили слабо сопротивлявшегося бойца на
улицу и, кряхтя, перекантовали в кузов грузовика, стоявшего поблизости.
— Что уставились! —
обратился сердито участковый к прохожим, — Солдат пьяный, отвезем его в
медвытрезвитель, чтобы не замерз под забором…
—
Ты же говорил, что здесь что–то началось, — сказал Сергей. Эпизод с
красноармейцем не показался ему стоящим внимания.
—
Упоминание ментом медвытрезвителя, куда доставляли подвыпивших и буйных пьяных,
где их избивали и отнимали последние гроши, вызвал у стоявшей у гастронома
компании, соответствующую реакцию,— продолжал Борис. — И кто–то из них,
крикнул, вероятно, в расчете на публику: «Менты солдата избивают, хотят
запроторить в медвытрезвитель!» — И весть эта разнеслась по
Степовой. Народ, находившийся поблизости, повалил к месту происшествия.
—
Правильно, защитника родины нельзя было давать в обиду, — сказал Сергей.
— Тем
более, что у многих был кто–то из родных — сын, брат или племянник, —
отбывавших воинскую повинность. И защитить неизвестного
солдата они посчитали делом чести.
—
А менты, конечно, заупрямились? — догадался Сергей.
—
Участковый испугался напирающих со всех сторон людей, выхватил наган. Оружие
попытались отнять, и в это время раздался выстрел. Пуля попала в какого–то
парня, проходившего мимо. И взбешенный народ разошелся не на шутку.
—
Начали бить ментов! — предвосхитил действия молдаванских Сергей, с неприязнью
относившийся к милиции после того, как его трое суток продержали в камере
предварительного заключения…
— Испугавшись
возмездия, менты, забрались в кабину грузовика. И разъяренная толпа, раскачав
злосчастный автомобиль, перевернула его.
—
Вот потеха! — сказал Сергей. И представил эту картину: перевернутый грузовик, и
перепуганных ментов, пытавшихся выбраться из кабины…
— На этом
все могло закончиться, — вспоминал Борис. — Но в тот день проходили выборы
народных судей. Исполнив свой гражданский долг, народ потянулся к гастроному за
продуктами. Но как назло вареной колбасы — народного деликатеса, — на всех не
хватило. Перебои со снабжением продуктами питания случались и раньше. Но чтобы
в такой день — в день волеизъявления народа! Это было слишком…
Голодный
и оскорбленный рабочий класс выходил из магазина, возмущаясь тотальным
дефицитом, крыл матом Никиту Хрущева, называя его не иначе как «кукурузник» и
«лысый хрущ».
В это
время в кинотеатре «Серп и молот», в котором демонстрировался фильм «Юность
Максима», закончился очередной сеанс. И зрители, выходя на улицу, вливались в
уже собравшуюся толпу, доведя ее до критической массы. Ситуация накалялась,
негативная энергия накапливалась, требуя выхода. В это время какой–то шкет
швырнул камень в витрину гастронома…
—
Хулиган, уголовник? — спросил Сергей
—
Возможно. Потому что уголовники презирали безропотных работяг, а те их не
любили и боялись. Но, скорее всего, это была провокация, —
сказал Борис. — Не исключено, что со стороны гэбистов, недовольных Хрущевым,
потрепавшим их сплоченные ряды.
—
Неужели могло быть и такое? — не поверил Сергей.
—
Понимаешь, недовольство народных масс — признак недоверия правительству. И в
государстве были силы, которые хотели этим воспользоваться, чтобы сместить
Никиту. Как бы
там ни было, этот бросок послужил сигналом. И через несколько минут от витрин
осталось только битое стекло. Напуганные продавцы с криками высыпали на улицу.
В это
время Молдаванская шпана вломилась в магазин с криками «Хватай — подешевело!».
Воспользовавшись моментом, и остальные бросились за ними, сметая с полупустых
прилавков все, что попадет под руку — от
любимых консервов «Килька в томате» до соли и спичек.
В
ликеро–водочном отделе мужики и бабы хватали бутылки с водкой, портвейном,
вишневым ликером, засовывали их в карманы или за пазуху и вылетали на улицу.
— Бунт,
начавшийся с освобождения от ментов неизвестного солдата, превратился в
массовую попойку, — констатировал Борис. — Сорокаградусная делала свое дело.
Те, кто окончательно под действием алкоголя потерял голову, порывались идти на
улицу Госпитальную переворачивать троллейбусы. Другие призывали сжечь, к чертям
собачим, милицейский участок…
Воображение
Сергея разыгралось. И он уже видел языки пламени, взметнувшиеся выше кровель, и
осветившие разгоряченные лица людей, метавшихся по улице, и снег под их ногами,
словно сочащийся кровью.
— Но никто никого не слушал и
не слышал, — говорил Борис. — Находясь во власти «великого бессознательного»,
народ, опустошив гастроном, разгромил ближайшую галантерейную лавку. В другом
конце Степовой, на Алексеевской площади, побили стекла в помещениях суда и
юридической консультации.
— А что стало с теми ментами,
из–за которых разгорелся весь этот сыр–бор? — допытывался Сергей.
— Ты
кого имеешь в виду? Участкового Климова? — спросил Борис. И продолжил:
— По
словам очевидцев, он попытался улизнуть от разъяренной толпы. Забежал в один из
дворов, запер на щеколду ворота и забаррикадировался. Но его нашли,
выволокли на мостовую и стали учить уму разуму. Кстати, происходило это
недалеко от того места, где экзальтированный подросток Миша Винницкий, будущий
«король Молдаванки» Мишка Япончик, взорвал «адской машиной» карету
полицмейстера Михайловского участка Кучеренко. Так что милиционеров, как в свое
время полицейских, народ не любили, видя в них сторожевых псов режима.
Участковый Климов знал это и, отдавшись на суд толпы, закрывая лицо руками,
просил плаксиво: «Ребята, отпустите, я больше не буду…»
Одна из
местных красавиц, подбежала к мужикам, лупившим участкового, и, расталкивая их,
кричала:
—
Дайте, дайте я ему врежу!
—
Врежь! Врежь ему, Маня! Это он твоего Ваню… — сказал, не закончив фразы, один
из них, уступая место женщине.
Та
накинулась на Климова с отборной руганью. Она била его,
вымещая на нем всю свою злость и все свои обиды. Но как–то по–женски, правой
ногой сверху вниз, словно пыталась попасть острым каблуком сапога ему в глаз.
А
вверху, растянутый по ширине проезжей части улицы, трепетал на ветру плакат с
надписью: «Советский суд — суд народа!»
Бунт
на Молдаванке напугал местные власти до смерти. Из обкома звонили в Москву, в
ЦК КПСС, спрашивали в панике: «Что делать?» Оттуда пришел приказ; разогнать
бунтовщиков с помощью войск, если милиция бессильна. И на Степовую пригнали
солдат с автоматами. Но, как утверждает молва, командующий Одесским
военным округом, герой Советского Союза Бабаджанян наотрез отказался применить
оружие к мирным гражданам, хотя Москва категорически требовала: «Стрелять!»
К
ночи Степовая опустела, все мирно разошлись по домам. Первыми, конечно,
растворились в ночи самые активные и шумные. А в понедельник с утра заработал
репрессивный аппарат, искали виновников беспорядков…
—
Нашли? — спросил по наивности Сергей.
—
А ты думал! Летом следующего года состоялось заседание народного суда,
штамповавшего рецидивистов. Он осудил зачинщиков бунта на 12 лет строго режима.
— сказал Борис. Он был явно на стороне осужденных. У него для этого была веская
причина. В 37–м году его отца арестовали по ложному обвинению как румынского
шпиона. И он сгинул без следа в сталинских лагерях…
