Там, где гнездятся иволги...

  Анатолий Михайленко

                     Там, где гнездятся иволги…

                                        

                                                       

   Моросил мелкий как водяная пыль дождик. Мужчина неопределенного возраста, с коротко стрижеными волосами, в парусиновой куртке, в джинсах и летних туфлях на толстой полиуретановой подошве шел по мокрому выщербленному асфальту шоссе. Вдали в полупрозрачной мгле застилавшей округу, как подсиненная марля, проступали абрисы села. Слева от дороги, выбежав в поле, стояли несколько окраинных строений, окруженных купами деревьев. Низкорослые вишенки, подступившие к беленным известью хатам, пытались, казалось, подрагивающей на тонких ветвях листвой защититься от холодной прилипчивой измороси. Справа за деревянным забором с выломанными штакетинами тянулся зеленой стеной парк. Он был заложен в конце девятнадцатого века, когда этими землями владел помещик Жебровский. Возродили его лет десять – пятнадцать спустя после окончания Второй мировой войны. Мужчина смотрел на достигшие зрелости клены, каштаны, акации с чувством ностальгии, ибо среди них было несколько деревьев посаженых его руками, когда он был школьником.

Шоссе плавно перетекло на земляную плотину, обрамленную по краям вербными пеньками, кустившиеся тонкой лозой. С незапамятных времен она сдерживала воды одного из трех сельских прудов. Пруды, особенно этот, находившийся в центе села, был любимым место времяпровождения детворы. Летом здесь купались в мутной прохладной воде, загорали, ловили карпов, зимой, когда становился прочным лед, катались на коньках и санках, играли в футбол. Теперь вместо зеркальной водной глади, отражавшей бездонное небо, куполообразные кроны верб, плакучих ив и пирамидальных тополей стояла высокая густая трава, напоминавшая кустарник. И сюда нередко забредали из ближнего леса дикие кабаны и лисы, по ночам совершавшие набеги на  крестьянские огороды и курятники.  

Миновав плотину, мужчина вышел на перекресток, откуда на юг и север тянулась главная улица села.

«О, та цэ ж Сергий, сын Янка та Ирыны Дудкы, — узнала его одна из встретившихся ему женщин — та, что была постарше. — Якои Ирыны? — спросила подруга. — А тои, що рокив зи трыдцять була у нас головою сильрады», — ответила первая. Поздоровавшись с женщинами, Сергей свернул на раскисшую от дождя грунтовую дорогу, прошел мимо стоявшего на пригорке Дома культуры с облезлой штукатуркой и оказался у  ворот кладбища.

Приоткрыв калитку, несмело ступил на заповедную территорию, поросшую густой мокрой от дождя травой. В нескольких шагах от входа находилась могила отца. Сергей сразу узнал ее по деревянному кресту. Он установил его вместо металлического надгробия. Оно было из дюралюминия, нержавейки с бронзовой солдатской звездой и в 90 – е годы его своровали местные мародеры. Могила была неухоженной, без привычного холмика и почти сравнялась с землей. И на душе у него стало так тоскливо, как и тогда, когда он увидел в одном из носков уже лежавшего на смертном одре отца дырочку, сквозь которую матово светился его ноготь.

Монотонно шелестел мелкий дождик. Атмосфера глубокого безразличия растекалась по кладбищу. «А ведь этой неухоженной могилы и меня самого могло не существовать в природе», — подумал Сергей, вспомнив, как во время войны тяжело контуженного и не подававшего признаки жизни отца подобрала похоронная команда и едва не закопала в братской могиле. Случайно мимо свежевырытой наспех ямы, на краю которой он лежал среди тел погибших солдат, приготовленных к погребению, проходил его земляк — Антон. И он буквально вытащил отца с того света, тем самым продлив ему жизнь.

  Вскоре отец попал в окружение, затем в плен, после плена снова воевал и встретил Победу в Чехословакии под Прагой. Нередко в мужской хмельной компании он не без гордости говорил: «Это мой, послевоенный», - поглаживая жесткой рукой по белобрысой голове Сергея.

Когда отец были моложе, ежегодно 9 мая у них в доме собирались друзья – фронтовики. Захмелев, пели нестройными голосами: «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, выпьем — и снова нальем…».  Однако отец редко говорил о войне. Лишь иногда  он вспоминал какой – нибудь из ряда вон выходящий случай, поразивший его и саднивший как застрявший в теле осколок.

« Вийна закинчылась, — рассказывал он. — Декилька днив потому зибрав нас командыр девизии. А нас залышылося вжывых не бильше роты. Генерал подывывся на ци жалюгидни залышкы своих бийцив й спытав хрыпкым голосом: «Кто еще не награжденный?» — «Я, я…», — почулося з шеренги. — «Начальник штаба, составьте список, я подпишу наградные листы, пока еще нахожусь у власти…», — промовив стиха вин. А потим зняв фуражку й голосно сказав: «А главная наша награда, ребята, вот она, вот она!!!» — и килька разив з сылою вдарыв долонею по своий лысий голови. И видвернувся, щоб мы не бачылы його слиз. Писля чого, крутнувшись на каблуках, пишов геть.»  — Может быть, поэтому отец не мог смотреть героические кинофильмы о войне.

С запада со стороны Днестра широким фронтом ползли низкие тучи, едва не касаясь сизым брюхом верхушек деревьев. На кладбище стало сумеречно. Мокрая трава под ногами, листья деревьев и кустарники приобрели насыщенный темно – зеленый как у папоротника цвет. Плутая среди цивильных надгробий и крестов, Сергей, наконец, нашел могилу матери. Металлическая ограда и надгробная стела из мраморной крошки, установленные еще при жизни отца, были в целости и сохранности. Невредимым оказался овальный медальон с фотографией мамы в белом крестьянском платке. Ее лицо было таким же грустным и усталым, каким оно запомнилось ему со времени последней их встречи, когда он приехал домой на летние каникулы. Был ясный солнечный день второй половины августа, легкий прохладный ветерок, дувший с полей, раскачивал в саду кроны молодых слив и яблонь. Во дворе за домом Сергей колол дрова, чтобы родителям было чем зимой растапливать печь. Мать развешивала на растяжки постиранное белье. Она спрашивала его, как он живет в далеком и чужом городе, есть ли у него девушка и не собирается ли он завести семью. Сергей только отшучивался, переводил разговор на хозяйственные темы, говорил о необходимости вскопать огород, пока не пошли дожди.

— Знаеш, Сергию, мы з твоим батьком прожылы важке жыття, и я видчуваю, що й вам з братом буде не легше, — сказала неожиданно мать, и устало присела на стоящую рядом табуретку. Он посмотрел в ее голубые поблекшие глаза, на распухшие от многолетних трудов ноги и руки. И сердце его сжалось от жалости и невысказанной любви к ней. «Ничого, мамо, я скоро закинчу универсытет, пиду працюваты и все у нас буде тип – топ», — ответил он излишне бодрым тоном.          

Спустя два месяца матери не стало. Она ушла тихо на рассвете, как и просила у Всевышнего, не мучая себя и других. Чтобы успеть к похоронам, Сергей летел из Одессы самолетом. «АН–2» — они тогда регулярно совершали рейсы во все областные и некоторые районные центры страны. Самолет, натужно ревя мотором, преодолевал пространство. Его как стрекозу бросало в разные стороны, он постоянно проваливался в воздушные ямы и взмывал резко вверх, попадая в восходящие потоки. От этого внутренности Сергея то поднимались к горлу, то резко опускались до самых пяток, и он с трудом сдерживал рвоту. Но эти физические муки отвлекали от душевных страданий, и он покорно терпел их, тупо уставившись в иллюминатор на проплывающий внизу ландшафт. 

 Потом он еще долго и неприкаянно бродил по автовокзалу и привокзальной площади, не решаясь сесть в автобус, шедший в их село. Случилось неотвратимое, но он не хотел в это верить и не мог заставить себя сделать еще один шаг навстречу с уже покойной матерью. Затем он взял такси и попросил водителя ехать быстрее. Не доезжая к родительскому дому, вышел из машины. И последних метров сто прошел пешком. Мать лежала в гробу маленькая, постаревшая. Ее лицо, обрамленное белым батистовым платком, выражало легкую обиду и скорбь, как будто она хотела напоследок сказать что – то очень важное, но не успела. И это ее опечалило. И печать этой печали отразилась в каждой черточке ее уже холодного, отчужденного лица…

Мать была ровесницей ХХ – го века и почувствовала на собственной шкуре все, что он принес с собой: революции, войны, голодовки. Бывшая батрачка, она вступила в комсомол, затем в ВКП (б). Как член партии и сельский голова, она закрывала местную церковь, уверенная, что так строится социализм. Верившая коммунистическим вождям, она вряд ли сомневалась в правильности своих действий.  Как – то еще мальчишкой, сказав о вожде — его большой портрет висел на видном месте в одной из комнат, — кривое слово, услышанное от кого – то из взрослых, Сергей сразу же получил от матери подзатыльник. «Ты чого, мамо, адже вин намальованый й ничого не чуе…» — ощетинился он, морщась не столько от боли, сколько от обиды. «Сталин все чуе и все бачыть», — ответила она, оглядываясь по сторонам, хотя в доме кроме них двоих никого не было…

В марте 1953 Сталин умер. Сергей смутно помнил тот неуютный промозглый день. На дворе было слякотно, шел редкий колючий снежок. Из репродуктора доносилась пронзительная раздирающая душу музыка. Мать плакала, как будто потеряла самого близкого человека, собираясь в сельский клуб, где должен был состояться траурный митинг. Проникшись ее настроением, Сергей, и сам готов был разреветься. На улице он увидел соседа, деда Степана, стоявшего за забором под соломенной стрехой сарая. Старик, молча, улыбался в седые прокуренные усы. Это подействовало на мальчика успокаивающе, и он стал беззаботно смотреть по сторонам. На улице никого больше не было. Только по редким желтым дымкам над низкими дымоходами можно было догадаться, что за глинобитными стенами хат сидят настороженные люди, скрывая от посторонних глаз свою неизбывную тоску, а может быть, радость и смутную надежду.

Сергей часто вспоминал слова матери, сказанные ему в их последнюю встречу. И с каждым последующим годом и десятилетием не переставал удивляться ее проницательности. Особенно остро он почувствовал горечь ее предсказаний, когда развалилось страна, которой она служила верой и правдой, и начался кровавый передел народной собственности. А они с братом оказались в разных государствах. Его и теперь не покидала мысль: неужели мать могла это все предвидеть? Или она имела в виду что – то совсем другое?

Мать родилась в одном из сел,  расположенных на левом берегу Днестра – служившем естественной границей между Румынией и СССР. Там, в средине тридцатых прошлого столетия, она и познакомилась со своим будущим мужем. В те далекие времена в селах не было ни клубов, ни библиотек и молодежь собиралась обычно на посиделки в доме у одной из незамужних девушек. При лучине ткали из овечьей шерсти ковры, вязали платки, носки, чулки и рукавички, пели песни, танцевали с заходившими на огонек вероятными женихами. В то воскресенье была очередь Ирины принимать гостей. Молодежная вечеринка только началась, когда в хату тихо вошел его будущий отец и скромно сел у двери.

«Прыйшов Янко, — вспоминала мама, — такый соби тыхый непрымитный хлопець, невысокого зросту, коротко стрыжынный. Я на нього й увагы не звернула. Та коли вин  узяв в руки гитару й заспивав, я вже бильше ни на кого не дывылася», — тем самым она как бы подчеркивала, что не он, а она его выбрала. После этой встречи, ближе к полуночи, отец возвращался домой в соседнее село. Выйдя за околицу, услышал за спиной лошадиный топот. Оглянувшись, увидел факелы и догадался: это местные парни решили догнать его и поквитаться с ним за то, что он хочет увести одну из их девушек.

« Нич була темною, так що ця зустрич  ничего хорошого мени не обицяла, моглы й убыты, — рассказывал спустя годы отец. — Тикаты було никуды, я пишый, а воны верхы. Злякавшись, я выскочыв на зоране поле, навпомацкы видшукав глыбоку борозну, впав в неи нышком й затых. Вершныки мене не помитылы й поскакалы дали, розмахуючы над головамы смолоскыпами. Почулося килька выстрилив з обриза. А я лежу в борозни, не пиднимаючи головы. Через деякый час мои переслидувачи повернулысь  — я це зрозумив, почувши фырканя коней, стук копыт й голосы, яки лунали в темноти. — «Утик, гад!» — сказав хтось из ных. — «Ничого, мы його ще зустринемо!»  — видповив иншый»…

Сергей стоял на кладбище, вспоминал. Он покинул родительський дом, едва ему исполнилось шестнадцать. Многое из того, что было с ним в детстве и в ранней юности, стерлось с памяти или застряло в склеротическом мозгу так, что и не вуколупаешь. Но некоторые картины былого всплывали из его глубин. Это было, кажется, на Троицу. Они все вместе — отец, мать, старший брат и он, — выбрались на ближний пруд. День был ясным солнечным. Глянцевые воды пруда отражали редкие перистые облака, висевшие неподвижно в синем прозрачном как стекло небе.  Ласточки черными молниями проносились в воздухе, громко квакали лягушки, пахло мятой и еще чем – то болотным.

Мать, устроившись под кустом терновника, мечтательно смотрела вдаль, расчесывая гребенкой свои прямые пепельного цвета волосы. Отец из подручных материалов мастерил рыболовную снасть. Леской ему служила суровая нитка — шпагат, крючком — мамина английская булавка, поплавком — пробка из – под вина . За удилище сошла лоза вербы. Но удивительное дело! Карпы и караси, словно заколдованные, шли на эту самодельную удочку.  Сергей, по – детски радуясь каждой удаче отца, судорожно хватал руками сверкающие серебром рыбешки, снимал их с крючка. Иногда шустрый карасик вырывался из его неумелых детских рук и, трепыхаясь в воздухе,  возвращался в свою стихию, подняв фонтан брызг. А он заходился безудержным звонким хохотом, поощряемый добрыми взглядами матери и отца…

Тучи, наконец, рассеялись. Солнечные лучи волнами накатывали на округу. Сельский погост засверкал мириадами капелек, оставшихся на траве и листьях после недавнего дождя. В полный голос зачирикали воробьи, зазвенели синички. Неожиданно, как короткая пулеметная очередь, ударил по трухлявому стволу дятел. В густой листве старого ясеня что – то зашевелилось. И вдруг выпорхнула золотая птица с черными как агат крыльями. «Иволга!» — узнал Сергей любимую птицу матери. Через минуту – другую донеслось ее пение, подобное грустным звукам флейты. Как будто кто – то начинал и не заканчивал музыкальную фразу. Не закончив — начинал снова. Уже за воротами кладбища он оглянулся и увидел в вышине два белых прозрачных облачка. «Это души отца и матери спустились с обетованных небес провести меня в дальний путь», — подумал он. И, сделав над собой усилие, повернулся спиной к погосту. Надо было уходить, чтобы успеть на последний автобус.