Анатолий Михайленко
Нерасчлененное время
Я встаю по утрам рано. Принимаю контрастный душ, бреюсь. Стараясь не разбудить жену, готовлю нехитрый завтрак — глазунью из двух яиц с ветчиной и вермишелью на гарнир, вспоминая с улыбкой придуманный моей дочерью софизм: «Народ, который закусывает макароны хлебом, непобедим»…
За завтраком слушаю FM – радио. В этот ранний час передают выпуски вчерашних последних новостей. Информация о жизни дальнего и ближнего зарубежья не вызывает оптимизма. Выстрелы и взрывы звучат на всех континентах. Создается впечатление, что человечество, не задумываясь, стремится к самоуничтожению. Острее всего воспринимаются новости из республик бывшего СССР.
Странное дело, думаю, империя давно распалась на независимые государства, но в жизни каждого из них, как в осколках большого разбитого зеркала, отражаются одни и те же образы — чаще пугающие, чем вызывающие умиление.
Выйдя из дому, сталкиваюсь с неприглядной действительностью. На улице Старопортофранковской как буфер между Молдаванкой и центральной частью города расположен небольшой парк, скорее, сквер. Он тянется на два квартала — от Колонтаевской до Малой Арнаутской. На пути встречаются так называемые малые архитектурные формы. В большинстве своем это уродливые шалаши, сараи, будочки, я бы сказал, курятники или голубятни. Однако в них бойко торгуют цветами, пивом, водкой, сигаретами, молочной продукцией, хлебобулочными изделиями. Получился такой себе «шанхайчик» местного значения, до которого никому нет дела.
Наискосок через дорогу расположен бювет, где любой желающий может бесплатно наполнить бутыль водой из артезианской скважины. Часто сюда приезжают на автомобилях с огромными емкостями и даже цистернами любители дармовщины, создающие постоянную толчею и очереди. Напротив бювета стоит скромное здание кафе «Патефон». Иногда по вечерам я захожу туда выпить бокал хереса.
Прохожу дальше, к трамвайной остановке. В небольшой толпе стоит импозантный мужчина в синем костюме с красивой крупной головой, увенчанной густыми белыми волосами как шапка слежавшегося весеннего снега на вершине горы, скажем Говерлы, освещенной рассветными лучами солнца. Это — мой знакомый, заведующий отделом экономики одной из местных газет Роман Каракала.
— Как жизнь, Рома? — задаю банальный вопрос, каким обычно встречают друг друга старые приятели, чтобы начать ни к чему не обязывающий разговор.
— Зачем ты спрашиваешь, в одной стране живем! — отвечает он, пряча ироничную улыбку в роскошных платиновых усах.
— И чем тебе не нравится наша страна?
— Не страна, а то, что с ней делают соотечественники. Посмотри хотя бы на этих халявщиков, оккупировавших бювет.
— Слушай, а откуда взялось это выражение и понятие — халява?
— Существует несколько версий. Но поскольку речь идет об Одессе, будем считать, что это сугубо местное явление, — просвещает меня Роман. — Появилось оно благодаря давней еврейской традиции раздавать по пятницам бедным молоко — «халев».
— Ты хочешь сказать, что во всем евреи виноваты? — спрашиваю Рому.
— Да причем тут евреи! — возмущается он. — После переворота семнадцатого года «халява» стала повсеместным явлением, когда людей отучили работать и приучили получать все по разнарядке. Но, как ты знаешь, бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Вот мы и попали туда.
— В мышеловку?
— В мышеловку, только идеологическую.
— Но того государства уже и в помине нет!
— Зато халявщики остались. Самые дерзкие из них стали присваивать общегосударственные объекты. Правда, официально, для таких, наивных, как мы с тобой, это называлось переходной экономикой. А на деле означало раздачу народного достояния тем, кто стоял ближе к кормушке. Теперь, как видишь, все в их руках. Таков у нас генезис капитализма и новой буржуазии.
Я молчу, невольно вспоминая, как в соседней области зарвавшийся олигарх отечественного разлива, а по определению Ромы халявщик чистой воды расстрелял безработного крестьянина, забредшего случайно в его владения. Прикормленные же им правоохранители делали все возможное и невозможное, чтобы замять это преступление. Мол, пострадавший сам виноват, позарился на куропатку сюзерена, а тот только исполнил свой долг чести…
— Ну, что ты хочешь, Рома? Страна вышла на извилистую дорогу капитализма.
— Какой это к черту капитализм, дружище, это, скорее, неофеодализм в чистом виде, только образца двадцать первого века, — сказал он.
Честно говоря, я не горю желанием говорить на такие темы. Если нельзя вмешаться в происходящее, чтобы изменить его к лучшему, зачем попусту бередить душу, думаю я, пока мы едем трамваем. Это моя жизненная позиция, основанная на вере в Провидение, в детерминированный ход истории, который предопределен свыше. Разве могли себе представить Александр Македонский, Наполеон Бонапарт, Адольф Гитлер, Иосиф Сталин, наконец, Михаил Горбачев, как и где они закончат свой жизненный путь? Каким незыблемым казался СССР, но и он развалился на части подобно другим империям. Не значит ли это, что судьба — не пустой звук?
— О чем ты задумался, Леонид? — отвлекает меня от моих мыслей Роман.
— Да о том, что жизнь наша как зебра, такая же полосатая и брыкливая.
— Ты слышал, вчера поздним вечером убит одесский предприниматель Оскар Винницкий, — ошарашил меня новостью Роман. — Расстреляли в упор, рядом с его домом.
— Убийцу поймали?
— Киллер оказался профессионалом и растворился как тать в ночи.
— Думаешь, не найдут?
— Все выезды из города перекрыли, но результат нулевой, — констатирует Рома.
— Скорее всего, убийство заказное, — делаю предположение я, — а к ним готовятся основательно и промашки исключены.
— Конечно, заказное! — соглашается он. — Кто же будет убивать человека ни с того, ни ссего?
Винницкий или Веник, как его называли за глаза соратники, был человеком известным. Он занимался строительным бизнесом, владел несколькими заводами, доставшимися ему в период ваучерной приватизации, а потом и в результате различных махинаций — входа в состав правления акционерных обществ, незаконной покупки контрольного пакета акций, наконец, с помощью рейдерских захватов. Возглавив областную организацию партии «За честное предпринимательство», он заседал как депутат в городской думе. Поговаривали, что у него были тесные связи и с преступным миром, хотя какой сегодня бизнес без душка?! Так что у сыщиков есть широкое поле для версий — кому перешел дорогу Оскар…
Мы выходим с Каракалой у Привоза, на квартале, издавна называемом «Сучий Рог». Впереди стоит целая кавалькада трамваев и когда снова начнется движение, никто сказать не может. Дальнейший отрезок пути мы преодолеваем пешком. Благо, рядом со старым выстроен «Новый Привоз», и тротуар на улице Пантелеймоновской — от Преображенской и до Екатерининской — вымощен плиткой. По нему можно идти, не опасаясь подвернуть ноги.
— Ты был знаком с Оскаром? — спрашивает Роман.
— Ну что ты! Я его видел только издали, в кулуарах общегородских совещаний предпринимателей. Мне он показался симпатичным общительным человеком с открытой доброжелательной улыбкой.
— Эта улыбка многих завела в заблуждение. Говорят, что так же, мило улыбаясь, он избивал бейсбольной битой одного из своих сотрудников — да так, что тот с гематомами и сотрясением мозга попал в больницу, — констатирует газетчик.
— Вот – вот, может быть, убийство Веника, это акт мести униженного человека?
— Все может быть, но пусть этим занимаются следаки, — ответил Роман.
Дойдя вместе к улице Екатерининской, мы распрощались. Роме нужно идти на Эстонскую пересаживаться на десятый трамвай. А я иду дальше. У торгового центра перехожу на противоположную сторону улицы, иду мимо возрожденного Свято – Пантелеймоновского собора, в помещении которого долгое время находился планетарий — один из символов атеизма советской эпохи. Человек крещеный, но не воцерковленный, то есть не соблюдающий христианских обрядов, я захожу в храм поставить свечечку у образа Святого Пантелеймона – целителя за здравие близких.
Минуя церковь, спускаюсь в подземный переход. В 90
– е годы я неоднократно встречал здесь, у выхода на Привокзальную площадь, сравнительно молодого человека, игравшего в лютый мороз на баяне. Стоял он на цементном полу в стареньких ботинках, потертой фуфайке и шапке ушанке. На руках его были перчатки с обрезанными пальцами, чтобы не мешали нажимать на пуговички клавиатуры. Но играл он так, что мурашки пробегали по коже…
Выхожу из подземелья на площадь: слева живет своей сытой жизнью
McDonalds — первая ласточка капитализма, залетевшая на наши просторы. А справа, через дорогу, в круглом сквере с двумя гипсовыми полинялыми рыжими львами, разбили вокруг фонтана бивак бомжи — там они днюют и ночуют, готовят пищу, едят, справляют нужду, и нежатся на зеленом газоне под южным солнцем. Это, вероятно, самые независимые и гордые существа на земле, если не считать полинезийских папуасов и индейцев из джунглей Амазонки …
В торговой компании, где я служу уже более двадцати лет скромным супервайзером, мой рабочий день начинается с того, что и все предыдущие. Усевшись в кресло перед компом, первое, что я делаю, открываю электронный почтовый ящик — там, кроме повседневных предложений продукции от постоянных наших партнеров, могут быть и более интересные послания. Вот первое из них:
«Hello Dearest,
Well a brief introduction of
myself. I am the daughter of the (late). Hon Dr. Williams Kizzi Jonson special
adviser to the Formal Head Of State during the regime of Charles Taylor who
died during the Liberian crisis. I am presently in Lome Republic of Togo for a
serious transaction. You see while in the government my late father acquired
the sum of $6.5 million U.S dollars because he was the one in charge of the
diamond sales with the Sierra Leone Government.
Unfortunately for him few
months after the transaction my father was killed. The fund in question is
still lying in a Finance firm in London (Capital Bank Of London) since his
death. Now i want this fund to move to you for the mutual benefit for both of
us if you can guarantee me your trust...
Best Of My Kiss».
Письмо цитирую частично. В нем некая Вера Джонсон, рассказывает о трагедии, которая произошла с ее семьей в результате военного переворота в одной из африканских стран. Но главная суть этого послания заключается в том, что девушка предлагает мне 15 процентов от своего более чем шестимиллионного капитала и еще 5 процентов на текущие расходы. Но, чтобы их получить, я должен перевести эти деньги со счета в английском банке на мой валютный счет в Украине. Потом разместить эти средства на украинском фондовом рынке и так далее. Предложение интересное, но туманное. А главное, у меня нет валютного счета, и вряд ли будет.
Перехожу к другому письму. Один из киевских коммерческих журналов приглашает меня на дегустацию молдавских вин, которая состоится сегодня в ресторане «Час быка». Я прекрасно понимаю, это рекламная акция и коллеги будут навязчиво настаивать, чтобы наша компания приобрела партию их товара — придется долго ждать!
Конечно, можно проигнорировать приглашение. Но подкупает название ресторана. Да и мне самому интересно узнать, насколько улучшилось качество вин у наших соседей. На том, правом, берегу Днестра я не был со времени избрания президентом самопровозглашенной Приднестровской молдавской республики Игоря Смирнова. Тогда нам с приятелем не удалось даже понюхать молдавских вин – все пиьейные заведения по причине выпоров были закрыты. Так мы и уехали из Тирасполя, не солоно хлебавши, не подозревая, конечно, какие последствия будут в результате этой избирательной кампании, проведенной, скорее всего, не без участия спецслужб одного из иностранных государств.
К концу рабочего дня, справившись с ежедневной текучкой, потихоньку перемещаюсь в сторону курортной Аркадии, где в зелени акаций и каштанов приютилось приземистое стеклянное сооружение, в котором правит бал «Час быка».
Солнце садится за параллелепипеды жилых высоток на улице Генуэзской, когда я вхожу в ярко освещенный зал ресторана. Переступив порог, сразу же встречаю старых знакомых — того же Романа Каракалу и бывшего винодела и партработника, а ныне директора одного из государственных учреждений Ивана Мотузку. Вместе мы садимся за один стол с шеренгами бокалов, приготовленных для опробования вин.
Ведущая вечера Ксана — стройная рыжеволосая красавица, — профессионально представляет каждого из производителей – виноделов и напитки, привезенные ими для оценки. А их — целая дюжина. Сидящие со мной за столом приятели, прилежно дегустируют вина. Пожевав во рту напиток, выплевывают его обратно в бокал, а затем выливают в специально приготовленный для этого графин. И берутся за новый бокал с вином и проделывают с ним то же, что и с предыдущим.
Я не позволяю себе ничего подобного, это ниже моего достоинства — плеваться этим древним и благородным напитком. Дело дегустаторов дегустировать, а мое — наслаждаться вином.
Наконец подают темно – красное Negru de Purcari. На этот раз, пригубив глоток, я «жую» вино до тех пор, пока на языке не появляется устойчивый длительный вкус. Он слегка терпкий, но со временем становится нежнее, напоминая вкус перезревшей вишни, а в букете вина я улавливаю тонкий оттенок аромата черного швейцарского шоколада и паслена. Впрочем, вкусы у всех разные. Мотузка и Каракала убеждают меня, что они уловили в Negru de Purcari вкус инжира и сливы, а в его букете аромат ванили и шафрана, причем, каждый — свое.
Но мне — без разницы. Мне уже хорошо. Потому что в роли ведущей выступает красивая женщина, и это придает откровенно коммерческому предприятию изюминку и остроту. Из своего затемненного угла я наблюдаю, как рыжеволосая зеленоглазая фея аккуратно и нежно, тремя пальцами, держит черный радио – микрофон, как она говорит в него, прикасаясь губами к его шарообразной головке.
Я опускаю взгляд ниже, на ее грудь, покатую как холмы Молдовы, вина которой она представляет, еще ниже — туда, где под складками вечернего платья скрываются ее пышные формы, на стан, напоминающий изгибы виолончели, на слегка полноватые, но стройные ноги…
Старый дуралей! Я так увлекся, что уже не понимаю, кто предо мной — фея или Ксана? Или они две в одном лице? А ведь еще Марсель Пруст, блуждавший лет сто назад в поисках утраченного времени, предупреждал: «…фея блекнет, когда мы приближаемся к настоящей женщине, носящей ее имя, ибо имя начинает тогда отражать женщину, и у женщины ничего уже не остается от феи…»
— Леонид, — толкая меня в бок, говорит не ко времени Каракала, — не забывай, нас пригласили на дегустацию. — И я, вдохновленный феей – Ксаной, не жадничаю, ставлю молдавским винам высокие оценки — мне не жалко! Но наивысший бал, конечно же, достается от меня Negru de Purcari.
После дегустации я прощаюсь с Каракалой и Мотузкой и возвращаюсь в центр города один. Не спеша иду Приморским бульваром, выхожу на Екатерининскую площадь с восстановленным памятником российской царице. Своими лицом, статью, тяжелыми складками платья Екатерина напоминает мне фею – Ксану. Вдоль тротуара в тусклом свете фонарей порхают в ожидании клиентов проститутки. Екатерина стоит на высоком пьедестале, окруженная сподвижниками, и равнодушно смотрит на все, что происходит на площади ее имени — она взяла свое от жизни и плотских утех сполна!
Господи, думаю, на протяжении тысячелетий, задолго до Навуходоносора и Соломона1, совратившего царицу Савскую, и до наших дней с женщинами происходит неизменная, неисчислимо раз повторяющаяся аберрация: одни становятся феями, царицами, другие — «ночными бабочками». Но и для первых и для вторых главным стимулом и целью были и будут удовольствия, дорогие украшения, деньги. Разница между ними только в запрашиваемых ими суммах. А почему именно такому алгоритму3 подчинен этот всемирный процесс — это загадка вечно бегущего нерасчлененного времени.
Может быть, в этом виноваты и мы, мужчины. И, прежде всего, первый из нас, Адам, всю ответственность за свое грехопадение сваливший на Еву?
-------------------------------------
1. Вавилонский царь, правивший в третьем тысячелетии до нашей эры; 1. Третий еврейский царь из династии Давида, легендарный правитель объединённого Израильского царства в 965-918 гг. до н. э.; 3. Точное предписание относительно последовательности действий (шагов), преобразующих исходные данные в искомый результат
Если
Бог сотворил этот мир от ума,
