«Как дикая магнолия в цвету…»

                                                

                                           Новелла

   

    Они могли никогда не встретиться, разлететься в разные стороны мироздания, подобно частицам протоматерии. Однако Его Величеству Случаю было угодно зачем-то свести их вместе. Может быть, для того, чтобы они увидели себя в этом мире такими, какими они еще себя не знали?

    У Лары было лунообразное лицо, высокий лоб, который скрывала челка светлых волос; небольшие светло-голубые глаза под рыжеватыми ресницами, смотревшие на окружающих с легким прищуром; по-детски припухлые губы, казалось, в любой момент готовые ответить улыбкой на дружеское слово или душевный порыв. Ее нельзя было назвать красавицей в том смысле, в каком это слово понимает большинство окружающих. Но как раз эта кажущаяся простота и привлекла Сергея.

     Лара только что окончила среднюю школу и готовилась к поступлению на факультет романно - германской филологии университета. Поэтому молодые люди встречались на первых порах редко, не чаще одного раза в неделю.

     Они непринужденно гуляли живописными кварталами родной Ларе Слободки. За оградами, выглядывая из-за них, как любопытные живые существа, цвели мальвы. Их едва уловимый аромат смешивался с запахами подгоревшего подсолнечного масла и морской рыбы – в тесных дворах полногрудые хозяйки на летних кухнях жарили бычков или хамсу в кляре. Этот букет, казалось бы, несовместимых друг с другом запахов, выливался на улицы, придавая этому бедному району Одессы неповторимое своеобразие.

Однажды, во время очередной прогулки, молодые люди зашли на местное кладбище. И Лара, вероятно, посещавшая его с детства и знавшая все его тайны, привела Сергея к сторожке и указала на две ухоженные могилы. В них покоился чудом уцелевший и перезахороненный здесь после уничтожения в 1936 году Свято - Преображенского кафедрального собора прах героя Отечественной войны 1812 года, наместника Новороссийского края и Бессарабии, светлейшего князя Михаила Семеновича Воронцова и его жены Елизаветы Ксаверьевны.

Об этой чете Сергей знал из школьной программы по русской литературе. Он помнил, как в классе, поощряемые учительницей, ученики с удовольствием цитировали злую и, как потом оказалось, несправедливую эпиграмму Александра Пушкина на князя. Также много судачили о стихах поэта, посвященных княгине, с которой у него была  якобы интимная связь. О чем он и не преминул сказать своей спутнице.

- Это все ложь, подлая ложь,- сказала Лара с выражением, не допускающим никаких возражений. – Не могла Елизавета Ксаверьевна быть любовницей опального поэта.

- Почему ты так думаешь? Ведь все как раз подтверждает именно эту версию,- попробовал настоять на своем Сергей.

- Вот именно, версию! На это и был сделан расчет, - заключила Лара.

    Николай не стал перечить. Он не был настолько начитан, чтобы вступать в серьезный спор на эту тему с абитуриенткой университета. «Что могла позволить себе в юности Эльза Браницкая, того, вероятно, не могла допустить княгиня Воронцова», подумал он, ничего не говоря девушке.

Лара умела и могла настоять на своем. И продемонстрировала это сразу же после того, как не прошла по конкурсу в университет. Первое что она сделала по-своему, это познакомила Сергея со своими родителями. Вероятно, пытаясь доказать этим поступком им, а, скорее всего, самой себе, что она уже взрослая и вполне самостоятельная девушка.

Ее отец, Афанасий Сидорович Купченко, пенсионер, в молодости служил кочегаром торгового флота, а мать - Наталья Васильевна, еще продолжала работать охранником на сталепрокатном заводе, поскольку была моложе мужа. Они оказались милыми добрыми людьми. И приняли Сергея весьма доброжелательно, как  своего гипотетического зятя. Хотя он сам себя в этой роли пока не представлял. 

   Дав Сергею какое-то время пообщаться с родителями, Лара провела его в свою скромно обставленную комнату. Увидев неловкость юноши, она достала с этажерки альбом со школьными фотографиями, подсела ближе к нему и повела рассказ о годах, проведенных в средней школе, демонстрируя любительские снимки.

   Сергей не столько слушал, сколько наслаждался непосредственной близостью девушки, ее свежим дыханием и еле ощутимым ароматом юного тела. Когда в своем рассказе Лара подошла к событиям выпускного вечера, он обнял ее за талию и, робея, поцеловал ее в полураскрытый от удивления рот. Это был их первый не совсем удачный поцелуй.

 А бедно обставленная комната Лары еще не раз потом становилась для них местом свиданий и единственным свидетелем их неопытных интимных ласк. Ее родители не мешали их уединению, уверенные в здравом уме дочери.

Только иногда за стеной, отделяющей комнату Лары от кухни, Афанасий Сидорович, выпив шкалик водки, напевал на свой лад ностальгическое танго Александра Вертинского «Магнолия»

                      …И, сладко замирая

От криков попугая,
Как дикая магнолия в цвету,
Вы плачете, Иветта,
Что песня не допета,
Что это лето где-то
Унеслось в мечту! –

выводил надтреснутым тенором бывший кочегар, искренне тоскуя о своей давно прошедшей молодости.
       Затем Лара, несмотря на протесты родителей, опять поступила так, как она считала нужным. Устроилась на работу контролером ОТКа на винный завод, располагавшийся неподалеку, на улице Фрунзе, по которой протекал дурно пахнущий ручей.

 По возможности Сергей встречал ее после смены. И они гуляли до позднего вечера. Его удивляло, что имея свободный доступ к спиртному, девушка, в отличие от своих товарок, не пыталась его попробовать. Но однажды это все-таки случилось. Лара вышла из проходной навеселе, в глазах ее прибавилось больше синевы, щеки горели румянцем, а в движениях появилась непривычная раскованность. Благодаря вину, в ней проявился другой, неведомый ему характер - бесшабашной слободской девчонки. Когда они шли заросшей аллеей Дюковского садика, она вдруг вполголоса запела одну из старых блатных одесских песенок:

                                Как на Дерибасовской угол Ришельевской

В восемь часов вечера облетела весть:

У столетней бабушки, бабушки-старушки,

Шестеро налётчиков отобрали честь…

    Сергей не лишен был чувства юмора. Экстравагантное поведение Лары сначала вызвало у него улыбку. Но потом, когда он попытался отвести ее домой, а она начала ему дерзить, сопротивляться, хорошее настроение его, как испарилось.

    - Какой же ты мужчина, если не знаешь, чего хочет женщина, - сказала с вызовом Лара. – Шел бы ты лучше домой, да у тебя и дома нет! 

    Сергей не сдержался, и не потому, что, действительно, жил в портовом общежитии, а потому, как и каким тоном это было сказано, и влепил Ларе размашистую пощечину. Она – ответила ему тем же. И в слезах убежала по направлению к железнодорожной насыпи.

     Когда через несколько дней он пришел с извинениями к ней домой, Наталья Васильевна, узнавшая, естественно, обо всем произошедшем, с ехидцей в голосе сказала, обращаясь к нему:

    - Я так и знала, в тихом болоте черти водятся…

     Старый мореман тоже подозвал Сергея к себе и сказал ему, не повышая голоса:

- Лара хорошая девочка, не трогай ее и не обижай…- И юноша прекрасно понял, что имел в виду бывший кочегар.

     Вскоре, однако, Лара осознала, что работа на винном заводе – это путь вникуда. И, несмотря на свою гордыню, прислушалась все-таки к совету родителей. С помощью любовника соседки Марии, который к тому же был университетским профессором, ее удалось устроить младшим продавцом в один из престижных книжных магазинов.  

    Работая в отделе искусств, Лара буквально преобразилась. Поступила на курсы иностранных языков, стала интересоваться живописью, старалась приобщить к этому и Сергея. А однажды даже подарила ему редкую монографию «Поль Сезанн».

    Неожиданно наступила зимы, которая выдалась настолько холодной и снежной, что Одесский залив покрылся льдом. Молодым людям нравилось, когда их выходные совпадали, ходить в парк Шевченко кататься на картонном листе с горки, бесстрашно бродить по льду залива, покрытому торосами. Сергей угощал Лару апельсинами, которые приносил из порта. Они лакомились этими дарами южных стран, оставляя после себя оранжевые следы из корок, светящихся на снегу, словно огоньки зажженных лампадок. 

   Несмотря на вздорный характер девушки, его привязанность к ней переросла в настоящую юношескую любовь. И она, как ему казалось, испытывала к нему такое же чувство.

    Но с приходом весны Сергей стал замечать, что целомудренность и незавершенность их отношений начинают  тяготить Лару. Однако он еще не отдавал себе отчета, что метаморфозы, происходящие с недавней школьницей, связаны с ее быстрым взрослением: из девушки она неотвратимо превращалась в женщину.

В один из апрельских вечеров, когда никого не было дома, они предавались обычным любовным ласкам. Однако на этот раз девушка вела себя не так, как прежде. Когда Сергей, расстегнув блузу, начал нежно целовать грудь, Лара, дрожа всем телом, еле слышно произнесла на выдохе: «Возьми меня...». Вероятно, она хотела сказать «Люби меня…», но почему-то из ее уст слетели именно эти слова.

Прошла минута или две и, не дождавшись от Сергея решительных действий, она с каким-то животным стоном вырвалась из его объятий и выбежала на кухню. Несколько помедлив, он вышел следом. Лара сидела на табуретке и плакала, прикрыв лицо руками. Сергей подошел к ней, растерянный, положил руки на плечи, пытаясь успокоить ее и объясниться. Но она резким движением отстранилась от его неуклюжих жестов и сквозь рыдания произнесла чужим хрипловатым голосом: 

  - Ненавижу, ненавижу тебя, уходи, сейчас же уходи! – и продолжала плакать, пряча лицо в свои узкие ладони.

  После этого случая Сергей долго не решался свидеться с Ларой. И только усилием воли он заставил себя прийти к ней на работу в книжный магазин. Она встретила его так, как будто между ними не произошло ничего экстраординарного. Но в глазах ее читались холодность и отчужденность.

     А потом Лара неожиданно ушла из книжного магазина и перешла работать секретаршей в художественное училище.

- Понимаешь, Сережа, мне надоело вечно возиться с книгами, монографиями, альбомами. Это начало попахивать какой-то мертвечиной, пусть и в красивой обертке, - объясняла она как можно убедительнее свой поступок. – А мне нравиться запах свежих красок, растворителя. Наконец я хочу живого общения с интересными творческими людьми.

И на этот раз Лара выбрала то, чего сама хотела. В училище у нее появилось много поклонников. Это тешило ее девичье самолюбие. Однако с этих пор отношения между ними стали еще напряженнее, а встречи реже. Сергей болезненно переживал, испытывал безотчетное чувство ревности, не догадываясь еще, что Лара уходит, уходит от него навсегда и бесповоротно. 

Как-то он искал ее повсюду, где только мог, заходил к ней домой, к ее школьным подругам. Но девушки нигде не было. Наконец он решился пойти в художественное училище, надеясь найти ее там. Проходя по коридору общежития, которое находилось в одном здании с учебным заведением, он услышал голоса и женский смех.    

     Отбросив все приличия, Сергей зашел в комнату. За круглым столом с не хитрой закуской и полупустыми бутылками из-под шипучего вина, сидели «бурсаки». Привыкнув к полусвету в комнате, Сергей увидел среди них Лару, восседавшую на коленях у старшекурсника Кирилла. Она взглянула на него без тени смущения, всем своим видом говоря: «Ты сам виноват в том, что с нами произошло!..»

Сергей хотел что-то сказать, но не находил подходящих слов. Да и что он мог и смел сказать?! Развернувшись к двери, он вышел в коридор. А затем на галдящую улицу.

 Спешить ему было некуда, ночная смена начиналась с нуля часов. Но он все-таки поехал в порт. Переоделся в рабочую спецовку, вышел на причал, присел на чугунный кнехт и в наступающих сумерках стал отрешенно смотреть на проблесковый огонь Воронцовского маяка. Он, наконец, понял, что все кончено, и ничего уже нельзя исправить в их отношениях. Но виноват ли в этом только он, Сергей?

   …Они встретились случайно в первых числах августа на Греческой площади. В этот раз Лара показалась Сергею красивей и стройнее, чем прежде. Он только теперь обратил внимание на то, что она выше его на несколько сантиметров.

Прогуливаясь по Александровскому проспекту, разговаривали практически ни о чем. Он спрашивал Лару, как поживают ее родители? Поступила ли в педин ее лучшая подруга Наташа? А она интересовалась его друзьями - портовиками, с которыми он успел ее познакомить. Незаметно для самих себя, они подошли к Старобазарной площади. Темы для разговора были исчерпаны. Пора было расставаться. Однако ни он, ни она почему-то не решались сказать друг другу последнее «прощай».

 Вдруг Лара замедлила шаг, как будто решала для себя что-то очень важное. Затем посмотрела на Сергея своим прищуренным взглядом, в ее глазах, как ему показалось, появился характерный блеск той самой, слободской бесшабашной девчонки и спросила с вызовом:

- А не закатиться ли нам, Сережа, с тобой куда-нибудь за город, как в былые времена?!

В Колхозном переулке они сели в автобус и поехали почему–то в соседний городок Ильичевск. Выйдя на автобусной станции, Сергей и Лара направились по грунтовой дороге к морю, где еще были видны останки села Старое Бугово. Уже смеркалось. Закатные лучи отражались в редких облаках насыщенным малиновым цветом.

 Выйдя к морю, молодые люди присели на невысоком обрыве. Неумолимо наступал прохладный августовский вечер. Свежий норд-ост беззастенчиво трепал завитки Лариной прически. И она, пытаясь укрыться о ветра, неловко прижалась своим плечом к его плечу. Сергей обнял ее и поцеловал. Девушка нежно обвила руками его шею и медленно опрокинулась навзничь в пожухлое степное разнотравье.

Над морем взошла оранжевая, как апельсин, луна, ее лучи проложили по волнам прямо к береговой песчаной полосе мерцающую бронзой  дорожку. Лара неотрывно смотрела в ночную даль. Наверное, туда, где далеко за водной ширью раскинулась загадочная страна Анатолия. Туда, в сторону далекого Босфора, на берегах которого, благоухая цветочной водой и омолаживающими кремами, исходили любовной истомой восточные жены.

 - Я не хочу сегодня возвращаться в Одессу, - прошептала Лара, обжигая его щеку горячим дыханием.

Они остановились на ночлег в доме родственников Сергея. Те, ни о чем их не спрашивая, угостили ужином и домашним вином. А затем постелили им кровать на мансарде.

Ночное светило, не мигая, смотрело через распахнутое оконце прямо в комнату, наполняя ее космическим матовым сиянием. Лара лежала рядом с Сергеем, широко открыв глаза. Ее тело слилось с белыми простынями. И только два темных соска рельефно выделялись на возвышенностях ее груди. 

- Я теперь знаю, почему ты так поступил тогда со мной, - сказала, грустно улыбнувшись в темноте, Лара. – Это была твоя глупая и неповторимая ошибка.

- Глупая - да, но почему неповторимая? – спросил Сергей.

- Потому что то, что мы с тобой пережили, уже никогда не будет, - сказала она. И по ее лицу медленно скатились две золотые слезинки.

 «Так ты ничего и не поняла!», - подумал с грустью Сергей.

  А за окном в соседнем саду цикады продолжали оглашать округу своей вечной музыкой, прославляя каждый миг этой жизни.

  

                                 Мечты Аси Кегельман

                                            Новелла

   В Асю Кегельман, как мне казалось, была тайно влюблена половина юношей нашего курса - будущих гениев зодчества. Мало того, природа ее женского обаяния была такова, что даже строгие институтские преподаватели, несмотря на ученые степени и солидный возраст, и те не могли устоять пред ним. Иногда кто-нибудь из них останавливался в коридоре, пропуская пройти девушку первой, а потом смотрел ей вслед с чувством глубокой тоски о прошедшей безвозвратно молодости.

Не знаю, чем объяснить такое отношение к ней со стороны юношей и мужчин. Может быть, это удивительный результат смешения в ней двух кровей: австрийской по отцовской и украинской – по материнской линии?

Вероятно, именно это обстоятельство и  определило ее незаурядную внешность и характер, сочетающий в себе достаточную рассудительность c чувственным восприятием окружающего. Она знала, что делает и зачем, в то же время, смотрела на мир широко раскрытыми глазами, беря от жизни все самое лучшее.

   - Разве можно человеку запретить получать удовольствие от того, что радует его глаз и согревает душу? – спрашивала наивно она, обезоруживая собеседника невинной улыбкой.

   Это позитивное отношение к жизни Ася перенесла и на учебу в институте. Не жалуя так называемые общественные науки, она основательно занималась архитектурной графикой, начертательной геометрией, рисунком. То есть отдавала предпочтение тем дисциплинам, которые непосредственно относились к нашей будущей профессии архитектора. Ее курсовые работы были просто красивы, если не сказать, прекрасны. И это вызывало у некоторых сокурсников патологическую зависть.

 - Подумаешь, Кегельман создала очередной шедевр! – возмущалась Света Корсакова, лучшая подруга и соперница Аси. Я же, играя на контрапунктах, ненавязчиво, но искренне хвалил эти работы, чем и снискал ее расположение. А со временем – дружбу.

   Ася, как настоящая одесситка, обожала свой город. Тем, кому доводилось гулять с ней  по старой Одессе, она щедро открывала ее тайны. Показывала лучшее из того, что осталось нам в наследство после мастеров дореволюционной эпохи. И такие прогулки, если и не стали для кого-то школой будущей профессии, то, во всяком случае, воспитывали хороший вкус.

   Ее всегда и везде интересовало, как те или иные вещи, созданные людьми, вписываются в интерьер или в городской пейзаж. Как-то, когда мы  гуляли по одному из приморских парков, Ася сказала:

   - Хочешь, я тебе покажу один малоизвестный шедевр? - И, не спрашивая согласия, потянула меня за руку на территорию санатория, принадлежавшего военному ведомству. Там, в глубине парка, в одиночестве стоял трехэтажный особняк из потемневшего от времени красного кирпича. Подойдя к дому, Ася показала мне изумительную майолику, которой был декорирован его фасад.

   - Ты видишь эту красоту,- сказала она, показывая желтые цветы и зеленые листья из обожженной специальным способом глины - так напоминавшие настоящие тюльпаны. –  Как они оживляют и, я бы сказала, «очеловечивают» дом.

   Все, что оскорбляло ее эстетический вкус, особенно неудачные общественные и жилые сооружения, она предавала беспощадной критике. Досталось от нее и новому зданию театра Музыкальной комедии, в котором эклектика соседствовала просто с дурным вкусом. Ася одной из первых высмотрела на его крыше неудачные декоративные украшения, издали напоминавшие «позолоченные гробы». Они стояли в ряд, как в канторе обрядовых услуг для общего обозрения.

   - Окружающая среда может возвысить или унизить человека, - утверждала Ася. – Поэтому архитекторы и строители несут ответственность за душевное здоровье общества, может быть, большую, чем врачи и политики.

   Архитектура, живопись, только что прочитанные книги были постоянными темами наших бесед во время прогулок по городу. Если это была осень, и с залива дул пронизывающий норд-ост, мы, продрогнув, заходили в одно из ближайших кафе, заказывали по чашке черного кофе и рюмке шартреза. Если добавить немного ликера в кофе, напиток приобретает несвойственный ему мягкий вкус. Я назвал его «Поцелуй Анастасии», не признаваясь в этом ей самой.

   Согревшись, она снимала плащ, и к запаху кофе с ликером присоединялся неповторимый пьянящий аромат лаванды, исходивший от ее одежд и юного тела. И для меня не было большего наслаждения, чем сидеть с ней за столиком плечом к плечу в этом букете запахов и слушать ее откровения.

   - Я хочу любить и  быть любимой, - тихонько, как будто про себя, сказала в один из таких осенних дней Ася, еще плотнее прижавшись к моему плечу. И простые на первый взгляд слова, слетевшие с ее уст, прозвучали для меня как вызов и как обещание.     

   Нам нравились тихие улочки ранее фешенебельного микрорайона Отрада, названия улиц которого звучали как стихи: Отрадная, Уютная, Ясная и Морская. Мы пешком исходили весь Французский бульвар, где еще сохранились изящные особняки давно ушедшей эпохи, ездили на трамвае в Аркадию и на Большой Фонтан.

  Особенно здесь было хорошо весной, во второй половине мая, когда цвела персидская сирень, наполняя округу дурманящим ароматом. Уютно усевшись в густую траву под благоухающим кустом, можно было предаваться интимным ласкам, или, устав от них, смотреть с высокого берега в морскую даль, подернутую легкой полупрозрачной дымкой. Порой, когда на плоскости моря возникал белый лайнер, уходящий в круиз по Черному морю в Крым и далее к обетованным берегам Кавказа, мы на спор пытались отгадать его название.

   - «Украина»! – говорила Ася уверенно, вглядываясь в едва различимые очертания теплохода.

   - «Аджария»! – противоречил я девушке, узнавая знакомые обводы корпуса и надстройки судна…

   Очередные летние каникулы, чтобы подзаработать немного денег, я вынужден был провести с институтским строительным отрядом. В глухом таежном поселке Агириш Ханты – Мансийского автономного округа, где – то рядом с Полярным кругом, мы возводили для лесорубов деревянные домики на свайных фундаментах. Мы работали целый световой день, пока солнце не садилось за зубчатый абрис тайги, и, поужинав, отравлялись спать. Но короткие белые ночи, поначалу очаровавшие нас, южан, со временем стали нашим проклятием. Ибо они больше подходили для романтических прогулок, чем для отдыха после тяжелого рабочего дня.

   Я тосковал по любимой. Может быть, поэтому едва ли не еженощно меня посещал один и тот же сон. Мы с Асей сидим на причале, отражаясь в ультрамариновой морской воде. По прихоти волн наши лица то сталкиваются, то расходятся в разные стороны. В самый ответственный момент, когда волны сводят наши лица и губы для поцелуя, Ася своей изящной ножкой почему-то пытается стереть это идиллическое отражение. Но всякий раз, не дотянувшись к нему, медленно соскальзывает в воду, окунаясь с головой.

    В Одессу я вернулся только в конце августа, в разгар бархатного сезона. Город переполняла атмосфера чувственности, свободы и легкости бытия. Прилавки на базарах ломились от южных фруктов и овощей, привлекая отдыхающих разнообразием и дешевизной. Каждый встречный на ходу что-то жевал, другие только собирались откусить свой кусок от пирога жизни.  

   На следующий день после возвращения из тайги, я поспешил навестить Асю. Мне было неудобно являться к ней с пустыми руками после долгой разлуки. И я зашел в «Дом книги», чтобы приобрести для нее подарок. На этот раз на прилавках ничего интересного не оказалось. Зато в комиссионном отделе мне попался на глаза сборник  Леонида Мартынова «Первородство». И открыв его наугад, я прочитал:

                                  Я Вас люблю! Поэтому

                                  Весь мир творю я заново…

   Расплатившись, я вышел на улицу и направился в сторону «Двух Карлов». Рядом находился дом, в котором жила Ася. Увидев первый попавшийся телефон-автомат, я набрал ее номер.

   - Алло,- послышался в трубке скучающий Асин голос.

   - Не хотится ли пройтиться там, где мельница вертится? – спросил я, несколько перевирая строку из стихотворения одного известного одесского поэта.

   - Ой, хотится! - радостно откликнулась она, узнав мой голос. – А что ты предлагаешь конкретно?

    Побродив немного по городу, мы вышли на Пушкинскую, возле гостиницы «Красная» свернули налево, прошли мимо бывшей биржи - детища Александра  Бернардацци, - и, спустившись на Польскую, поехали на морской вокзал. У его причала стоял пассажирский теплоход, красавец «Иван Франко», с белой надстройкой и черными бортами. Судно готовилось к очередному круизу, по трапу на его борт гуськом поднимались счастливые пассажиры, предвкушая праздничный, почти европейский отдых. На дальнем от нас причале из трюмов сухогрузного судна выгружали грейфером золотящийся в лучах заходящего солнца кубинский сахар-сырец.

   Понаблюдав за жизнью этого крупнейшего морского предприятия, мы поднялись на третий этаж стеклянного здания. Там располагался уютный бар, куда мы и раньше захаживали компанией отмечать чьи-то дни рождения или большие праздники. Нам повезло, посетителей в этот час было мало. И нам достался дальний угловой столик, сидя за которым можно созерцать перспективу Одесского залива. 

   Проголодавшись, мы заказали бутерброды с московской сырокопченой колбасой и красной икрой, а на десерт фрукты и «Советское шампанское» одесского разлива. Получив по аккредитиву солидную сумму, равную пятидесяти обычным студенческим стипендиям, мне было приятно угостить чем-то вкусным любимую девушку.

   - Я тосковал без тебя, - выдавил я из себя, когда официант удалился выполнять наш заказ.

   - Мне тебя тоже не хватало, - ответила Ася, почему-то прикрыв глаза слегка подрагивающими веками.

   Медленно потягивая искристый напиток, мы говорили о предстоящей работе над дипломными проектами. Вернее говорила Ася, а я только слушал и поддакивал.

   - Я хочу использовать в своем проекте конструктивные элементы из железобетона, металла, стекла и композитных материалов, - говорила она. -Это позволит добиться легкости и выразительности каждого элемента при достаточной устойчивости и прочности всего сооружения. 

   По ее словам, это будет комплекс полукруглых зданий, напоминающих парусник. Главным украшением многоярусного фасада станут большие окна и лоджии, каждая из которых будет давать тень для террасы нижнего этажа.

   - Проектировать и строить я хотела бы так, чтобы не было стыдно, когда табличку с моей фамилией и инициалами помесят на фасаде здания, - продолжала Ася с лукавой улыбкой на лице. И ее глаза переливались оттенками синего и зеленого, подобно морской волне.

   Увлекшись, она интенсивно жестикулировала, создавая в пространстве очертания будущего сооружения. При этом ее тонкие красивые руки касались моих рук. Наши колени то и дело сталкивались под столом.

   «Как эта девушка много значит для меня, – думал я, наблюдая за Асей. - А что значу для нее я?»

   Возвращаясь в город, мы поднялись по ступенькам Потемкинской лестницы. Легендарный градоначальник Одессы Дюк де Ришелье в небрежно наброшенной на голое тело тоге римского консула молчаливо приветствовал нас небрежным жестом бронзовой руки.

   - Уже поздно, зачем тебе ехать к себе, - сказала вполголоса Ася, когда мы остановились у парадного ее дома. – Оставайся у меня. Родители сегодня на даче и никто нам не будет мешать. Сядем на балконе в лонгшезы, и всю ночь будем созерцать звездное небо…

        Утром я проснулся от прохладного воздуха, проникавшего из распахнутой двери балкона. От смятой рядом подушки еще исходил дурманящий аромат лаванды. Я посмотрел сквозь тюлевые гардины на балкон, где на его ограде ворковали и целовались ненасытные к любви сизари. Когда я задумался о жизни пернатых, невольно вспомнив австрийского орнитолога профессора Конрада Лоренца, в комнату в коротком голубом халатике не вошла, а плавно влетела  Ася. Одарив меня влажным поцелуем, она сказала:

   - Вставай, у нас не принято подавать завтрак в постель. Кстати, сегодня моя очередь вывести тебя на прогулку. - И также легко выпорхнула на кухню.

   Позавтракав на скорую руку, мы отправились на железнодорожный вокзал. В электропоезде «Одесса – Белгород-Днестровский», мы продолжили нашу вчерашнюю беседу. Ася неравнодушно относилась к Антонио Гауди. Поэтому еще и еще раз она вспомнила его «Дом костей», «Башню Бельесгуард». И особенно Храм Святого Семейства в Барселоне, который под руководством мастера возводили около тридцати пяти лет и который, после его нелепой смерти, достраивают, и еще будут долго достраивать его потомки.

   Это был ее конек. И вклиниваться в монолог по-хорошему честолюбивой девушки было неэтично. А с моей стороны даже преступно. Ибо я знал, что она сама мечтает спроектировать и построить нечто такое значительное, что заставило бы говорить о нем и знатоков и простых обывателей.

   - Да, у каждого Гауди должен быть свой Гуэль, – только и смог я сказать вполголоса. Но Ася, к счастью, не обратила на мое замечание никакого внимания.

   Мы сошли на станции Каролино – Бугаз и, минуя дачи и курени железнодорожников, обходя мелководные озерца, в которых плавали маленькие черноморские черепахи, вышли к безлюдному пляжу.

    День был по-летнему теплым, а воздух таким прозрачным, каким он бывает на юге только в конце августа - начале сентября. Легкий ветерок сдувал песчинки с гребней дюн. На море стоял полный штиль, небольшие волны лениво накатывались на кромку почти плоского берега, как бы приглашая окунуться в их прозрачную прохладу.

     Когда Ася входила в море, казалось, оно расступается перед ней, впуская ее в свое лоно; когда выходила, вода как будто шла следом, не отпуская ее от себя. Солено-горьковатая влага стекала с ее изящной загорелой фигуры, разлеталась вокруг мириадами живых, сверкающих в лучах солнца, брызг. Подняв плавными движениями руки, чтобы поправить мокрые цвета ржаной соломы волосы, Ася предстала предо мной во всей своей незащищенной и прекрасной наготе. Я смотрел на нее и не мог насмотреться, невольно вспомнив чье-то высказывание о том, что в красивом теле отражается красота души.

   Накупавшись, мы установили на берегу небольшую туристическую палатку. Расшнуровав рюкзак, я достал из него съестные припасы, длинную бутылку болгарского рислинга, заготовленные Асей еще с вечера, и мы, усевшись на покрывало, начали трапезу. 

   - За нас, молодых и неопытных! - Произнесла свой тост Ася, подняв на уровне сияющих изумрудных глаз эмалированную солдатскую кружку.

   - За тебя, такую красивую, умную и непосредственную, - ответил я без лукавства и поцеловал ее в слегка посиневшие от недавнего купания губы.

   Нам было хорошо вдвоем на этой песчаной косе, отделяющей Черное море от Днестровского лимана. Мы радовались высокому чистому небу, солнцу, легкой волне, накатывающей на плоский берег. А больше всего - общению друг с другом, ничего не загадывая на будущее и ничего не зная о нем.

--------------------------------------------------------------------------------

 

P.S. «Два Карла» -  винный подвальчик в Одессе, расположенный на углу  улиц, носивших до возвращения им старых названий, имена Карла Маркса и Карла Либкнехта; Антонио Гильем Гауди-и-Корнет – известный испанский архитектор; Эусеби Гуэль-и-Басигалупи – каталонский промышленник, политик и меценат, поддерживавший все начинания Антонио Гауди

КРАСНАЯ ОСЕНЬ

Нирвана. Без четверти восемь.

И с четвертью красная осень,

Собравшая фрукты в садах,

Залившая мир купоросом

И охрой в отдельных местах.

Как женщина в яркой мантилье,

Влюбленная в пахаря или

В садовника, снявшего плод,

Мечтает, чтоб душу любили –

Не только ядреную плоть.

Заметив свое увяданье,

С тревогой идет на свиданье,

Сияя румянами щек,

Несет, как предмет для гаданья,

Последний прощальный цветок.

И сам, испытав одинокость,

Приму этой осени кротость,

Желанье понравиться всем

С опаской нарваться на колкость,

И белую грусть хризантем.