Ковчег неудачников…

 

 

 

 

 

Сергей допил фужер терпкого с приятной горчинкой каберне и встал из-за стола. Поднимаясь по мраморным ступеням лестницы к выходу из бара, он заметил плакат со стихами: «Уменье пить не всем дано, / Уменье пить — искусство, / Тот не умён, кто пьёт вино / Без мысли и без чувства».

Зарифмованная восточная мудрость отложилась в его механической памяти, но не согрела славянского сердца: уходящий день был омрачён неудачным свиданием с Евгенией — милой работницей одной из швейных фабрик. В Городской сад, на место назначенной встречи, юноша пришёл загодя и, прогуливаясь аллеей, строил планы на вечер. В кино идти не хотелось. И он решил предложить девушке прогулку на катере вдоль морского побережья.

Евгения появилась неожиданно, вынырнув из боковой аллеи, и, остановившись перед Сергеем, сказала:

— Привет, я не опоздала?

— Ну, что ты! Я сам только что пришёл…

Женя была в белой шерстяной кофте и светло-зелёной юбке, на ногах — ярко-красные туфли на высоком каблуке. Они, как ему показалось, диссонировали с остальными частями одежды. Ему бы не акцентировать на этом внимание, промолчать, но из него так и лезло его провинциальное невежество.

— Это такая безвкусица! — сказал он, указав на её модные красные туфли.

Лицо Жени покрылось румянцем, она бросила быстрый взгляд на свои модные туфельки, за которые выложила едва ли не половину своей зарплаты, потом посмотрела растеряно на юношу.

— Зачем ты так, Сережа? — спросила она. И, не получив от него вразумительного ответа, резко развернулась и ушла, ускоряя шаг, в сторону улицы Гаваной.

Только после этого Сергей осознал в полной мере, что обидел девушку. Хотел броситься ей вслед, но не сдвинулся с места. «Сейчас моё запоздалое раскаяние только усилит её неприязнь ко мне!» — решил он.

Досада и злость на себя и на свою бестактность довлели над ним. И он, ничего лучшего не придумав, направился в бар «Аксамит Украины».

Когда он спускался в дегустационный зал бара, в котором подавали исключительно вина украинского производства, ещё было светло. А сейчас над городом уже висели фиолетовые сумерки. Желтоватый свет электрических лампионов едва пробивался сквозь густую листву каштанов. На противоположной стороне улицы золотом горела витрина кондитерской «Лакомка», напоминая подсвеченный аквариум. И там за толстым стеклом толпились любители сладостей, беззвучно шевеля губами подобно рыбам.

Наблюдая за жизнью вечернего города, юноша докурил сигарету и направился нехотя в общежитие порта, где он был прописан и жил. Он никогда не спешил в это пристанище советских люмпенов мало чем отличавшееся от других ему подобных. И когда после смены кто-нибудь из коллег спрашивал его: «Куда ты идёшь?», неизменно отвечал: «В ночлежку!»

Сергей шёл улицей Пушкинской. Огромные платаны, раскачиваясь на ветру, с лёгким треском освобождались от прошлогодней сухой коры. Он думал о том, как ему лучше оправдаться перед Женей, и примет ли она его извинения? И вдруг, устав от этого самоедства, воскликнул:

— А в чем я, собственно, виноват? Красное с зелёным — разве это не вульгарно?! — Он произнёс это так громко, что на него оглянулись редкие прохожие.

Смутившись, он опустил голову и пошёл дальше. Неожиданно ему вспомнились полные неизбывной тоски строки Ивана Бунина:

У зверя есть нора, у птицы есть гнездо,

Как бьётся сердце, горестно и громко,

Когда вхожу, крестясь, в чужой, наёмный дом

Со своей уж ветхою котомкой…

«Да, «У зверя есть нора, у птицы есть гнездо», а что есть у меня? Ночлежка!» — констатировал он под монотонный шум листвы над его головой.

«В самом деле, — размышлял он, — можно ли общежитие называть домом в привычном смысле этого слова? Нет, это, действительно, ночлежка, место для отдыха тела, изнурённого непосильным трудом…»

Даже быт в общежитии был устроен соответствующим образом. В комнатах жили по три — четыре человека, у каждого была казённая панцирная кровать, прикроватная тумбочка и общий для всех платяной шкаф.

Умывальник и туалет общего пользования находились в длинном «п» — образном коридоре, а душ — внизу на первом этаже.

Все это отлично вписывалось, как ему казалось, в социальную доктрину государства, не сумевшего обеспечить своих подданных нормальным жильём, но остро нуждавшегося в дешёвой рабочей силе. В итоге в стране выросло несколько «поколений бездомных», ютящихся в бараках, коммуналках, холостяцких и семейных общежитиях.

«Мой адрес не дом и не улица, мой адрес — Советский союз!» — эта нехитрая песенка, которую постоянно крутили центральные радиостанции, могла бы стать гимном для этих людей.

Вот и Сергею, отслужившему два года в армии и поступившему на работу в порт, было предоставлено в общежитии койко-место. Именно так называлось то, что официально считалось его жильём.

Летом свободные от работы часы он проводил на море. Вечерами ходил на танцплощадку «Огни маяка» в парке Шевченко, в обиходе называемую «Майданом», зимними вечерами он посещал Дворец моряков, Матросский клуб или другие места, где на танцевальных вечерах собирались такие же, как и он, молодые люди без определённого будущего.

На одном из них он познакомился с Евгенией. Девушка стояла особняком под стенкой, уже потеряв надежду на то, что кто-нибудь пригласит её на танец. Сергею тоже не везло с партнёршами, и он подошёл к ней, пригласил на танец. Потом они танцевали вместе ещё и ещё. И так само собой получилось, что он пошёл провожать Женю домой…

Свернув на улицу Жуковского, он перешёл Новиков мост и оказался у дома, в котором жил его приятель Шарик — библиотекарь портового общежития.

Они познакомились в один из мерзких слякотных дней то ли в конце осени, то ли в начале зимы. От нечего делать Сергей зашёл в библиотеку. Там его и встретил Валерий Павлович или Шарик, как его называли между собой обитатели общежития, Разговорились. И тот пригласил его на лекцию о современной живописи.

— Лекцию будет читать интересный человек, художник Олег Соколов, — сказал он. — Речь пойдёт о цветомузыке, думаю, тебе понравиться.

Шарик был худощавым стройным молодым человеком восточной внешности. У него были тёмные глаза и небрежно-ироничная улыбка на тонких губах. Впрочем, все у него было тонким и хрупким: и лицо, и руки с изящными почти женскими пальцами, не знавшими тяжёлого физического труда. И мыслил, и говорил он правильно, не так как большинство обитателей общежития. По определению Сергея, Шарик представлял собой тип хлипкого интеллигента, волей случая, попавшего в среду портовых грузчиков.

Позже, когда они подружились, Валерий приятно удивил Сергея своей эрудированностью и широким кругом интересов. Он хорошо знал современную зарубежную литературу, разбирался в изобразительном искусстве, мог запросто рассуждать об экзистенциализме, о «потоке сознания» Джойса и Марселя Пруста. И цитировать едва ли не наизусть Жан-Поля Сартра, Камю и Кафку.

Все, о чем он говорил, Сергею было в новинку. Вечерняя школа, которую он закончил около трёх лет назад, потом служба в армии, а теперь работа грузчиком в порту не располагали к интеллектуальному развитию. И юноша потянулся к своему новому знакомому — не только как младший к старшему по возрасту, но и как менее образованный к более начитанному и знающему человеку. От Шарика он узнал о творчестве импрессионистов и постимпрессионистов — во время хрущевской «оттепели» и после неё они снова завладели умами молодых людей, интересующихся искусством. А «Любительница абсента» работы Пабло Пикассо стала даже героиней одного из стихотворений Сергея, такого же наивного, каким он был в принципе сам.

До и во время службы в армии Сергей изводил своими писаниями общие тетрадки как заядлый графоман, слабо разбираясь в тонкостях поэтики и языка. Поэтому, естественно, ему все чаще приходили мысли о дальнейшей учёбе. И теперь это не казалось ему настолько несбыточным как раньше. Валерий, студент — заочник филологического факультета служил ему лучшим примером.

— А почему бы нам не попробовать издавать журнал? — спросил как-то Шарик Сергея. — Я уже и название придумал: «Слово»! — И посмотрел на юношу своим насторожено-пытливым взглядом. Сделав небольшой паузы, он продолжил: — Будем публиковать литературные опыты наших портовиков. — И глаза его, глубоко посаженные и коричневые, как поджаренные кофейные зёрна, матово засветились.

Сергей, не видевший еще свои стихи опубликованными, даже в рукописном журнале, с воодушевлением воспринял идею Шарика. Начинание библиотекаря поддержала молодёжь из их небольшой компании. Дело было новым, интересным, а, главное, не требующим от них каких-либо усилий. Редактировать рукописи, заполнять от руки журнал брался сам Шарик. Быстро нашёлся иллюстратор нового издания. Им стал Вовка Косенко, работавший грузчиком на втором районе порта и мечтавший стать художником.

Обсуждать и утверждать содержание очередного номера «Слова» собирались в библиотеке. Как правило, особых разногласий практически никогда не возникало. Да и последний вердикт всегда выносил «главный редактор», в роли которого выступал Шарик.  

За короткий промежуток времени свет увидели несколько книжек журнала в синей коленкоровой обложке. В одной из них были опубликованы и стихи Сергея.

Я так живу. Мне по плечу

Такая жизнь. Придут стихи –

Я руку слову научу.

Я верю твёрдости руки!

Смотри: на белизне листа,

Как птичий след, лежат слова.

А сколько стоили труда,

Ты догадаешься едва…

Однако мало кто из авторов журнала догадывался, что этот невинный самиздат был ничем иным как личным протестом интеллигента и интеллектуала, каким был Валерий, против гнетущего официоза, пронизавшего все стороны советской жизни.

Иногда Сергей заходил к Валерию на Жуковского. Ему было приятно хоть на время оказаться в домашней обстановке. Тем более что хозяин проявлял к нему достаточно гостеприимства, давал посмотреть редкие художественные альбомы и журналы, угощал крепкими настойками, читал свои эссе и рассказы.

Устав от «интеллектуальных» занятий, расслабившись, они играли с сыном Валерия Стасом в оловянных солдатиков. Игра мальчику быстро надоедала, и он уходил в другую комнату. А взрослые продолжали строить игрушечные войска, пускали вскачь кавалерию, высылали на фланги противника бронированную технику.

Увлёкшись этой детской игрой и ничего не значащими разговорами, они и представить себе не могли, что так же, как они с оловянными солдатиками, Провидение поступает с ними. Передвигает напропалую по черно-белой доске жизни, не спрашивая на это их согласия…

Одним из развлечений их дружной компании, в которую, кроме Шарика, Кота, Шульца, Косого, входил и он, Малый — так Сергея называли за его небольшой рост и юный возраст, — было питие. Как правило, отводились выходные, когда все могли собраться вместе и совершить поход по винным погребкам — их тогда только в центре Одессы насчитывалось около десятка. Самыми известными из них были «Аист», «Аксамит Украины» и «Два Карла». Название последнего было неофициальным. Пьющий народ окрестил так этот винный подвальчик за то, что находился он в центре города, на углов двух улиц: Карла Маркса и Карла Либкнехта. Именно благодаря своему расположению эта ничем не примечательная бодега в 60-70-е года двадцатого столетия вдруг стала достопримечательностью Одессы. Она привлекала к себе не только местных, но и приезжих почитателей Бахуса.

В те годы в Одессе было два пешеходных маршрута с посещением винных погребков, так называемые «малый круг» и «большой круг». «Хождение по кругам» — давняя одесская традиция. Её соблюдало и чтило не одно поколение знатоков и почитателей солнечного напитка. Вино в подвальчиках не просто пили, вино дегустировали, комментируя его преимущества или недостатки. Этим и занимались по выходным ребята из компании, в которую входил Сергей. Они весело и бездумно они проводили время, не зная ему цены и не ощущая его скоротечности.

Своеобразно складывались отношения обитателей общежития с женщинами. В само здание, как в мужской монастырь, вахтеры их не пускали или пускали очень редко. Поэтому своих возлюбленных они дожидались или у входа в общежитие, или на противоположной стороне улицы. А затем влюблённые уходили в парк, на приморские склоны. Там, на свежем воздухе, под ритм морского прибоя они и зачинали потомство, которое ожидала незавидная участь их родителей.

Многие из команды этого пяти палубного «ковчега неудачников» женились на горожанках. Но не всем удавалось прижиться в чужой семье. Поэтому разводы случались не реже, чем свадьбы. Самые «мудрые» из портовиков поступали весьма предусмотрительно: женившись, делили с женщинами кров, постель и стол, но не выписывались из общежития и не отказывались от своего, так называемого койко-места. То есть оставляли за собой на всякий случай путь для отхода. Независимость, индивидуальная свобода ценились превыше всего!

Между тем, процессы за чертой их круга развивались по своим законам. В порту претворяли в жизнь модный на ту пору лозунг: «Сегодня рекорд, завтра ‒‒ норма!». Это была весьма успешная попытка руководства предприятия повысить производительность труда — без внедрения каких — либо новых технологий или механизмов. В результате расценки снизились, а степень эксплуатации грузчиков возросла. Примерно в это же время арестовали Вовку Косенко. Поговаривали, что кто-то из приятелей настучал на него из зависти. При обыске в комнате, где бытовал художник «Слова», милиционеры обнаружили целый склад контрабандного товара: джинсы, болоньевые плащи, блоки американских сигарет. Стоимость конфискованного «добра» потянула на три года строгого режима.

Суд был показательным и проходил в «красном уголке» общежития. Во время судебного заседания Косенко вёл себя сдержано и когда объявили приговор, он только долгим и грустным взглядом посмотрел на товарищей, с которыми ему предстояла долгая разлука. Но больше всего Сергея удивила реакция ребят, работавших и живших вместе с Владимиром. Никого, кроме самых близких друзей, случившееся с ним особенно не затронуло. Мол, судят не за то, что занимался контрабандой, а за то, что попался.

Не потряс обитателей общежития и другой, трагический случай. Изрядно подвыпивший молодой грузчик, разбежавшись по длинному коридору, выпрыгнул из окна пятого этажа.

— Нас голыми руками не возьмёшь! — успел прокричать отчаявшийся парень, пока пребывал несколько секунд в свободном падении.

Тело самоубийцы до приезда милиции и скорой помощи ещё долго лежало распластанным на асфальте, напоминая смотревшим из окон верхних этажей, распятие. Проходившие мимо него грузчики, каждый по-своему, оценивал этот отчаянный поступок.

— Дурак! — говорили одни.

— Отмучился! — констатировали другие, вспоминая, вероятно, судьбу патриарха — Жданова.

 Этому человеку, отдавшему всю жизнь и здоровье порту, так и не удосужились предоставить отдельную самостоятельную квартиру или хотя бы комнату в семейке. Выйдя на пенсию, он продолжал жить в холостяцком общежитии, где прошли его лучшие годы. Страдая старческой деменцией, Жданов бродил неприкаянно целыми днями коридорами общаги, разговаривая с самим собой: «Куда ты идёшь? Куда ты идёшь?». Упёршись в глухую стену, он разворачивался и снова шел, сам не зная, куда…

Размышляя о судьбе ветерана Жданова, Сергей вышел на улицу Маразлиевскую, к парку имении Тараса Шевченко и остановился у памятника поэту. Взглянув на его мощную фигуру, юноша вздрогнул: ему показалось, что металлический Кобзарь ожил и сделал резкий выпад вперёд, словно пытаясь сойти с пьедестала, на который он был водружён. «А почему бы и нет? — подумал Сергей. — Может быть, и памятник не устраивает его монументальная участь…»

Это странное видение подействовало на него как холодный душ, разогнав долгую и тяжёлую дремоту. В его голове начал созревать план дальнейших действий. Поднимаясь по лестнице общежития к своему койко-месту, он уже точно знал, что уволится с порта. И навсегда покинет этот странный дом, в стенах которого погибла не одна человеческая мечта…