1.Эффект профессора Лоренца

 

 

 

 

 

Анастасия Кегельбан или просто Ася — лучшее из воспоминаний о моей студенческой молодости. В эту девушку была влюблена едва ли не половина юношей нашего курса — будущих гениев зодчества. Природа ее женского обаяния была такова, что не только студенты, аспиранты, молодые институтские преподаватели, но и солидные мэтры с учеными степенями не могли устоять пред ним. Иногда кто-нибудь из них останавливался в коридоре, пропуская пройти Асю первой, а потом, забывшись, долго смотрел ей вслед.

Несомненно, красота и обаяние этой девушки были результатом смешения в ней двух кровей: австрийской по отцовской и украинской — по материнской линии! Вероятно, именно это определило ее незаурядную внешность и характер, сочетающий в себе рассудительность c чувственностью. Она знала, что делает и зачем, в то же время смотрела на мир и людей доверчиво восторженным взглядом подростка.

— Разве можно запрещать человеку получать удовольствие от того, что радует его глаз и согревает ему душу? — спрашивала она, обезоруживая собеседника невинной улыбкой.

 Это позитивное отношение к жизни Ася перенесла и на учебу в институте. Не жалуя так называемые общественные науки, она основательно занималась архитектурной графикой, начертательной геометрией, рисунком. То есть отдавала предпочтение тем дисциплинам, которые непосредственно относились к будущей профессии архитектора. Ее курсовые работы были прекрасны. И это вызывало у некоторых сокурсников почти патологическую зависть.

— Подумаешь, Кегельбан создала очередной шедевр! — иронизировала Света Корсакова, лучшая подруга и соперница Аси.

Я же, играя на контрапунктах, ненавязчиво, но искренне хвалил их, чем и снискал Асино расположение, со временем перешедшее в дружбу.

 Ася, как настоящая одесситка, обожала свой город и щедро делилась его тайнами с другими. Надо ли говорить, как я ценил часы, проведенные вместе с ней. Архитектура, живопись, только что прочитанные книги были постоянными темами наших бесед. Осенью или зимой, когда с Одесского залива задувал пронизывающий северо-восточный ветер, мы, продрогнув, заходили в одно из ближайших кафе, заказывали по чашке черного кофе и рюмке шартреза. Если добавить немного ликера в кофе, он приобретает мягкий вкус с тонким запахом винного спирта.

Согревшись, Ася снимала пальто, и к запаху кофе с ликером примешивался ароматом лаванды, исходивший от ее одежды и юного тела. Я назвал эту смесь запахов «Поцелуй Анастасии». И в эти минуты я не желал ничего другого, чем сидеть так, плечом к плечу, с Асей за столом кафе и слушать ее девичьи откровения.

 — Я хочу любить и быть любимой, — тихонько и отстраненно сказала она в один из таких вечеров, плотнее прижимаясь ко мне. И эти, простые на первый взгляд, слова прозвучали для меня как вызов и как обещание.

Ася любила свой родной город и придирчиво относилась к тому, как те или иные здания вписываются в городской пейзаж. Создавалось впечатление, что все, заслуживающее внимания, было у нее наперечет. Как-то мы гуляли по приморскому парку, и Ася сказала:

— Хочешь, я тебе покажу один малоизвестный шедевр? — И, взяв меня под руку, повела на территорию санатория, принадлежавшего военному ведомству. Там в глубине парка стоял трехэтажный особняк из потемневшего от времени красного кирпича. Когда мы приблизились к нему, она показала мне изумительную майолику, которой был декорирован его фасад.

— Ты видишь эту красоту, — сказала Ася, показывая мне желтые цветы и зеленые листья из обожженной специальным способом глины. — Как они оживляют и, я бы сказала, «очеловечивают» этот дом.   

Нам нравились тихие улочки «Отрады». Правда, время и нерадивость людей оставили и там свой печальный след. Грустно было смотреть на трехэтажный особняк известного в прошлом одесского типографа Ефима Ивановича Фесенко, стилизованный архитектором Львом Прокоповичем под «средневековый замок». За восемьдесят лет, прошедших со дня его постройки, без ремонта и надлежащего дом был доведен до удручающего состояния. «Бедненький, сколько лет ты еще сможешь простоять в таком виде…» — сказала как-то Ася, остановившись перед фасадом «замка Фисенко». И на глазах ее появились слезы.

— Ну, что ты, Ася, — сказал я. — Дома, как и люди, подвержены действию времени…

— Не повторяй чужих глупостей, — перебила она меня. — Еще наступят времена, когда наш город возродится, обязательно!

  Тем не менее, этот тихий приморский район обладал какой-то притягательной силой и присущей только ему поэзией. Отчасти, это было связано с улицами, которые по «недосмотру» партийных властей, сохранили свои прежние «буржуазные» названия: Отрадная, Уютная, Ясная, Морская. Мы шли по этим улочкам, целовались и читали стихи:

Черепичные кровли, ограды

Непредвиденно-смелый узор.

Начинается берег «Отрады»

Доверительный, как разговор…

А потом мы выходили на взморье, на живописные зады Приморского бульвара. Особенно хорошо там было весной, в первой половине мая, когда цвели акация, персидская сирень и жасмин, наполняя округу дурманящим ароматом. Уютно усевшись в густую траву под каким-нибудь благоухающим кустом, мы смотрели с высокого берега в морскую даль, подернутую легкой полупрозрачной дымкой. Увидев пассажирский лайнер, уходящий в Крым и далее к берегам Кавказа, мы на спор пытались отгадать его название.

— «Украина» — говорила Ася уверенно, вглядываясь в очертания теплохода.

— «Аджария» — уточнял я, узнавая знакомые обводы корпуса и надстройки судна.

   Во время летних каникул 1975 года, чтобы подзаработать немного денег, я уехал с институтским строительным отрядом в Ханты-Мансийский автономный округ. Недалеко от Полярного круга, в глухом таежном поселке Агиришь, мы возводили для лесорубов деревянные домики на свайных фундаментах. Приполярные долгие дни и короткие белые ночи, поначалу очаровавшие нас, южан, со временем стали нашим проклятием. Мы работали целый световой день, пока солнце не зависало над зубчатым абрисом тайги, ужинали и отправлялись в армейские палатки, где, закутавшись с головой одеялами, спасаясь от комаров и гнуса, пытались уснуть.

 Я тосковал по любимой. И едва ли не еженощно видел один и тот же сон. Мы с Асей сидим на причале, отражаясь в ультрамариновой морской воде. По прихоти волн наши лица то сближаются, то расходятся в разные стороны. В один из моментов, когда я целовал Асю, она своей изящной ножкой пытается стереть эту идиллическую картинку с поверхности воды. Дотянувшись к ней, она вдруг соскальзывает с причала, и морская волна накрывает ее с головой. Я ныряю следом, но течение уносит Асю все дальше и дальше от берега и от меня. И в ужасе я просыпаюсь…

Я вернулся в Одессу в конце августа, в разгар бархатного сезона. Город переполняла атмосфера чувственности, свободы и легкости бытия. Прилавки на базарах ломились от южных фруктов и овощей, привлекая отдыхающих разнообразием и дешевизной. Каждый встречный на ходу что-то жевал, другие только собирались откусить свой кусок от пирога жизни.  На следующий день после возвращения из тайги, я поспешил навестить Асю. По пути я зашел в «Дом книги» на Греческой площади, чтобы приобрести для нее в подарок книгу. На этот раз на прилавках ничего интересного не оказалось. Зато в комиссионном отделе мне попался на глаза сборник стихов Леонида Мартынова «Первородство». Открыв его наугад, я прочитал:

 Я Вас люблю! Поэтому

Весь мир творю я заново…

 Расплатившись, я вышел на улицу и направился в сторону винного подвальчика «Два Карла». Рядом находился дом, в котором жила Ася. Увидев первый попавшийся телефон-автомат, я набрал ее номер.

 — Алло, кто это? — послышался в трубке мелодичный Асин голос.

 — Не хоти́тся ли пройти́ться там, где мельница верти́тся? — спросил я, несколько перевирая стихи одного известного одесского поэта.

 — Ой, хоти́тся! — радостно откликнулась она, узнав мой голос.

  Побродив по городу, мы оказались у гостиницы «Красная» и, миновав бывшую биржу — детище Александра Бернардацци, — спустились на улицу Польскую и поехали троллейбусом на морской вокзал. Там, у причалов, стояли теплоходы и среди них флагман черноморского пассажирского флота красавец «Иван Франко», с белой надстройкой и черными бортами. Судно готовилось к очередному круизу и по трапу на его борт поднимались гуськом счастливые пассажиры, предвкушая праздничный, почти европейский отдых. На дальнем от нас причале из трюмов сухогруза выгружали грейфером золотящийся в лучах заходящего солнца кубинский сахар сырец. Понаблюдав за жизнью порта, мы поднялись на третий этаж стеклянного здания морского вокзала. Там располагался уютный бар, в котором мы компанией друзей отмечали дни рождений или большие праздники. Нам повезло, посетителей в этот час в баре было мало. И нам достался столик, сидя за которым можно было любоваться перспективой Одесского залива.

Проголодавшись, мы заказали бутерброды с московской сырокопченой колбасой и красной икрой, а на десерт фрукты и «Советское шампанское» одесского разлива. Получив по аккредитиву солидную сумму, равную пятидесяти обычным студенческим стипендиям, мне было приятно угостить чем-то вкусным любимую девушку.

— Я тосковал без тебя, — сказал я, когда официант ушел выполнять наш заказ.

— Мне тебя тоже не хватало, — ответила Ася, прикрыв глаза слегка подрагивающими веками.

Медленно потягивая искристый напиток, мы говорили о предстоящей работе над дипломными проектами. Вернее, говорила Ася, а я только слушал и поддакивал.

— Я хочу использовать в своем проекте конструктивные элементы из железобетона, металла, стекла и композитных материалов, — говорила она. — Это позволит добиться легкости и выразительности каждого элемента при достаточной устойчивости и прочности всего сооружения. По ее словам, это будет комплекс полукруглых зданий, напоминающих парусник. Главным украшением многоярусного фасада станут большие окна и лоджии.

— Проектировать и строить я хотела бы так, чтобы не было стыдно, когда табличку с моими фамилией и инициалами помесят на фасаде здания, — сказала Ася и заливисто рассмеялась. И ее глаза переливались оттенками синего и зеленого, подобно морской волне.

Увлекшись, она интенсивно жестикулировала руками, создавая в пространстве очертания будущего сооружения. При этом ее тонкие красивые руки касались моих рук, наши колени то и дело сталкивались под столом. «Как эта девушка много значит для меня, — думал я, наблюдая за Асей. — А что значу для нее я?»

В город мы возвращались, поднимаясь по Ришельевской лестнице. Преодолеть её сто девяносто две ступени обычно не составляло для нас большого труда. Но после изрядно выпитого шампанского лестница показалась нам «Эверестом». И мы останавливались на каждой площадке, садились на парапет и, отдыхая, наблюдали, как скатываются с неба звёзды, оставляя после себя в атмосфере инверсионный след. Наконец мы взобрались на «вершину» лестницы, где стоял памятник Дюку де Ришелье, французскому контрреволюционеру, сражавшемуся на стороне австрийской армии против войск революционной Франции. После поражения Австрии он бежал в Россию, был принят на государственную службу, получив от императора Александра Первого денежное содержание и имение. В 1803 году Ришелье был назначен одесским градоначальником и Новороссийским губернатором. А уже в 1814 году он вернулся на родину и был принят ласково Людовиком восемнадцатым и назначен первым министром Франции. Как утверждает местная легенда, Ришелье был «основателем города, под его руководством Одесса завоевала славу самого цветущего города в Европе и стала крупным торговым портом…». Взглянув на монумент «отцу города», я подумал: «Вот загадка, памятник Екатерине Второй большевики снесли, а этого француза почему-то пощадили…»

— Ты только посмотри, он даже не взглянул в мою сторону! — сказала возмущенно Ася, став в позу обиженной школьницы. 

— Так он же бронзовый, — сказал я, защищая равнодушного к женской красоте Ришелье.

— Но он мужчина, наконец, князь! — возмущалась Ася.

— Хочешь, я вызову его на дуэль, — сказал я.

— Хочу! — сказала, возбудившись при слове дуэль, она. — Однако ты не принадлежишь к дворянскому сословию и не можешь драться на дуэлях.

— Тогда я поколочу его так, по-простому, как бывший портовый грузчик! — сказал я спьяну. И, сняв с ноги туфель, ударил им по постаменту памятника Ришелье. Получив таким образом сатисфакцию за не нанесенное оскорбление «даме моего сердца», мы ретировались, покинув место импровизированной дуэли.

— Уже поздно, оставайся у меня. Родители сегодня на даче, никто нам не будет мешать. Сядем на балконе в лонгшезы, и будем созерцать звездное небо, — сказала Ася, когда мы остановились у парадного ее дома.  

 … Утром я проснулся от прохладного воздуха, проникающего из распахнутой двери балкона. От смятой рядом подушки исходил дурманящий аромат лаванды. Я посмотрел сквозь тюлевые гардины на балкон. Там на перилах ворковали и целовались ненасытные в любви сизари. Наблюдая за ними, я вспомнил книгу австрийского этолога профессора Конрада Лоренца «Кольцо царя Соломона». В одной из глав он рассказывал, как голубь — эта птица, ставшая с легкой руки Пикассо общепризнанным символом мира, — может запросто заклевать до смерти своего сородича, если они окажутся запертыми в одной клетке. Чего никогда не происходит на воле. Я спроецировал действие этого эффекта на человеческие особи, и подумал, что, если пара влюбленных окажется в подобной ситуации, она обязательно уподобиться пернатым. Когда я пришел к этому печальному выводу, в комнату в коротком голубом халатике впорхнула Ася. Одарив меня влажным поцелуем, она сказала:

— Вставай, соня, у нас не принято подавать завтрак в постель…

Позавтракав, мы отправились на железнодорожный вокзал. В полупустом вагоне электрички «Одесса–Белгород-Днестровский», мы продолжили нашу вчерашнюю беседу.  Ася, как и большинство наших сокурсников, неравнодушно относилась к Антонио Гауди. И в поезде она, не переставая, восхищалась работами кудесника от архитектуры из Барселоны. Слушать ее было одно удовольствие, о чем бы она ни говорила.

    — Да, у каждого Гауди должен быть свой Гуэль, — только и сказал я вполголоса. Но Ася, к счастью, не обратила на мое замечание никакого внимания.

   Мы сошли на станции Каролино-Бугаз и, минуя дачи и курени железнодорожников, обходя мелководные озерца, в которых плавали маленькие черноморские черепахи, вышли к безлюдному пляжу. День был по-летнему теплым, а воздух таким прозрачным, каким он бывает на юге в конце августа — начале сентября. На море стоял штиль, небольшой прибой лениво накатывал на кромку берега, словно приглашая окунуться в прозрачную прохладу вод.

  Когда Ася входила в море, казалось, оно расступается перед ней, впуская в свое лоно; когда выходила, вода шла следом, не желая отпускать девушку от себя. Солено– горьковатая влага стекала с ее загорелой фигуры, сверкая в лучах солнца. Подняв плавными движениями руки, чтобы поправить мокрые цвета ржаной соломы волосы, Ася предстала предо мной во всей своей незащищенной и прекрасной наготе. Я смотрел на нее и не мог налюбоваться, вспомнив чье–то высказывание о том, что в красивом теле отражается красота души.

   Накупавшись, мы установили на берегу небольшую туристическую палатку. Расшнуровав рюкзак, я достал из него съестные припасы, длинную бутылку болгарского рислинга, заготовленные Асей с вечера, и мы, усевшись на покрывало, начали трапезу.

— За нас, молодых и неопытных! — произнесла свой тост Ася, подняв на уровне изумрудных глаз эмалированную солдатскую кружку.

— За тебя, такую красивую, умную и непосредственную, — сказал я и поцеловал ее в слегка посиневшие и соленые от недавнего купания губы.

Нам было хорошо вдвоем на этой песчаной косе, отделяющей Черное море от Днестровского лимана. Мы радовались высокому чистому небу, солнцу, легкой волне, накатывающей на плоский берег. А больше всего — общению друг с другом, ничего не загадывая на будущее и ничего не зная о нем.

  Будущее настигло нас, спустя девять месяцев, когда состоялась защита дипломов. Но еще задолго до этого события разворачивались не в мою пользу. К пятому курсу все наши сокурсницы, за исключением Аси Кегельбан и Светы Корсаковой, вышли замуж. И данное обстоятельство не могло не тревожить девушек. Ася ненавязчиво напоминала мне о необходимости логически завершить наши отношения, но я трусливо уходил от прямого ответа вплоть до выпускного вечера.

Он состоялся в ресторане «Жемчужина» на берегу Черного моря. Декан факультета расчувствовался, и произнес длинную речь, сделав упор на патриотизме и нашей ответственности перед государством, давшем нам образование. После него что-то банальное говорили преподаватели и захмелевшие сокурсники. После нескольких рюмок и меня потянуло на подиум.

— Спасибо всем, кто меня, как скаковую лошадь на ипподроме, довели до финиша, — сказал я. — В противном случае, не сидеть бы мне с вами за этим праздничным столом. 

 Многие, не вникнув в суть моих слов, иронично улыбнулись. Но я надеялся, что их поняли те, к кому они были обращены. В возникшей суматохе, вызванной танцами, Ася отвела меня в сторону. Я притянул ее к себе, но она увернулась от моего поцелуя.

— Я выхожу замуж. И я хочу, чтобы ты был у меня на свадьбе. — сказала она, не глядя мне в глаза. И, не услышав от меня ни «да», ни «нет», ушла в другой конец зала, где за одним столиком с деканом сидели ее папа и мама.

Кризис в наших отношениях созревал медленно и наконец завершился вполне предсказуемой развязкой.  Оставшиеся дни до свадьбы я не знал, куда себя деть, тосковал. Иногда мне казалось, что все еще можно исправить, но я не решился на такой поступок, сознавая всю его тщетность.

На свадьбе из нашего курса были приглашены только два человека: я и давняя подруга Аси Света Корсакова. Я сидел в конце свадебного стола и молча смотрел на жениха, высокого брюнета в черном фирменном смокинге. Он напоминал героя из голливудских фильмов, которые так любила Ася. И я подумал, что именно таким и должен быть муж «моей» девушки…

Я старался держаться прилично и пропускал очередной тост, чего раньше за мной не замечалось. Наблюдая издали за Асей, я тосковал. «Не хватало еще, чтобы разрыдаться прямо здесь, на свадьбе», — подумал я, когда ко мне подошла Света и потащила на улицу, перекурить.

— Ты только посмотри, какое шикарное платье у невесты! — сказала восторженно она

— И фата над ее головой парит как воздушное облачко, — сказал я.

— Да, посмотришь на Асю со стороны, и подумаешь: «Непорочная дева!» — иронизировала Света. И выдохнула вместе с дымом сигареты: — А с тобой она поступила непорядочно. — И, подумав, добавила, глядя на потемневшее море: — Нет. Она тебя просто предала!

У Светы, которая знала о наших отношениях с Асей, был резон так думать и говорить. Но она была неправа. Потому что не Ася меня, а я предал ее. Это я должен был сидеть рядом с ней за свадебным столом. Целовать ее под крики «горько». Но я спасовал. Я просто испугался ответственности. Не мог же я привести красивую молодую жену в комнату коммунальной квартиры. Это жалкое жилище могло стать для нас с Асей подобием той голубиной клеткой, о которой описал профессор Лоренц. Поэтому, когда нужно было принять решение, я предоставил право выбора девушке. И она его сделала…

 

---------------------------------------------

 «Два Карла» — винный подвальчик в Одессе, расположенный на углу улиц, носивших до возвращения им старых названий, имена Карла Маркса и Карла Либкнехта; Антонио Гильем Гауди-и-Корнет — известный испанский архитектор; Эусеби Гуэль-и-Басигалупи — каталонский промышленник, политик и меценат Ко́нрад Цахариас Ло́ренц — один из основоположников этологии — науки о животных, лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине.