Глава четвертая

 

 

 

Сергей бросил прощальный взгляд на Одесский залив, воды которого отливали под лучами солнца широкой гаммой синего и голубого цветов, на короба судов торгового флота, стоявших на якорных стоянках внешнего рейда и, смахнув воображаемую слезу, отвернулся, оказавшись за спиной бронзового герцога де Ришелье.

Следуя за своей тенью, он покинул Приморский бульвар, прошёл створ между двух зданий с полуциркульными фасадами, обращёнными к морю, как антенны радаров, и оказался на площади Карла Маркса. Площадь, как ему показалось, была европейского архитектурного стиля: прямоугольная, мощённая камнем «в шашечку», с небольшой клумбой, расположенной в стороне и выше от центра, и при полном отсутствии какого-либо деревца или кустика. Если не считать виноградных лоз, вьющихся по стенам домов, стоявших на солнечной стороне, и достающих до балконов третьих этажей.

Сразу за клумбой площадь разветвлялась, образуя два рукава улиц. Одна из них шла прямо, другая забирала круто влево. Сергей выбрал ту, что была слева, увидев на ней зелёные кроны каштанов. Остановившись в тени одного из них, он прочитал на табличке-указателе: «Улица Карла Маркса». И подумал: «Оригинально! Улица Карла Маркса «вытекает» из одноименной площади, как река из озера. Следовательно,  — продолжал размышлять он, — рядом обязательно должна быть улица Владимира Ленина».

Комсомольское чутье не подвело парня. Такая улица, действительно, в Одессе была. И находилась она рядом, всего в одном квартале от улицы Карла Маркса, и, как это бывает в жизни с единомышленниками, обе эти улицы шли параллельно друг дружке, обещая соединиться где-то в далёкой перспективе. Сергей, прибывший в Одессу несколько часов назад, не знал об этом, наверное. Однако он предвосхищал, что так должно было быть, следуя марксистско-ленинской логике, принятой во всех сферах жизни СССР.

По ассоциации он вспомнил колоритную картину, выдержанную в строгих кроваво-красных революционных тонах. На ней были изображены в профиль основоположники научного коммунизма: Карл Маркс, Фридрих Энгельс, Владимир Ленин и Иосиф Сталин.

Он впервые увидел это широко известное полотно советского «агитпропа», приколоченным к заднику сцены сельского клуба. На том самом месте, где двумя годами ранее висела другая картина — икона «Гостеприимство Авраама» или «Святая Троица», — когда это одноэтажное здание еще было православным храмом.

В эту, уже бывшую, церковь его привела к первому причастию, а, вернее, принесла на руках, крестная мать Елена. Однако из всего того, что происходило с ним в тот день, он запомнил только один единственный эпизод, тот, когда ему дали пригубить из потира глоток густого сладкого напитка.

Напиток ему так понравился, что он потянулся ртом к маленькой золочёной кружке, намереваясь сделать ещё глоток. Однако большая волосатая рука священника бесцеремонно отняла сосуд от его жаждущих губ и поднесла к губам другого причащающегося мальчика. И мир и люди, которые до этого момента казались ему такими отзывчивыми, такими добрыми вдруг предстали пред ним в совершенно ином свете.

Почувствовав себя несправедливо обиженным и уязвлённым в самое сердце, он нервно затопал ногами, и крупные горькие слезы разочарования потекли по его лицу. Крестная растерялась, и, не оглядываясь на священника, поспешила увести его из храма. И,  утешая его, пообещала купить ему конфет…

Сергей остановился. Ему показалось странным, что он вспомнил о том посещении церкви, которое состоялось лет двенадцать назад, как минимум, и подумал: «Не является ли это знаком? Предупреждением свыше о том, что и все плохое и хорошее, что он делал, делает и будет делать в будущем, все это останется с ним и навсегда. Да, останется и будет напоминать о себе в самых неожиданных местах и в самое неподходящее для этого время…»

Как только он подумал об этом, перед ним выстроилась череда его прошлых прегрешений: побег из детского сада через дыру в заборе; бросок камня в котенка, пролетевшего, к счастью,  мимо цели; кража отцовской  авторучки, которую он обменял у своего лучшего друга Лёшки на ржавый затвор турецкой винтовки «Маузер осман».

Он хотел было отмахнуться от этих видений как от назойливых шершней. Однако одно из воспоминаний, именно то, которое касалось кражи авторучки, словно зацепившись за какой-то невидимый крючок в мозгу, начало распускаться, подобно тутовому кокону, эпизод за эпизодом.

Сергей увидел себя, пятилетним, после того, как он, украв авторучку и обменяв её на вожделенный винтовочный затвор, был обличён в воровстве. И как он, обливаясь слезами, и оглашая округу душераздирающими воплями, бежит огородами к Лешкиному дому, а за ним, подгоняя его хлесткими ударами брючного ремня, этого волшебного бича Моисея, отсекающего правду от кривды, следует его отец…

Наконец, запыхавшись, они выбежали на Лешкин двор. Отец заглянул в сени глинобитной хаты, в которой жили Лешка с матерью-одиночкой и младшим братом, порыскал по двору, распугивая кур и смущая петуха, и, не обнаружив следов Лешки, метнулся к сараю.

Распахнув скрипучую дверь, отец вошёл в сарай, осмотрелся, прислушался к звукам полутёмного помещения, но ничего, кроме писка мышей, не услышал. Лешка словно провалился в тартарары! Расстроившись, отец уже собирался покинуть сарай, когда его взгляд наткнулся на одиноко стоявшую копну сена, обставленную со всех сторон снопами ржаной соломы.

Отец решительно подошёл к ней, резким движением руки приподнял один из снопов — пусто! Раздосадованный, он неуверенно и даже без какой-либо охоты заглянул под другой сноп, и там увидел сидящего на корточках Лешку с побелевшими от страха глазами. Немая сцена длилась одну, может быть, две секунды, на третьей секунде к Лешке вернулась речь.

— Дядя Ваня, не бейте! Я сейчас же верну авторучку, — вскричал жалким голоском юный меняла, дрожа всем телом и покидая свое убежище.

Втроем, ведомые Лешкой, они пересекли двор, и вышли на огород, на котором буйно цвели кусты картофеля. Оказалось, что Лешка, услышав надрывные вопли Сережки, отчетливо осознал, что наступил его черед пройти испытание жезлом Моисея, отсекающим кривду от правды.

 С перепуга он не нашёл ничего лучшего, как спрятать авторучку на огороде, под одним из картофельных кустов. «Там ее точно никто не найдет!» — решил малолетний деляга, прячась в копне сена, там, где его и обнаружил Серёжкин отец…

И вот они с отцом стоят в огороде, наблюдают, как Лешка, словно подслеповатый крот, роет руками землю под очередным кустом картофеля, тщась найти авторучку. Он перепотрошил уже около десятка кустов клубнеплода, однако ни под одним из них злосчастной авторучки не оказалось. И Лешка с еще большим усердием принялся за работу, со страхом оглядываясь на жезл правды Моисея, который Иван Степанович держит в правой руке. Сережка, стоявший рядом, смотрел на своего старшего друга и сквозь слезы посмеивался, приговаривая в кулак: «Так тебе и надо, надувала!»

Наконец, авторучка была найдена! Лешка сдул с нее пылинки и протянул Серёжкиному отцу. Тот взял свой самопищущий инструмент, открутил колпачок; пробуя перо, провёл им по тыльной стороне руки. Убедившись, что авторучка исправна, он протянул Серёжке, сказав: «На, и положи её там, где взял. И, смотри, ничего не говори маме…»

— Да, было дело! — сказал Сергей про себя. И посмотрел в окно парикмахерской, у входа в которую остановился. И в грязноватом стекле он увидел свое нечеткое отражение: стрижка «ежик», изможденное лицо, щуплая фигура. Отражение не понравилось ему, как не нравился ему и тот, пяти или шестилетний Серёжка, укравший отцовскую авторучку.

Отвернувшись, он пошел дальше улицей Карла Маркса, заглядывая от нечего делать в витрины магазинов. Пересёк улицу Ласточкина и оказался у касс «Аэрофлота». В одном из ее больших окон красовался рекламный плакат. На нем были изображены земной шар, самолет ТУ-104 и стюардесса с вызывающей белозубой улыбкой. Показывая острые и крепкие как у акулы зубы, стюардесса приглашавшая: «Летайте самолётами аэрофлота!» Взглянув на плакат, Сергей иронично подумал: «С удовольствием! Только вот в Каменец-Подольский Ту-104 не летают…»

Миновав магазин «Детский мир», Управления Антарктического китобойного и океанического рыболовного флота и киоск «Союзпечати» Сергей шагнул на брусчатку и в ту же секунду услышал скрип тормозов и сигнал клаксона, прозвучавший над самым его ухом. Остановившись, он увидел сантиметрах в двадцати от своего лица головную часть троллейбуса, чудом не сбившего его с ног. Из бокового окна кабины троллейбуса выглядывало бледное лицо водителя с выпученными глазами. И услышал его крик: «Раскрой зенки, смотри, куда прешь, деревня!»

Только оказавшись снова на тротуаре, Сергей с дрожью в теле осознал, что могло с ним произойти. И подумал: «В городе всегда и всюду надо быть начеку. Не то размажут по мостовой  и даже имени не спросят!»

Был обычный рабочий день, но улица, на которой он оказался, выглядела праздничной. Никто никуда не спешил. Мужчины и женщины, юноши и девушки, прогуливаясь, окидывали подобных себе особей придирчиво-ироничными взглядами. Встретив знакомых, они мило улыбались друг другу, обнимались и целовались в одно касание — в щеку или в губы. И, перекинувшись парой слов, расходились, продолжая свое дефиле.

Изредка на глаза Сергею попадались курсанты мореходных училищ, будущие капитаны дальнего плавания — дерзкий взгляд, белый верх, черный низ. И, встречаясь случайно с их взглядами, он испытывал зависть и щемящую тоску.

Сергей не знал, что он случайно оказался на улице Дерибасовской, на самой знаменитой улице города, достопримечательности «Южной Пальмиры», местном «Бродвее»! Одесситы и приезжие приходят сюда преднамеренно, чтобы «себя показать и на других посмотреть», но больше всего ради того, чтобы обратить внимание на себя, любимого, засвидетельствовав своё участие в этой ярмарке тщеславия.

Наблюдая за происходящим, Сергей ощутил себя маленьким, одиноким, никому не нужным провинциалом. Ему захотелось поговорить с кем-нибудь, рассказать о ситуации, в которую он попал, услышать ободряющие слова поддержки. Окинув тоскливым взглядом прохожих, он остановил внимание на юную стройную брюнетку с распущенными волосами до пояса, которая шла впереди. И он негромко — откуда только взялась у этого сельского паренька смелость! — обратился к ней:

 — Девушка! Девушка!

Та, не останавливаясь, оглянулась, и бросила в него быстрый любопытно ироничный взгляд.

 — Вас на минутку можно? — продолжил он.

 — А ты за минутку сможешь? — спросила она, сверкнув глазками.

 — Да я так! — сказал, растерявшись, он.

 — А «так» и муж умеет! — сказала насмешливо пигалица, взглянув на него через плечо. И ускорила шаг.

Сергей растерялся, остановился, не зная, как ему поступить. Он догадался, что незнакомка говорит чужими заученными словами. Потому что девушку совсем не шёл этот развязный тон. Но, сконфуженный, он не стал упорствовать, отстал.

Полакомившись в кафе «Снежинка» мороженым пломбир, юноша перешел наискосок улицу и оказался у кинотеатра «Хроника». И как представитель поколения, которое, по большому счету, было продуктом не столько литературы, сколько кинематографа, по привычке взглянул на афишу. В этот день демонстрировали документальный фильм с многообещающим названием: «Барабаны судьбы». И, прельстившись интригующим названием, он купил за десять копеек билет на ближайший сеанс, решив немного отвлечься, а заодно и передохнуть.

В полупустом смотровом зале кинотеатра он выбрал место в ряду подальше от экрана, где было меньше зрителей. Едва фильм начался, на соседний стул бесцеремонно уселся какой-то тип. Минуту спустя, он облокотился правой, согнутой в локте, рукой на спинку стула переднего ряда. При этом его левая рука оказалась почему-то на бедре Сергея. Не успел юноша осознать, что происходит, как рука эта поползла к его гульфику и начала поглаживающие движения.

Не понимая, что происходит, он испугался. И сказал дрожащим голосом:

— Сейчас же убери руку! — и мельком взглянул на незнакомца.

В мерцающем свете проектора прыщеватое лицо соседа выглядело страшновато и отталкивающе, как какая-то гротескная маска.

 — Ничего, ничего, — ответил он хрипловатым от возбуждения голосом, продолжая поглаживающие движения.

Решив, что избавиться от наглого приставалы можно только одним способ, Сергей ударил его локтем под дых. Незнакомец от неожиданности крякнул, и, ничего не сказав, отнял руку от его гульфика.

Минуту спустя, он уже передвигался по проходу, выискивая в сумраке зала другого потенциального партнера. Настроение Сергея было испорчено этим неожиданным происшествием. Выругавшись, он пробрался к выходу и покинул кинотеатр.

«Вот тебе и «Барабаны судьбы!» — подумал он с горечью, сожалея, что ему не удалось досмотреть до конца фильм о жизни африканской саванны.

В расстроенных чувствах он поплелся устало вверх, по улице Дерибасовской, заглядывая в витрины магазинов. У гастронома с большими зеркальными окнами он свернул налево, прошел метров сто и остановился, размышляя, что ему делать дальше. Уловив аппетитные запахи, он открыл застекленную дверь и оказался в просторном фойе: справа был вход в ресторан «Театральный» со швейцаром на посту, дверь слева вела в кафе с таким же названием: «Театральное».

Естественно, он выбрал левую дверь и зашел в обеденный зал кафе. Он был бы немало удивлён, если бы узнал, что несколькими часами ранее здесь же, в этом кафе, завтракал его земляк и старший друг Борис.

Утолив голод, Сергей вышел на улицу. До отправления поезда «Одесса-Львов», на котором он собирался возвращаться домой, оставалось несколько часов. Времени было достаточно, чтобы съездить еще раз на море, искупаться. Но, подумав, решил ближе познакомиться с городом.

Пропустив трамвай двадцать третьего маршрута, он пересек улицу и оказался в парке или в большом сквере, тенистыми аллеями которого гуляли молодые мамы с детьми в колясках, люди постарше, вероятно, пенсионеры, усевшись по-домашнему на скамьях, о чем-то разговаривали, Вероятно, обсуждали исторические решения очередного съезда КПСС.

Колоритные цыганки, подметая подолами цветастых юбок асфальт, приставали по обыкновению к прохожим с предложением погадать «по руке»; другие, повторяя вполголоса: «Тени, тени, тени…», пытались всучить заезжим простофилям парфюмерию сомнительного производства и качества.

Группы футбольных фанатов, спрятавшись в тени каштанов, темпераментно спорили о результатах очередного мачта «Черноморца» с командой «СКА» — местного клуба Советской Армии.

Обойдя по периметру площадь и не найдя на ее территории никакого собора, Сергей остановился у памятника графу Воронцову. На лицевой грани пьедестала была укреплена бронзовая стела с аккуратно выгравированной на ней пушкинской эпиграммой:

«Полу-милорд, полу-купец,

Полу-мудрец, полу-невежда,

Полу-подлец, но есть надежда,

Что будет полным, наконец…»

Повторяя про себя этот поэтический пасквиль, Сергей сел на освободившуюся скамейку. И с грустью подумал: «Если ты оказался один в большом чужом городе и тебе не с кем перекинуться словом, пообщайся с памятником…»

 — О чем грустим, молодой человек? — спросил его мужчина кряжистого телосложения, садясь с глубоким вздохом рядом с ним на скамейку. — Поругался с девушкой и не знаешь, как помириться? — продолжил он, добродушно улыбаясь. — Все мы проходили через это. Но, как видишь, Земля не сошла со своей орбиты, вращается вокруг Солнца и вокруг своей оси.

 — Нет, что вы, с девушкой у меня никаких проблем! — сказал Сергей, подумав о Каролине, оставшейся в Каменец-Подольском. И, взглянув с интересом на неожиданно появившегося собеседника, продолжил:

 — Вот прочитал эпиграмму Пушкина и подумал: «Почему, несправедливо оскорблённый Воронцов не вызвал поэта на дуэль?»

 — Как вас звать, молодой человек? — спросил незнакомец. — Неудобно как-то разговаривать, не зная, с кем имеешь дело.

Сергей представился.

 — А меня зовут Василий Иванович Махно.

 — Махно? — переспросил юноша.

 — Да, — сказал, улыбнувшись, тот, — Махно, боцман портового буксира «Ударник».

И, с минуту помолчав, продолжил:

— Так с чего, Сергей, мы с вами начали?

 — Как с чего? С дуэли Воронцова с Пушкиным! Или Пушкина с Воронцовым…

 — Ах, да! В молодости я тоже задавался этим непростым вопросом. Неоднократно с местными литераторами мы обсуждали вероятность такой дуэли, выдвигались различные версии. И знаешь, к какому выводу мы пришли?

 — Интересно, к какому же? — спросил Сергей, пристальнее взглянув на собеседника.

 — В итоге долгих споров, мы пришли к такому выводу. Михаил Семенович Воронцов был человеком другого темперамента, другого склада ума, чем Пушкин и старше его лет на десять. Заподозрить же его, героя Отечественной войны тысяча восемьсот двенадцатого года в трусости, было бы большой несправедливостью. Но он был сановником высокого ранга, наместником царя на вверенной ему территории. И представь себе, что этот вельможа, царедворец вызывает какого-то коллежского секретаря, каким в то время числился в его ведомстве Пушкин, на дуэль…

 — Выходит, что царский сановник и дуэль — две вещи несовместны, — сказал, сомневаясь в справедливости своих выводов, Сергей.

— Совершенно верно! — согласился с ним Махно. — Но в этой истории есть какая-то мистика. Как известно, донжуанствующий Пушкин, находясь в Одессе, волочился за женой Воронцова, Елизаветой Ксаверьевной, пытаясь таким образом «наставить рога» ее мужу. А в итоге, к концу своей короткой и бурной жизни,  сам был удостоен «Диплома Ордена рогоносцев». И, вызвав Дантеса, во второй уже раз, на дуэль, был тяжело ранен и умер, как невольник чести…  Мистика!  Или дуэль похожая на… самоубийство...

— Мне кажется, что у молодого Пушкина был такой характер, что он ни за что не отказался бы от поединка с Воронцовым, хотя бы даже теоретического, — сказал Сергей.

— Не сомневаюсь. Но в секунданты к нему я бы не пошел,  — ответил Махно. — И улыбнулся, показав золотую фиксу…

Сергей промолчал, он не знал, что ответить собеседнику. Его, романтически настроенного юношу, больше восхищал Джордж Байрон, героически погибший, защищая свободу Греции, чем Пушкин, чью смерть можно было бы классифицировать как бытовую, на почве ревности. И он, взглянув на памятник Воронцову, перевел разговор на другую тему:

— А я, Василий Иванович, тоже хотел стать моряком, намеревался поступить в мореходное училище. Да, вот, незадача, опоздал с подачей документов…

— Я, кстати, трижды поступал в мореходку и, в конце концов, добился своего, — признался боцман Махно…