Глава третья

 

От чего бежим, к чему стремимся…

 

… Ясным июльским утром Сергей Огниенко сошел с поезда «Львов-Одесса». Асфальт перрона железнодорожного вокзала, еще влажный от осевшей на него утренней росы, матово светился, отражая сияние лазоревого неба. Над кровлями домов привокзальных кварталов парили облаком сажи сотни грачей. Разбудив округу пронзительными криками, крылатая армада взяла курс на ближайшую загородную свалку утолить голод тем, что оставил от своих щедрот человек.

Сергея никто не встречал. Он сдал в камеру хранения свой фибровый чемоданчик с вещами и вышел на привокзальную площадь. Обратившись к первому встречному, он спросил, как проехать к морю, но тот лишь пожал недоуменно плечами. И только с десятой попытки ему попался прохожий, который смог ответить на его простой, как ему казалось, вопрос. «А вы садитесь на «пятёрочку», она вас доставит, куда надо…» — сказал мужчина, доброжелательно взглянув на юношу, и показал ему, как пройти к трамвайной остановке.

Несмотря на ранний час утра, вагон трамвая пятого маршрута был забит отдыхающими, как банка консервов «Килька в томате» мелкой рыбешкой или бочка дунайской селедкой.

Держась за верхнюю перекладину, Сергей с любопытством рассматривал попутчиков. Как ему показалось, все они — мужчины, женщины и даже дети, — все выглядели какими-то озабоченными. Словно им предстоял не отдых у «самого синего», а некий таинственный обряд, исполнение которого требует от них наивысшего напряжения физических сил, ума и нервов.

«Этих людей можно понять, — думал он. — Большинство из них приехало на юг впервые, преодолев расстояние в сотни или в тысячи километров, поэтому они пекутся о том, чтобы каждый потраченный ими рубль окупился сполна теплым ласковым морем, целебным воздухом, красотами черноморского побережья».

Наконец, трамвай пошел по крутой дуге и, сделал круг, остановился. «Аркадия», конечная станция!» — объявил вагоновожатый. Его сообщение подействовало на пассажиров как команда «Старт» для легкоатлетов. Едва сдерживая нервозность, они все разом устремились к выходам и три створчатых металлических двери трамвая, пронзительно скрежеща, «выплевывали» их по одному на асфальт.

Оказавшись на твердой почве, толпа отпускников сгруппировалась и засеменила многоголовой стоножкой по широкой аллее, словно прорубленной в плотной зеленой массе деревьев и кустарника, прямо к пляжу, занимать лучшие места «у самой кромки моря…»

Сергей осмотрелся и направился следом, с нетерпением ожидая встречи с морем. До этого дня он видел его только на картинах, в кино и в своих романтических снах. Первое, что привлекло его внимание, были пальмы с волосатыми чешуйчатыми стволами кофейного окраса. Они стояли в кадках посреди клумб, увенчанные темно-зелеными кронами, словно гнездами аистов, разворошенных морским бризом.

Вдруг впереди показалось «нечто», огромное и бирюзовое. Казалось, оно неудержимо движется к берегу, и, в то же время, остается на одном и том же месте. С другой стороны, оно смахивало на линзу цвета морской волны. Она вбирала в себя лучи восходящего солнца и, пропустив их через себя, возвращала их назад, в околоземное пространство, оставив себе столько света и тепла, сколько его было нужно — не больше…

— Море, море… — догадался юноша, удивляясь тому, что море было не таким, каким он его себе представлял. Это оказалось более живым и одухотворенным, что ли.

По склону он спустился к урезу воды, сел на теплый пористый камень цвета потемневшей бронзы и, окунув свои ступни в море, стал смотреть на переливающиеся перламутром волны. Монотонно шелестя, они набегали одна за другой на песчаный берег, и, пощекотав ему пузырчатой пеной ступни и щиколотки, отходили назад, и снова возвращались, ластясь у его ног. И движению этому не было ни начала, ни конца.

А вокруг него на деревянных топчанах, на ярких подстилках, и просто так, на песке, лежали, сидели или купались в море и ходили по пляжу люди. Они принимали воздушные, водные и солнечные ванны, укрепляя свое здоровье. Оно им понадобится еще для свершения ратных и трудовых подвигов.

За свою недолгую жизнь Сергей не видел столько обнаженных человеческих тел, особенно женских. И, провожая взглядом девушек в откровенных бикини, он пытался представить себе, как бы выглядела в таком купальнике его любимая девушка — Каролина.

Вдруг характер волн изменился. Они стали выше, агрессивнее. Набегая на берег, волны недовольно ворча; а, возвращаясь, уносили с собой в море толику песчаного пляжа.

Это прогулочный катер «Прибой», приближаясь к причалу, взбугрил своей массой морскую воду и поднял волны, на которых покачивались мертвенно-бледные тела медуз, напоминавшие издали головы утопленников.

Высадив на причал одних любителей морских прогулок и, взяв на борт других, катер взревел дизелем и стал медленно отходить от причала, «кормой вперед», маневрируя с помощью руля и винта, работавшего на больших оборотах.

Отдыхающие, до этого с интересом наблюдавшие за приходом этого каботажного судна и его швартовкой, вдруг разом отвернулись от него, и уставились своими, жадными до развлечений глазами, поверх капитанской рубки катера куда-то в морскую даль.

— Это барк «Дружба» — сказал один из двух мужчин, стоявших за спиной Сергея.

— Да, курсанты мореходных училищ возвращаются из учебного плавания, — поддержал первого второй мужчина.

Сергей, не до конца поняв, о чем идет речь, взглянул туда, куда были устремлены глаза сотен людей. Как оказалось, их внимание, привлек трехмачтовый парусник, возникший, словно из конденсата водяного пара, зависшего над поверхностью моря. Корабль шел в милях двух-трех от берега. С  того места, где стоял Сергей, не было видно и слышно, как ветер надувает паруса, как форштевень рассекает морскую воду. Однако мысленно юноша был там, на палубе парусника, и всем своим существом ощущал его ход, слышал поскрипывание мачт и свист ветра в оснастке.

Сергей жил далеко от моря, но хотел стать моряком. И его детские игры были связаны с морем. Большие деревья, которые окружали их огород и росли вдоль межи, становились в его воображении морскими судами. Их шершавые стволы и ветви исполняли роли мачт и рангоутов, а зелёные кроны — парусов. Сам он представлял себя бывалым капитаном на этих воображаемых кораблях, флотоводцем.

Каждый раз, взбираясь на дерево, он раскачивал его, создавая, таким образом, иллюзию морской качки. Подавая во весь голос команды: Полундра!», «Всех свистать наверх!» «Идем на абордаж!», — он пугал ворон и сорок, сидевших на верхушках соседних деревьев и ревниво наблюдавших за его действиями или гортанно, по-птичьи, хохотали, когда «ветка-рангоут» ломалась под его весом, и он летел кубарем вниз.

Из обструганных сосновых досок он мастерил действующие модели «корветов» и «каравелл». Закончив их строительство, он прикреплял к мачтам бумажные паруса и отправлял кораблики в большое плавание по бескрайним водам сельского пруда…

Когда Сергей вернулся к действительности, барк «Дружба» словно растворился в морском зыбком пространстве. «А был ли этот парусник? Или он мне только пригрезился?» — подумал он. И растеряно посмотрел на отдыхающих, продолжавших беззаботно нежиться под южным солнцем; на мужчин, чьи голоса он только что слышал, а сейчас полулежавших на тканевой подстилке с рисунком «Розы ветров», и азартно резавшихся в карты.

«Но я же видел его, следовательно, он был на самом деле!» — решил юноша. И, раздевшись до трусов, вышел на бетонный пирс, выходивший в море метров на сорок-пятьдесят. Воздух был свеж от морского бриза, а вода  — прозрачно изумрудного оттенка. Сквозь ее толщу, как сквозь увеличительное стекло, просматривались песчаное дно в солнечных бликах, рыжие камни, зеленовато-коричневые водоросли, которые колебались в ритме придонного течения. Мальки скумбрии или ставриды, словно острые иглы в руках невидимых водяных швей, пронизывали частыми стежками плотную маслянистую поверхность моря.

Глубоко вдохнув, Сергей разбежался и прыгнул вниз головой, как он делал это много раз раньше, ныряя в темные воды сельского пруда. А когда всплыл на поверхность, ощутил на губах непривычный вкус морской воды.

 — Какая она соленая!  — крикнул он. И чайки, кружившие над ним, ответили ему пронзительным лаем, похожим на детский смех…

В кафе «Театральное», как всегда, в обеденный час, было многолюдно. В дальнем углу просторного зала за столом сидел молодой шатен со скуластым загорелым лицом и васильковыми глазами, по всей видимости, студент, и с завидным аппетитом поглощал битки с картофельным пюре.

Когда в тарелке осталось пол-ложки картофеля, а от второго битка — меньше половины, студент оглянулся по сторонам и, убедившись, что за ним никто не наблюдает, поймал рукой барражировавшую над столом муху и слегка помассировал ее в ладони. Обездвижив насекомое, он аккуратно положил его «бездыханное» тельце на остатки пюре и посмотрел оценивающим взглядом на сотворенный им «натюрморт». И, вероятно, оставшись недовольным тем впечатлением, которое он произвел на него, студент поймал вторую муху и проделал с нею то же самое, что и с первой.

 Аккуратно расправил крылышки насекомых, студент, набравшись решимости, взял тарелку с остатками еды, встал из-за стола и решительно направился к раздаточной линии. Он шел по залу, неся впереди себя тарелку с едой и мухами, и громко приговаривал:

 — Что же это, товарищи, вы нас мухами кормите?

Услышав этот монолог студента, посетители кафе, уже взявшие обед и заплатившие за него, в нерешительности останавливались посреди зала и растеряно, с выражением брезгливости на лицах, смотрели в свои тарелки с едой: «А вдруг в борще или в котлетах окажутся мухи!», и переводили откровенно негодующие взгляды на молодого нахала, который своим заявлением о мухах испортил им аппетит. Другие посетители, те, которые только собирались заказать обед, молча покидали кафе…

Первой опомнилась кассир заведения, упитанная молодящаяся женщина с круглым оранжевым, как созревшая тыква, лицом, и увенчанная «тиарой» высветленных перекисью водорода волос. Она повернулась всем своим грузным телом к идущему прямо на нее студенту и неожиданно высоким для ее комплекции голосом сказала, как пропела:

 — Что вы хамите, молодой человек! Какие мухи могут быть в наших котлетах?

 — А это что? — ответил, не растерявшийся студент, тыча указательным пальцем правой свободной руки то в тарелку с мухами, которую он держал в левой руке, то указывая им на пролетающих по залу насекомых.

Нехитрую уловку студента разгадала бригадир кухонной смены, симпатичная брюнетка, по всем вероятиям, выпускница института пищевых технологий.

 Она решительно подошла к возмутителю спокойствия и, взяв его под локоть, тихо сказала: «Ничего страшного, сейчас, сейчас мы все исправим, молодой человек». И повела его к раздаточной линии кафе. Там нерадивому студенту торжественно, как ему показалось, вручили новую порцию говяжьих битков с картофельным пюре, щедро приправленную растопленным сливочным маслом, чего он, собственно, и добивался свой выходкой.

Студент, которого друзья звали просто Боб, невозмутимо взял тарелку с новым блюдом из рук розовощекой поварихи, и с гордо поднятой головой, ни на кого не обращая внимания, вернулся к своему столу и с жадностью проголодавшегося человека накинулся на еду.

Покончив с битком и пюре, он залпом выпил компот из свежих фруктов и вышел на залитую солнцем улицу. Только здесь, вдали от рыжей красавицы кассирши, студент, наконец, смог насладиться приятным чувством удовлетворенного голода. Так вкусно и сытно, как сегодня утром, он давно не ел…

Купание в море  взбодрило Сергея после долгой дороги. И он тем же трамваем пятого маршрута вернулся в центр города, разыскал профессионально-техническое училище морского флота, куда намеревался поступить, и поднялся по стертым ступенькам к массивной двери серого, строгой архитектуры здания.

Оказавшись в длинном полутемном коридоре училища, юноша отыскал дверь, на которой висела табличка с надписью: «Приемная комиссия» и остановился. Сделав глубокий вдох, он открыл дверь и решительно шагнул, как ему казалось, навстречу своему будущему.

В кабинете за столом, застланном красной линялой скатертью, сидел неприметного вида мужчина в форменной рубашке кремового цвета с погонами офицера морского торгового флота.

Он невнимательно выслушал юношу и равнодушно сказал:

 — А вы, молодой человек, опоздали, прием в училище давно окончен, — и продолжил заинтересованно перебирать какие-то бумаги, лежавшие перед ним на столе.

Слова, произнесенные моряком, подействовали на Сергея удручающе, так что он едва не лишился дара речи. Но, взяв себя в руки, он стал сбивчиво объяснять офицеру, что он приехал издалека, с детства мечтает стать моряком, куда же ему теперь?! Но тот только разводил руками.

 — Прием в училище окончен, — повторил он, не отрывая взгляда от бумаг.  — Приезжайте в следующем году и пораньше. Желающих поступить в наше училище всегда предостаточно.

Досадуя на то, что его ожидания не сбылись, Сергей покинул негостеприимное здание училища. На улице стоял летний зной, фасады домов, окрашенные краской цвета охры, отражали солнечные лучи так, что было больно смотреть глазам. И на них навернулись слезы. Придерживаясь теневой стороны улицы, он плелся устало по городу, не зная, куда и зачем. Произошедшее в училище, выбило его из колеи. Он ощущал себя так, словно упал с велосипеда, и его сознание вращалось как колесо вокруг на одной и той же мысли:

«Одесса — поразительный город, оказавшись в нем, ты станешь человека!» — так говорил ему его старший друг Борис, когда прошлым летом он приезжал домой на каникулы. «Вероятно, Одесса прекрасный город, только не хочет принять меня!» — заочно оппонировал он Борису, сожалея о том, что, не взял у родственников его одесский адрес. «Вот был бы сейчас Боб здесь, рядом, он подсказал бы мне, как поступить в сложившейся ситуации…» — продолжал рассуждать юноша.

Взгляд его, скользнув по стене дома, по асфальту тротуара и напоролся на женщину. Она шла впереди, неся авоську в правой руке. Сквозь крупные ячейки этой популярной в СССР хозяйственной сумки просматривались несколько картофелин, буханка хлеба, консервы «Икра кабачковая» и полулитровая бутылка голубоватого молока. Увидев молоко, Сергей вспомнил родное село, дом, двор, в котором жила его семя. И «Зорьку», корову вишневой масти с белой «звездой» на лбу, которая за одну дойку давала около десяти литров молока.

В раннем детстве Сергей воспринимал «Зорьку» как полноправного члена семьи, однако и боялся ее. Когда мать доила в полутемном хлеву корову, он, босоногий, крутился рядом, ожидая, когда ему плеснут из ведра в его большую кружку парного молока, «с пенкой».  В это время «Зорька», увидев его, недовольно мотала головой с большими острыми рогами. И он в испуге отскакивал в сторону, подальше от нее. Однако такое поведение домашнего животного не было актом проявления недружелюбия к мальчику. Просто его присутствие мешало буренке сосредоточиться на главном — на пережевывании жвачки, от которой зависело производство животным молока. Однако корова терпимо относилась к нему, когда по утрам он сопровождал ее на пастбище, а в обед и вечером провожал домой. На пастбище же они занимались каждый своим интересным делом: "Зорька" пощипывала зеленую травку, а Сережка играл с другими такими же подростками-пастухами в «дурака» или в «21», рассчитываясь за свои проигрыши шелобанами.

К вечеру мирное пастбище превращалось в арену для боя… коров. Да, коров. Это зрелище трудно было назвать корридой. Тем не менее, бои были настоящими, на полном серьезе, до первой крови. Только после этого «пастухи–тореадоры» разнимали увлекшихся животных. Победа в этих боях доставалась той корове, которая, забодав соперницу, оставляла на ее боку кровавый след.

Чаще других  в этих боях побеждала маленькая корова черной масти «Чернушка», принадлежавшая другу Сергея Борису. Борис был отчаянным парнем и ради того, чтобы разделить радость победы со своей «Чернушкой», использовал для достижения этой цели одну непростительную хитрость: перед началом боя он ухитрялся незаметно для других участников «корриды» наточить рога своей «Чернушки» напильником…

Вспоминая свое недавнее сельское прошлое, Сергей не заметил, как оказался на улице Пушкинской. Там он сел в троллейбус четвертого маршрута и доехал на нем до остановки «Потемкинская лестница». Поднимаясь по широким гранитным ступеням легендарной лестницы, он осматривался, впитывая глазами детали пейзажа приморского города, словно прощаясь с ним, — так как у него не было никакой уверенности, вернется ли он сюда еще когда-нибудь?

Впереди, на верхней площадке лестницы, обозначился какой-то силуэт. Он проступал мутным пятном на фоне белесого летнего неба. С каждым его шагом вверх по лестнице силуэт, приближаясь, увеличивался в размерах, словно вырастал из земли, закатанной в асфальт.

Наконец, когда Сергей завершил подъем и ступил на верхнюю площадку лестницы, пред ним предстала фигура мужчины, отлитая из бронзы и установленная на гранитном постаменте. Одет он был в древнеримскую аболлу, которая держалась с помощью застёжки-фабулы на левом плече. Как сообщала надпись на бронзовой табличке, это был памятник одесскому градоначальнику герцогу де Ришелье.

Сергей обошел вокруг памятника, остановился рядом с ним и посмотрел в ту сторону, куда было обращено лицо вечного градоначальника. Ему открылась панорама Одесского морского торгового порта: причалы, портальные краны с длинными, как шеи жирафов, стрелами; суда, стоявшие под погрузкой и разгрузкой;  и уже знакомые ему очертания барка «Товарищ», ‒ на этот раз с приспущенными парусами.

Справа — дуга Карантинного мола, с пакгаузами вначале, а на его оконечности — «Воронцовский» маяк известкового цвета, который встречает все корабли, входящие в Одесский порт и провожает их, когда они уходят в дальнее плавание. Благодаря фонарю-короне наверху маяк напоминал Сергею шахматную фигуру ферзя,

Юноша смотрел, не отрываясь, на фиолетовые, темно-синие, серо-зеленые воды Одесского залива, на океанский лайнер, входивший в порт, и мысленно сопоставлял этот морской пейзаж с тем, который он видел в кинофильме «Матрос с «Кометы». После просмотра этой романтической киноленты он окончательно решил стать моряком.  Да ещё эта песня, звучавшая за кадром:

Белые мачты на рейде,

В дымке морской города,

Свет маяка над волною,

Южных ночей забытьё.

Самое синее в мире

Черное море моё…