Глава первая

 

                          «Зачем же Прошлым называть

                            Все то, что в нас и с нами?»

                                                          Лю Да-бай

                                                                                                                 

 

— Я живу далеко, на Польских фольварках. А там, если ты пойдешь со мной, нас могут встретить местные ребята и, боюсь, тебе не поздоровится, — сказала Каролина Сергею, когда они вышли на средину моста, перекинутого над каньоном реки Смотрич, и соединявшего Новый план и Старый город. 

— Ничего, я проведу тебя, и быстро вернусь, — сказал юноша. Отступать ему было уже поздно. 

Они перешли мост, и оказались на небольшой площади, своей формой напоминавшей большого леща, лежавшего на боку, и с брусчаткой, блестевшей в лучах полуденного солнца как рыбья чешуя.

Слева, на противоположной стороне площади, бросался в глаза пустырь, заросший сорной травой, среди стеблей которой то тут, то там торчали камни, оставшиеся от фундамента храма Святой Троицы, взорванного большевиками в тридцатые годы.

Впереди, на фасаде двухэтажного дома, в котором разместились службы районного управления культуры, висел плакат с пророчеством Никиты Хрущева: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!»

Прочитав текст, Сергей представил себе, как двухсот миллионный советский народ — от Прибалтики и Украины на западе и до Камчатки и Сахалина на востоке, — построившись в колонны, в одном порыве, чеканя шаг, марширует к заветной цели.

Над морем человеческих голов развеваются красные флаги с серпом и молотом, мелькают портреты членов Политбюро ЦК КПСС на древках, которые несут в руках комсомольцы, пионеры и октябрята. Над огромной страной из края в край звучит бравурный «Марш коммунистических бригад»:

«Сегодня мы не на параде,

А к коммунизму на пути,

В коммунистических бригадах

С нами Ленин впереди…»

— А мне сейчас — направо, — сказала, прервав фантазии Сергея, Каролина.

— И мне туда же, — нашелся он.

Они свернули на улицу Зарванскую с одно и двухэтажными домами. Построенные в прошлом или в позапрошлом веке, они равнодушно взирали на вялотекущую жизнь районного центра века нынешнего. В тишине снулой улицы только серый камень-плитняк, которым был мощен тротуар, отзывался глухими как у турецкого бубна звуками на каждый шаг, сделанный юношей и девушкой.

Когда они подошли к средневековой каменной башне Стефана Батория и пристроенной к ней Польской браме, юноша, прервав молчание, сказал:

— Сколько ног прошагало по улочкам этим!

— Даже московского самодержца Петра Романова, — уточнила Каролина.

— И что он искал тут? — спросил Сергей.

— Царь отправлялся в Карлсбад на лечение после неудачного Прутского похода, — сказала Каролина. — И, знаешь, тут с ним произошел презабавный случай: когда он въехал под своды Польских ворот, с его головы ветром сорвало шляпу.

— А на картинах и в кино его всегда изображают с непокрытой головой и горящими как у припадочного глазами, — возразил Сергей.

— А тогда Петр наклонился, хотел поднять свою шляпу, — продолжала Каролина. — Однако камердинер остановил его, мол, негоже русскому царю кланяться польскому королю, да еще в виде каменной башни, Петр побледнел, глаза едва не выскочили из орбит, усы ощетинились — камердинер, сам того не ведая, напомнил царю о том, что Московское княжество едва не стало восточной провинцией Речи Посполитой…

— А Петр был скор на руку! Он мог сгоряча согнать свою злость на камердинере, — вставил Сергей.

— Мог, конечно, мог! — согласилась девушка. — Я где-то читала, что он забил палкой до смерти слугу только за то, что тот, замешкавшись, не сразу снял перед ним шапку.

— Что там слуга! Он родного сына Алексея не пожалел, отдав его палачам на растерзание. А на следующий день, когда тело царевича ещё не успело остыть, закатил, как ни в чем не бывало, пир на честь Полтавской битвы, — сказал юноша.

Поднырнув под своды легендарных Польских ворот, Сергей и Каролина вышли за городские стены. Сделав десяток шагов по старому почтовому тракту, юноша оглянулся: в тени Польской брамы ему померещился чьей-то силуэт.

«Петр!» — догадался юноша.

Царь стоял, подбоченившись, и смотрел в его сторону. Выглядел он не таким величественно-театральным, каким изобразил его в поэме «Полтава» Александр Пушкин:

«Выходит Петр. Его глаза

Сияют. Лик его ужасен.

Движенья быстры. Он прекрасен,

Он весь, как божия гроза…»

Нет, нет! Этот выглядел по-другому: с непокрытой головой, в простом зеленом камзоле, в брюках свободного покроя, заправленных в сапоги ботфорты. И выглядел царь неважно. Заметно было, что ему нездоровится. На его болезненное состояние указывали цвет лица, серо-желтого, как пергамент, и фиолетовые круги под глазами.

Не обнаружил Сергей в этом образе императора и того порыва, того темперамента, того величия, которые, растиражированные с помощью книг, живописных полотен и кинофильмов, воспринимались уже канонически-хрестоматийными. И причиной такого преображения мог быть только Прутский поход, закончившийся для московитов более чем неудачно.

Как вспоминал датский посланник Юста Юль, ссылаясь на слова очевидцев, «Царь, будучи окружен турецкою армией, пришел в такое отчаяние, что, как полоумный, бегал взад и вперед по лагерю, бил себя в грудь и не мог выговорить ни слова…»

— Ты чего оглядываешься? Увидел знакомого?   — спросила Каролина.

— Да, Петра!

— Какого еще Петра?!

— Романова! — сказал Сергей, почувствовав неловкость.

— В Старом городе все возможно! — сказала Каролина без тени улыбки на лице. — Однажды вечером, возвращаясь, домой, я вон у тех турецких бастионов тоже увидела привидение. Испугалась, кинулась бежать.

— Не бойся! — услышала набегу. — Я — Юрий, сын Богдана Хмельницкого…

— Я остановилась, дрожа от страха. И спрашиваю сама не своя:

— А что это вы, Юрий Богданович, тут делаете? Зачем людей пугаете?

— Турки поступили со мной несправедливо, — сказал он. — Они казнили меня через удушение и сбросили как какую-то падаль с Замкового моста в Смотрич. Вот я тут и караулю одного из палачей: хочу поквитаться с ним. А ты там за воротами случайно никого не видела?

— Видела, — сказала я, — наряд милиции. Наверное, вас ищут…

Каролина остановилась, и, указав на противоположный левый берег реки, сказала:

— Мне туда, на Польские фольварки. А ты возвращайся. Дальше я сама уже пойду.

— Нет, что ты! Если я взялся провожать, то проведу тебя до самого дома, — возразил Сергей.

По старому Почтовому тракту они спускались к пойме реки, где зеленели огороды, росли, склонившись над водой, ивы и вербы. Каролина шла легкой пружинистой походкой, гордо неся свою изящную, славно изваянную скульптором, голову.

Русая прядь волос, выбившись из аккуратной девичьей причёски, покачивалась у виска в такт ее шагам. Иногда она скашивала темные с синей поволокой как у плодов терновника глаза на своего спутника. Девушке, вероятно, было приятно, что рядом идет молодой человек, не побоявшийся встречи с местными. На лице Сергея играла застенчивая глуповатая улыбка, какую можно видеть у каждого влюбленного юноши.

— А ты, Сережа, откуда родом? — спросила Каролина.

— Я? Я родом из Руды. Может, слышала о таком селе?

— Не только слышала, но и была там.

— Вот интересно! Когда же ты успела?

— Давно это было! После четвертого класса я отдыхала у вас в пришкольном пионерском лагере.

— Жаль, что мы с тобой не встретились тогда. Я бы показал тебе классные места! — сказал Сергей.

— И что же там у вас такого, «классного»?

— Да хотя бы дзоты! Они окружают село по периметру железобетонным ожерельем.

— Дзоты! Разве это интересно?

— Ну, тогда я сводил бы тебя в «Стенку» — так мы называем урочище на высоком берегу Днестра. Оттуда открывается потрясающий вид на противоположный буковинский берег — закачаешься! Давай, когда сдадим экзамены, махнем в Руду. Я тебя все покажу, познакомлю с родителями…

— Ну, как тебе наши пенаты? — спросила Каролина, когда они вышли на центральную улицу Польских фольварков, Суворова, единственным украшением которой была православная церковь Святого Георгия.

— Мне нравится. Особенно эта церковь, вся выкрашенная в синий цвет и устремленная в такое же синее небо, — сказал Сергей.

— Да, была церковь. А теперь это планетарий, — сказала девушка.

— Зато улица носит имя великого полководца…

— Да я о нем и слышать не хочу! — запальчиво ответила Каролина.

— Чем же тебе так не угодил Суворов?

— А тем, что утопил в крови варшавское восстание, и получил за это в награду фельдмаршальский жезл…

Сергей растерялся, искоса взглянув на девушку. Недавно она пренебрежительно говорила о Петре Первом, а теперь вот уничижительно отзывается о Суворове.

— Так ты из-за этого взъелась на старичка-генералиссимуса? — попробовал пошутить Сергей, вспомнив сухонького, с седым хохолком Суворова, каким его изобразили в одноименном советском фильме. — Но у русских всегда так: если они не захватывают чужие территории, то мечом и огнем усмиряют не подчинившиеся им народы…

— Знаешь, как это называется?

— Как? — спросил он, удивленный.

— Карательными операциями, вот как! — сказала Каролина, сердито взглянув на Сергея.

— Так уж и «карательные»? — спросил он, растеряно взглянув на Каролину.

— А ты думал! После такого усмирения Польша и Литва потеряли свою государственность. То, чего не успел сделать Петр Первый, довершила с помощью штыков Екатерина Вторая. Причем России достался самый «жирный кусок», в том числе Правобережная Украина и Подольское воеводство с городом Каменцем в придачу…

— Так вот в чем причина твоей нелюбви к Генералиссимусу! — догадался Сергей.

— Вот, мы уже пришли! — сказала Каролина, и встряхнула головой, словно освобождаясь от тяжелых надоевших мыслей. — Завернем за угол, и я дома…

Для Сергея слова девушки прозвучали, как приговор, сердце ёкнуло и куда-то провалилось. Так бывает, когда летишь в самолете, и он попадает в воздушную яму.

«Как только зайдем за угол, я ее поцелую. А там будь, что будет!» — решил, отчаявшись, юноша, надеясь таким образом задержать Каролинку еще хоть на полчаса…

Однако произошло то, к чему он внутренне готовился и чего боялся. Как только они свернули на улицу Зиньковецкую, тут же столкнулись лоб в лоб с разбитной компанией местных — тремя загорелыми вихрастыми парнями, примерно одного с Сергеем возраста. Одеты они были в одинаковые холщовые китайские брюки по шесть рублей пара, в каких ходила едва ли не половина мужского населения страны советов, в разномастные майки безрукавки, на ногах — кеды, той же китайской фирмы «Дружба».

Увидев незнакомого парня, «фольварецкие» остановились как вкопанные в землю и с любопытством уставились на Сергея. У него заныло под ложечкой, ладони покрылись липкой испариной. Пытаясь скрыть волнение, он взял Каролину под руку, надеясь мирно разойтись с местными «махновцами». Каролина сразу догадалась, что сейчас может произойти, вышла вперед и начала объясняться с парнями на местном наречии:

—Казик, то ест Сергей, хлопак з нашей класы, разем здаемо екзамены в техникум, попросилам го, жебы мне одвизл до дому…

Однако у «фольварецких» на этот счет были свои соображения. И вмешательство девушки только подзадорило малолетних урок, уверенных в своей безнаказанности — ведь их было трое!

— Слышь, бля! — сказал, обращаюсь к Сергею тот, которого Каролина назвала Казиком, прищурив правый глаз. — Ты че это, фраерок залётный, к нашей чиксе липнешь?

Слово за слово, и завязалась драка. Сергей отбивался, как мог. Ему придавало сил присутствие девушки. И он, изловчившись, нанес-таки по лицу Казика два сильных и точных удара, и у того по губам и подбородку потекла темная струйка. Его же били с трех сторон. И неизвестно, чем бы закончился этот инцидент, если бы густой от жары летний воздух неожиданно не пронзила милицейская сирена.

Услышав сирену, хулиганье посчитало за лучшее скрыться, прихватив с собой Каролину. Казик обхватил девушку левой рукой за шею, правой прикрыв ей рот, чтобы она не кричала, и потащил в ближайшую подворотню. Двое других придерживали ее за ноги. Девушка пыталась вырваться, но тщетно — и на этот раз силы оказались неравными.

Два милиционера вышли из ГАЗ-69, и, не обращая внимания на «фольварецких», убегавших, оглядываясь, подошли, вальяжно, не торопясь, к Сергею, отряхивавшему брюки и рубашку от пыли.

— Ну, что, гаденыш, попался! — сказал один из ментов.

Сергей пытался объяснить стражам порядка, что тут произошло. Но те, не слушая его, заломили ему руки за спину, надели на запястья наручники и, затолкав в зарешеченную клетку милицейского газика, доставили в городское управление милиции. 

Дежурный «следователь», допросив Сергея, дал ему расписаться в протоколе дознания и сказал угрожающе: «Ну и влип же ты, хлопец, по самое никуда!» И объявил, что его задерживают на 72 часа до выяснения обстоятельств…

Камера предварительного заключения, куда поместили Сергея, была с одним зарешеченным и забранным железным листом окном — так, чтобы находившийся в ней человек не мог ничего видеть, кроме узкой полоски неба. Из мебели в камере была только деревянные нары без матраца, подушки и одеял. А вместо туалета — «параша», стоявшая в углу.

Оставшись один, Сергей, как затравленный звереныш, заметался по камере: от двери к противоположной стене с окном и обратно. Четыре шага в один конец, четыре — в другой. Чтобы как-то отвлечься, он обследовал камеру. В одном из тайников обнаружил припрятанное лезвие от безопасной бритвы. Повертел его в руках и за ненадобностью вернул на место. «Надо же было так вляпаться, — думал он. — Теперь об учебе в техникуме придется забыть…»

Уставший, побитый, Сергей прилег на жесткие деревянные нары. Уставившись взглядом в грязный, засиженный мухами потолок, он вспомнил родное село, такой же знойный летний день, как сегодня. На отцовской пасеке, расточая медовый аромат, цветет липа. Пчелы, вылетев из ульев, взмывают к ее соцветиям за очередным взятком.

Бабушки Ольга и Стефания или Штефа, как ее все называли, сидя на маленьких стульчиках, общипывают листья щавеля, растущего на грядках. Сегодня они собираются готовить зеленый борщ. Рядом крутится он, непоседливый шестилетний Сережка, лакомясь сладким топинамбуром. Иногда он прислушивается к разговору бабушек. Штефа, в который уже раз, рассказывает, как немецкие самолеты бомбят Каменец. А она убегает из города под смертельный аккомпанемент взрывов бомб, гул и треск рушившихся домов.

После такого «смертельного марафона» она заболела бронхиальной астмой. Дышит она тяжело, со свистом и хрипом, постоянно кашляет. При этом курит, глубоко затягиваясь. Сигареты у нее особые, лечебные. Вместо табака в них измельчённые листья бела - донны. Сергей просит дать ему сигарету, прикуривает от спички, затягивается и начинает кашлять — не хуже, чем сама баба Штефа…

Так, с мерным гулом пчел, цветущей липой, щавелем для зеленого борща, дымом дурмана и рассказами о фашистской бомбежке вырисовывался в воображении Сергея город Каменец-Подольский, в котором он еще ни разу не был…

Незаметно для самого себя он уснул. Снились ему Каролина, «фольварецкие «махновцы», драка с ними, менты, не хотевшие его выслушать, следователь, пугавший всевозможными карами. Вдруг он оказался в каком-то подвальном помещении. По всей видимости, это было камера пыток, и снова увидел Петра. Император сидел в углу на скамье и наблюдал, как заплечных дел мастера с пристрастием пытают его сына Алексея. Слышны были стоны и душераздирающие крики царевича.

Тот, с кровавой пеной вокруг искаженного страданиями рта, клялся, что ничего не замышлял против отца, не участвовал ни в каком заговоре. Но Петр был неумолим и беспощаден. На его лице играла сладострастная нечеловеческая улыбка. Глядя на то, как пытают его родного сына, он, кажется, получал наслаждение…

Сергей проснулся в холодном поту. Стал шарить невидящим взглядом по камере, не понимая, где находится.

— Господи, это же кадры из художественного кинофильма «Петр Ι»! — вспомнил, наконец, юноша. Он смотрел его на прошлой неделе, и там был эпизод с пытками царевича Алексея. Вот они и привиделись ему во сне

На следующий день после очередного допроса Сергей сидел на нарах, наблюдая за действиями паучка-сокамерника. Тот деловито паковал в сребристую паутину очередную жертву — муху, делая из нее куколку. «Смотри ты, как разошелся членистоногий! Готовит продовольственные запасы на зиму», — подумал он. И тут же услышал, как открылось со скрипом маленькое окошко в двери камеры, и охранник хриплым голосом позвал его:

— Подойди-ка сюда, тут тебе передачу принесли.

Сергей подошел к двери, взял из рук охранника пакет, завернутый в газету, сел на нары и развернул. В пакете оказались пирожки. Он взял один и откусил.

«С яблочным повидлом, мои любимые!» — прошептал он.  И подумал: «Однако кто это меня облагодетельствовал? Хозяйка квартиры на Руських фольварках вряд ли знает, где я нахожусь. Неужели — Каролина?» — предположил он.

Мысли о девушке не покидали Сергея с того момента, как он оказался в этой камере предварительного заключения. Хотя знакомы они были всего несколько дней…