Глава седьмая

 

 

 

 

 

Теплый октябрьский вечер. Над Одесским заливом, над морским торговым портом, над пляжами «Ланжерон», «Отрада», «Аркадия» медленно плыла по небу луна, — серебристо-перламутровая как изнанка створки моллюска.

В ее мягком кротком сиянии вся Пересыпь, улица Московская с ее невзрачными домами, редкими магазинами с погашенными витринами, выщербленный асфальт тротуара, искривлённые трамвайные рельсы, старые, с обвисшими до земли ветвями, тополя — все, все приобрело вдруг романтические очертания.

Даже труба металлургического производства судоремонтного завода, торчащая указующим перстом над гребнями кровель, казалась дорической колонной черного мрамора, подпирающей звездный небосвод.

— Смотри, Сережка, смотри, какие радужные круги вокруг луны! — воскликнула Алла, запрокинув свою красивую точеную голову с гладко причесанными волосами. — Вот бы сейчас срисовать их…

— А ты что, рисуешь, Алла? — удивился юноша.

— Да, немного, после восьмого класса я даже хотела поступать в художественное училище, но мои родители заартачились. «Окончишь школу, а там видно будет!» — говорил папа. А на самом деле они с мамой спали и видели меня студенткой политехнического института, — призналась девушка.

— Почему именно политехнического?

— Ну, как же, в нем учился мой отец!

 А ты взяла и назло им перевелась в вечернюю школу, да?

— Ах, Сережка, какая разница, в какой школе получить аттестат о среднем образовании!

 — Я, кстати, такого же мнения, — согласился юноша.

 — Кроме того, я работаю в заводской библиотеке и когда мы окончим школу, у меня уже будет двухлетний трудовой стаж, и он при поступлении в институт зачтется мне как дополнительный бонус…

Сергей пристально посмотрел на Аллу. В лунном свете бледное лицо девушки с кокетливой родинкой мушкой на правой щеке напомнило ему венецианскую карнавальную маску. Но почему, маску и почему, венецианскую? Может быть, потому, что оно, как ему казалось, таило какую-то тайну…

Он вспомнил день, когда впервые пришел в Одесскую вечернюю школу рабочей молодежи №1. Занятия уже шли около месяца. И появление нового ученика в 10-а классе не осталось незамеченным. Отвечая на вопросы ребят, кто он и откуда, Сергей перехватил взгляд одной из учениц. Но она сразу отвела его и стала перелистывать страницы какой-то книги. Кажется, это был учебник по химии. Лицо девушки показалось Сергею знакомым. Он заволновался.

 «А не та ли это пигалица, которая летом так искусно «отшила» меня на улице Дерибасовской?» — подумал он. И на перемене присмотрелся к девушке внимательнее: кокетливая родинка-мушка, которую он запомнил с того раза, была на месте, на правой щеке девушки! «Стало быть, я не обманулся, это — она, та самая. Интересно, узнала ли она меня? Если узнала, то сейчас, должно быть, посмеивается надо мной!» — начал рефлексировать Сергей, вспоминая странно-нелепый диалог, состоявшийся между ними: «Девушка, девушка, вас на минутку можно?» — обратился он к ней. «А ты за минутку сможешь?» — спросила она, бросив на него насмешливый взгляд. «Да я так», — ответил он, смутившись. «А «так» и муж умеет…», — сказала, как отрезала, незнакомка. И ускорила шаг…

Однако Сергей ошибался: девушка не узнала его и не могла узнать. Она просто не помнила той случайной встречи на улице Дерибасовской, как и многого другого из того, что случилось с нею прошлым, быстро пролетевшим, черноморским летом. Во время уроков и на переменах Сергей исподтишка поглядывал на Аллу Ермилову — так звали его знакомую незнакомку. Девушка определенно нравилась ему, чего он еще не сознавал в полной мере. Она же, или не замечала его взглядов, или, если замечала, то игнорировала их. Не известно, как долго продолжался бы этот обстрел взглядами, если бы не преподаватель химии Ольга Петровна Скульская. Ольга Петровна была куратором их класса. И то ли по решению вышестоящих органов, то ли по собственной инициативе она решила повысить уровень успеваемости своих подопечных. Следуя методам и принципам советской педагогической науки, она «прикрепляла» к отличникам и хорошистам отстающих учеников. Предполагалось, что первые, взяв шефство над вторыми, помогут им в учебе.

 — Огниенко, — сказала Ольга Петровна полу приказным тоном армейского старшины. — С сегодняшнего дня вы будете сидеть за одной партой с Ермиловой. Надеюсь, она поможет вам подтянуться по химии, да и по другим предметам тоже. Услышав этот вердикт куратора класса, Алла не выказала большого энтузиазма. Однако со временем она согласилась на то, чтобы, Сергей провожал ее после уроков домой. По дороге они будут беседовать на разные темы, и Сергей, таким образом, сможет практиковаться в русском языке. Такая языковая практика сейчас ему нужнее всего, полагала Алла.

Преподавание предметов в вечерней школе велось исключительно на русском языке. И Сергею, окончившему девять классов украинской сельской школы, было трудно осваивать учебный материал. По этой причине он едва не бросил школу. И, наверное, сделал бы это, если бы не его старый друг Борис.

— Тогда сразу же возвращай в село, — сказал он Сергею, сдерживая раздражение, узнав о его намерении. — Там тебе знание русского языка не понадобиться…

— А в Одессе? — спросил Сергей.

— В Одессе тоже, если ты останешься на всю жизнь разнорабочим, — ответил Боб.

— Ну, я все-таки украинец, — стал противоречить Сергей.

 — Салага, ты как будто живешь в вакууме и не знаешь, партия взяла курс на создание новой «исторически социальной и интернациональной человеческой общности — Советский народ», — сказал Борис, словно цитируя учебник марксизма-ленинизма. — Эта доктрина коммунистов предполагает, что со временем, благодаря целенаправленной планомерной политике Москвы, национальные различия между народами, проживающими в СССР, будут стерты, — продолжал Борис. — Другими словами, не будет никаких украинцев, молдаван, эстонцев или чукчей, а будет один советский народ. А языком общения останется — русский. Следовательно, без знания языка и среднего образования, ты так и останешься Салагой — в прямом и в переносном смысле слова… 

— Да, когда я учился в дневной школе, там нам тоже рассказывали о коммунизме, когда будут стерты границы между городом и селом. И все мы будем жить как одна большая семья, — согласился с Борисом Сергей.

— Вот видишь! Кстати, девушка, которая помогает тебе с языком, она хорошенькая?»

— Да, она красивая и умная, — признался Сергей.

— Одесситки все такие, им палец в рот не клади! — сказал Борис.

— Боб, почему не класть палец в рот? — спросил, ничего не понявший, Сергей.

— Потому что откусят! — ответил, улыбнувшись, тот… 

Все шло своим чередом, пока однажды у ворот вечерней школы №1 не припарковалась «Волга».

— А вот и мой водитель Леня приехал…» — сказала Алла, увидев машину. И, попрощавшись с одноклассниками, она махнула Сергею по-дружески рукой и села на переднее сидение, рядом с молодым водителем. Двигатель чихнул, выпустил облако вонючего дыма, и машина, набирая скорость, скрылась вместе Аллой в ночных сумерках одесской Пересыпи.

Это маленькое происшествие вызвало у Аллиных одноклассниц вполне естественные чувства зависти и пролетарской обиды. Галя Дубчак, мотальщица джутовой фабрики, провожая недобрым взглядом «Волгу» представительского класса, увозившую Аллу, сказала в сердцах: «Тоже мне барыня нашлась!»

Это слово «барыня» для граждан страны победившего социализма имело негативный смысл. Однако оно как прикипело к Алле, девушке из другой среды, став ее негласным прозвищем. И когда речь заходила о ней, одноклассницы называли Аллу не иначе, как «барыня». «Барыню не видели?», «Где это Барыня запропастилась?», «Передай Барыне, что она…» и так далее.

Даже куратор 10-а класса, интеллигентная, сдержанная во всех отношениях Скульская, когда Алла заболела и не пришла в школу, и та, забывшись, спросила: «А что это я сегодня нашей Барыни не вижу?» После чего весь класс взорвался откровенным хохотом, смутив тем самым Ольгу, как за глаза называли куратора учащиеся…

Как позже узнал Сергей, Алла Ермилова происходила из так называемой «порядочной советской семьи». «Порядочными», с определенной долей скепсиса, называли в СССР семьи членов партийно-хозяйственного актива страны, которые пользовались особыми привилегиями, недоступными для других, рядовых, членов советского общества.

Объемы и качество предоставляемых благ, напрямую зависели от того, какую должность или пост занимает член советской иерархи. Субординация в распределении этих благ соблюдалась строжайшая. Например, секретари райкомов или горкомов даже мечтать не могли о тех благах, которые сыпались как из рога изобилия на их вышестоящих начальников — первых секретарей крайкомов или обкома. И такой порядок установился по всей партийно-управленческой вертикали, вплоть до Политбюро ЦК КПСС и Совета Министров СССР.

Отец Аллы был директором крупного научно-производственного машиностроительного объединения, следовательно, он тоже был «пристегнут» к этой советской «иерархической когорте избранных» с толикой привилегий, полагавшихся руководителям такого ранга, в том числе правом на пользование автомобилем «Волга» в служебных целях, — правило, которое не всегда и не всеми соблюдалось. И на служебных автомобилях представительского класса с удовольствием и шиком разъезжали жены, тещи, дети и внуки ответственных работников.

Но служебный автомобиль «Волга» с личным водителем в Советском союзе был не просто средством передвижения, он был зримым индикатором, указывающим на статус того, кого на нем возили. Например, у начальника РСУ-6 Ивана Штейнберга, в котором работал Сергей, тоже был служебный автомобиль. Но, увы, это была не элегантная «Волга» представительского класса небесного или кофейного цвета. А захудалый болотного цвета внедорожник «Газ-69» с брезентовым верхом, получивший в просторечии кличку «бобик» или «козел». Да и то начальник РСУ Штейнберг вынужден был делить этого «козла» со своим заместителем — Леонидом Учителем.

Поэтому Сергей относился к Алле с должным уважением. И верил всему, о чем бы она ни рассказывала. И если она утверждала, что все Ермиловы живут проблемами завода, которым руководит ее отец, как своего собственного, ‒  то так оно и было!

Рассказы Аллы о жизни этого «семейного предприятия» иногда были весьма забавными. В 60-е годы двадцатого столетия СССР активно «окучивал» государства Африки, только что избавившейся от колониальной зависимости. Московские коммуниста стремясь таким образом переманить их на сторону «социалистического лагеря». Поэтому страны «черного континента» активно обменивались правительственными делегациями с СССР. Однажды такая делегация по пути из Москвы на родину, в Африку, посетила Одессу.

Естественно, «дорогих гостей» встречали по высшему разряду. С ознакомительной целью организовали им экскурсию на одно из лучших предприятий города — на научно-производственное машиностроительное объединение — на завод сельскохозяйственного машиностроения, рассказывала Алла. В завершение ознакомления с предприятием и продукцией, которую на нем производят, гостей пригласили в кабинет директора Ивана Ермилова, где уже был накрыт стол с выпивкой и закусками.

Откушав охлажденной водки «Столичная» и бутербродов с черной паюсной икрой, один из членов африканской делегации, — это был министр сельского хозяйства, — предложил местным партийным бонзам и руководству завода наладить в Одессе производство плугов на две тягловые силы. «В такой технике очень нуждается агропромышленный комплекс нашей развивающейся страны», — заявил министр, оглядывая завистливым взглядом импровизированный «шведский стол».

— А что это значит: «Плуг на две тягловые силы»? — спросил Сергей.

— Это, когда два человека, в данном случае, два африканца, впрягаются в плуг и тянут его за собою, обрабатывая, таким образом, почву, — пояснила со знанием дела Алла.

— И что, такой плуг сконструировали?

— Конечно, но его не успели запустить в производство.

— Почему это? — спросил удивлённый Сергей.

— Потому что в той африканской стране, случился очередной военный переворот и члены прежнего правительства, заказавшего плуги на две тягловые силы, оказалось в тюрьме или в изгнании…

— Жаль, очень жаль, интересной была затея, — сиронизировал Сергей.

— Много ты понимаешь! — вспылила Алла. — К твоему сведению, под тот африканский заказ завод получил государственное финансирование. Однако, поскольку его выполнение было отменено, эти деньги пошли на строительство нового административного здания...

Слушая Аллу, Сергей всегда удивлялся тому, как она темпераментно, со знанием дела говорит о заводе, которым руководит ее отец. И сейчас, вспомнив рассказ Аллы о «плуге на две тягловых силы», ему вдруг захотелось обратить внимание девушки на свою персону. К этому его подталкивала романтическая обстановка ноябрьского вечера, потрясающего вида луна на звездном небе, и, конечно же, девушка, лицо которой напоминало прекрасную карнавальную венецианскую маску с милой мушкой-родинкой на правой щеке. И он, несколько смущаясь, сказал:

 — А, знаешь, Алла, я едва не стал артистом…

 —Ты шутишь! — вырвалось непроизвольно у девушки. Так как сказанное юношей очень смахивало на розыгрыш.

— Нет, серьезно! Как-то в июле я проходил мимо театрально‒художественного училища, того, что на улице Торговой, увидел объявление о дополнительном наборе на курс артистов драмы. И не знаю, что на меня нашло, может, перегрелся на солнце, но я подумал: «А почему бы мне не попробовать?» — и зашел в училище. Там меня встретил вахтер — такой себе седенький интеллигентный старикашка. Узнав, в чем дело, он показал мне на дверь кабинета, в котором желающие стать артистами проходят предварительное прослушивание.

— Ну, и что было дальше? — спросила Алла, словно подбадривая его.

— В кабинете меня встретила женщина в строгом деловом костюме, и я подумал, что это директриса. Узнав о цели моего визита, она придирчиво осмотрела меня с ног до головы — а я был одет в мятую футболку, в китайские поношенные штаны по шесть рублей пара и в такие же, китайские, кеды, — и предложила:

— Тогда прочитайте мне что-нибудь наизусть…

Я хотел прочитать «Исповедь хулигана» Сергея Есенина. Но, подумав, что будет неуместным читать стихи непризнанного официально поэта в советском учебном заведении, и начал сгоряча:

 «Я волком бы выгрыз бюрократизм…»

— Маяковский! «Стихи о Советском паспорте», — сказала Алла с энтузиазмом.

— Да! Но когда я подошел к тому месту, где Маяковский зло иронизирует по поводу польского паспорта: «На польский — глядят, как в афишу коза. / На польский – выпяливают глаза / в тугой полицейской слоновости – / откуда, мол, и что это за / географические новости?» — директрису как подменили.

— Достаточно! — сказала она. И отвернулась к окну.

— Почему это вдруг? — спросила Алла.

— Тогда я не понял этого.  А потом решил, что директриса, вероятно, из польской диаспоры Одессы. И ее возмутило, как поэт-трибун, глашатай революции, изгаляется над паспортом ее исторической родины, а заодно и над всеми поляками…

— Но она же советский человек, директор советского театрального училища, она должна была понимать остроту политического момента! — сказала Алла.

 — Знаешь, Алла, читая стихи Маяковского, и советскому человеку есть, над чем задуматься.

 — О чем это ты, Сережа? — удивилась Алла.

— Маяковский пел осанну советскому заграничному паспорту, чтобы его в очередной раз выпустили заграницу. А ты, лучше, скажи мне: когда, в каком возрасте ты получила обычный гражданский паспорт?

— Как только мне исполнилось шестнадцать лет.

— А вот в селах молодежь лишена такой возможности.

— Почему это?

— Потому что в селах люди живут как резервациях.

— Тоже скажешь…

— Да, да! Из-за этого паспорта я опоздал в мореходку. Его мне намеренно долго оформляли. И вообще, из советского села можно вырваться только несколькими способами: поступив в военное училище, завербовавшись на стройку коммунизма — на какую-нибудь Братскую или Саяно-Шушенскую ГЭС, — или, наконец, получив тюремный срок…

— А если парень или девушка захотят поступить в высшее учебное заведение? — спросила Алла.

— Все равно! Для того чтобы они получили паспорт и ухали на учебу в город, необходимо решение общего собрания колхозников. А когда оно состоится — это зависит от председателя колхоза — как он решит, так и будет…

— Страшные вещи ты рассказываешь, Сережа! — сказала Алла.

— Страшные и унизительные, — ответил он. — Мой отец, фронтовик, бригадир полеводческой бригады. За высокие показатели в труде его несколько раз премировали поездкой на ВДНХ — Всесоюзную выставку достижений народного хозяйства СССР. И, представь, каждый раз ему вместо паспорта выдавали справку, удостоверяющую его личность. Видела бы ты этот «документ»! Обычный листик бумаги в клеточку, вырванный из школьной тетрадки с приклеенной фотографией отца и гербовой печатью. И вот с таким «удостоверением личности» он отправлялся в столицу нашей великой Родины — город-герой Москва.

Миновали памятник В. И. Ленину —  таких оригинальных монументов похожих друг на друга, как однояйцевые близнецы, в Одессе было два, один стоял на Пересыпи, а второй — на Молдаванке, они, поднырнув под пересыпским железнодорожным мостом, оказались на троллейбусной остановке. Троллейбус  четвертого маршрута словно поджидала их. Как только они вошли в салон, дверь захлопнулась и машина, вырулив на улицу Суворова, пошла вперед, набирая скорость. В салоне они сидели так близко друг от друга, что, если бы не шум в салоне, можно было бы услышать, как потрескивают разряды статистического электричества, возникавшие при трении рукавов их нейлоновых курток. Оба молчали. Алла отвернулась к окну. По ту сторону стекла, запотевшего из-за разницы температур в салоне и на улице, то возникали, то уходили назад, оставаясь в прошлом, корпуса цехов металлургического производства судоремонтного завода, Армянский переулок и военная гавань, железнодорожный переезд, за которым угадывались очертания пассажирских лайнеров, стоявших у причалов морского вокзала, Потемкинская лестница, Таможенная площадь…

Наконец, взобравшись по Польскому спуску в верхнюю часть города, троллейбус сделал правый, затем левый повороты и выехал на Пушкинскую — бывшую Итальянскую — улицу. В тусклом свете электрических фонарей то появлялись, то исчезали голые торсы платанов. За многие годы деревья так разрослись, что над городской магистралью сформировался густой ветвяной полог. И казалось, что троллейбус несётся по какому-то фантастическому временному туннелю, унося Аллу и Сергея в светлое будущее…