МОЛДАВАНСКОЕ ПРОТИВОСТОЯНИЕ
В это время в кинотеатре «Серп и молот» закончился
очередной сеанс фильма «Юность Максима». Воодушевленный революционным настроем
картины зритель, выходя на улицу, вливался в наэлектризованную толпу. Ситуация
накалялась, негативная энергия била через край, ища выхода. И тут какой–то
«припадочный» из числа блатных швырнул камень в витрину гастронома.
Этот бросок, как выстрел «Авроры», послужил сигналом к
действию. В считанные секунды от витрин гастронома остались одни амбразуры с
торчащими в них осколками битого стекла. Перепуганные продавщицы высыпали на
улицу, как серые мышки. Воспользовавшись моментом, молдаванская шпана с криками
«Хватай — подешевело!» вломилась в магазин. Остальные кинулись следом за ними,
сметая с прилавков все, что попадало под руку, — от популярных в народе
консервов «Килька в томате» до вермишели, соли и спичек. В ликёроводочном
отделе мужики и бабы хватали бутылки с водкой, портвейном, вишневым ликером и
пивом, засовывали их за пазуху и в карманы и пулей вылетали на улицу.
— Бунт, начавшийся
как протест против милицейского произвола и дефицита продовольствия, вылился в
массовую попойку, — констатировал Борис. — Сорокаградусная делала свое черное
дело. Потерявшие голову молодцы порывались идти на улицу Госпитальную
переворачивать троллейбусы, чтобы застопорить в районе движение транспорта.
Другие, настроенные более радикально, призывали сжечь к чертям собачьим местное
отделение милиции.
Но никто никого не слушал и не слышал. Находясь во власти
«великого бессознательного», подвыпившая публика, опустошив гастроном,
разгромила галантерейную лавку, на Алексеевской площади «криминальный элемент»
побил стекла в помещениях районного суда и юридической консультации. На большее
фантазии не хватило.
Участковый Климов, видя такое дело, попытался сбежать от
греха подальше. Воспользовавшись суматохой, он юркнул в один из дворов и запер
на щеколду ворота. Его нашли, выволокли на мостовую и стали «учить уму разуму».
На Молдаванке традиционно не любили милиционеров, как в
царские времена не жаловали полицейских, видя в них цепных псов правящего
режима. Участковый Климов знал об этом. Отдавшись на милость толпы, он при
каждом ударе всхлипывал и, шевеля разбитыми в кровь губами, повторял как
провинившийся школяр: «Отбсцыте, я польше не пуду…»[1]
Тут откуда–то появилась писаная красавица, гражданская
жена одного из местных «авторитетов». Она была в распахнутом каракулевом пальто
с развивающимися как крылья полами, кудрявые русые волосы, выбившись из–под
оренбургского пухового платка, ниспадали прядями на ее искаженное злобой лицо.
— Дайте, дайте я
ему врежу! — кричала она, широко открывая красный от помады рот, и расталкивая
мужиков, лупивших участкового.
— Врежь! Врежь
ему, Маня! Это он твоего Ваню… — сказал и замолчал, не докончив фразы, верзила
двухметрового роста, одетый в фуфайку, подбитую рыбьим мехом, и в
кепке–хулиганке с маленьким козырьком, надвинутой на самые брови, уступая место
женщине.
Та, накинувшись на Климова с отборной руганью, начала
бить его остервенело ногами. Делала она это по–особенному, как женщина: правой
ногой сверху вниз. Со стороны казалось, что, Маня метит острым каблуком своего
сапога участковому прямо в глаз.
А на противоположной стороне улицы взяли в оборот второго
мента, помощника участкового. Молодые «беспредельщики», одурманенные алкоголем
и наркотой, пытались его повесить, перекинув через ветку старой акации веревку
с петлей. Но мент уже был никакой, то есть без сознания. И они, передумав,
перетащив его волоком по снегу на улицу Прохоровскую, и бросили прямо на
трамвайные пути.
Вскоре появился трамвай четвертого маршрута.
Вагоновожатая, увидев распластанное на рельсах тело, дала по тормозам. Выскочив, матерясь, из кабины, женщина
подбежала к поверженному менту, еще утром нагонявшему страх на местных и
разгонявший старушек, торговавших семечками у входа в кинотеатр «Серп и Молот».
Рассмотрев, кто это, вагоновожатая попробовала оттащить
тело к тротуару, но, обессилев, оставила его на мостовой. И мент остался лежать
там до тех пор, пока его не подобрала подъехавшая скорая помощь.
…Бунт на Молдаванке до смерти напугал местные партийные и
советские власти. Такого в Одессе не было со времен революции 1905– 1917 годов
и Гражданской войны. Из обкома позвонили в Москву, в ЦК КПСС. Спрашивали: «Что
делать?» Им ответил один из дежурных функционеров ЦК — Никита Хрущев в этот
воскресный день был на охоте, — он посоветовал местным партийным бонзам
разогнать бунтовщиков с помощью войск!
На Степовую пригнали солдат с автоматами. Однако, как
утверждала молва, командующий Одесским военным округом Герой Советского Союза
Бабаджанян, наотрез отказался отдать приказ о применении оружия к гражданским
лицам, хотя Москва категорически требовала: «Стрелять!»
— То, что
произошло на Молдаванке, не было единичным случаем. Народные волнения были и в
других городах Союза. В частности, в Новочеркасске, где пролилась кровь
рабочих, — сказал Борис.
— Этим все и закончилось? — спросил Сергей.
— Нет, конечно! На
следующий день с утра заработал репрессивный аппарат, искали виновников
беспорядков.
— Нашли? — не
унимался юноша.
— А ты думал!
Конечно, нашли, и всех осудили по самой строгой статье уголовного кодекса СССР,
— сказал с горечью в голосе Борис. Он явно симпатизировавший бунтовщикам. В
1937 году, когда Борису не было еще и 5 месяцев, арестовали его отца,
Пантелеймона. И он, как «румынский шпион» погиб где-то в сталинском ГУЛАГе. Его
матери Ольге, «жене врага народа» и колхознице по социальному статусу, пришлось
одной расти четверых детей…
После этого похода «в люди» Сергей сам искал работу.
Наконец, в рабочем районе Пересыпь он нашел тихую неприметную еврейскую
контору, ремонтно-строительное управление №6, — где его, несовершеннолетнего,
необученного, без одесской прописки юнца приняли на работу разнорабочим.
Начальник отдела кадров предприятия, Семен Семенович
Ставницер, просмотрев паспорт юноши, произнес, то ли спрашивая, то ли
утверждая:
— Так вы,
говорите, из Каменца? — и в стеклышках его очков в золотой оправе вспыхнула на
мгновение и погасла радуга.
— Я не из самого Каменца-Подольского
района, а из района, — уточнил юноша, подумав, что его хотят «взять на арапа».
— А о таком городе
как Хотин вы слышали?
— Ну, а как же!
Хотин находится всего в пятнадцати километрах от нашего села, почти рядом! —
сказал Сергей.
— И вы там бывали?
— продолжал Ставницер.
— Бывал, и не раз,
— ответил Сергей, не догадываясь, куда клонит начальник отдела кадров.
— И вы, наверное,
знаете Фиму, Фиму портного?
— Ефима
Лазаревича? — спросил он неуверенно.
— Да, да, Ефима
Лазаревича Бродского!
— А кто же его не
знает! Однако Фима в Хотине уже не живет, — откликнулся Сергей, удивляясь тому,
как тесен еврейский мир: они все друг друга знают.
— Как так? —
вскинул голову Семен Семенович. И Сергей увидел сквозь стеклышки его очков, как
нервно задергался у него правый глаз. — Неужели?!
— Несколько лет
назад Фима и его молодая подруга Галина переехали жить в наше село; и там они
открыли швейную мастерскую, — уточнил Сергей.
— А как же Роза,
жена Фимы? — спросил упавшим голосом начальник отдела кадров.
— Если верить
слухам, Ефим Лазаревич оставил Розе все, что было нажито совместным трудом. В
том числе прекрасный дом из красного кирпича. Не дом — загляденье! — уточнил
Сергей.
— Вот как! —
вздохнул Ставницер.
Сергей хотел рассказать ему еще о том, какой великолепный
однобортный пиджак черного сукна справил ему Фима Бродский и как отреагировал
на этот костюм директор школы Павловский. Но передумал, решив, что это будет
лишним. А тот, прервав молчание, сказал:
— Ладно, покончим
с этим, молодой человек. Мы возьмем вас на работу, предоставим место в
общежитии. Думаю, вас это устроит. Или как?
— Вполне, даже
очень, — встрепенулся Сергей, уже было потерявший надежду на трудоустройство и
на свое желание остаться в Одессе.
В тот же день на служебном автомобиле «ГАЗ-69» — гордости
советского автопрома, который повидавшие виды шоферюги назвали просто «козлом»,
— мастер участка Гари Крамар доставил юношу на один из ремонтируемых объектов.
Стояла вторая половина августа. Газик мчал, подскакивая
на ухабах улицей Московской. Нежаркое солнце освещало ничем не примечательные
фасады жилых домов, серые унылые корпуса заводских цехов, проносившихся мимо с
морской и с материковой сторон улицы. Вверху, над головами, закрепленные
проволочными растяжками, проплывали красными птицами с белыми отметинами
транспаранты с лозунгами: «Народ и партия — едины!», «Мы придем к победе
коммунистического труда!». «Наша цель — коммунизм!»
Сергей сидел на сидении позади водителя и мастера
участка, смотрел по сторонам, ломая голову над одним важным для него вопросом:
как он будет распределять свою заработную плату? «По пятнадцать рублей буду
ежемесячно откладывать на сберкнижку, по двадцать — отсылать матери. А на
остальные деньги заживу на широкую ногу: буду ходить в кино, развлекаться…», —
наконец решил он, когда внедорожник, заскрежетав тормозами, остановился у дома
номер 13 по улице 8 Марта. Дольше начинались Поля орошения — болотистая низина,
кишащая комарами.
— Выходим, —
сказал Крамар. И, хлопнув дверцей газика, направился к одноэтажному строению с
покатой кровлей и пустыми без рам и стекол проемами окон.
Из дома навстречу ему вышел мужчина лет сорока–сорока
пяти. Был он весь каким-то рыжим: рыжие волосы на голове, рыжие, выгоревшие на
солнце брови и ресницы; красное от загара лицо, усыпано такими же рыжими
веснушками. Загогулинка его носа была испещрена темно-фиолетовыми, почти
коричневыми, прожилками кровеносных сосудов.
— Сергей
Платонович Жук, твой бригадир, — представил его мастер. — И продолжил,
обращаясь к Жуку: — Вот, Платоныч, принимай молодое пополнение рабочего класса…
— Ну, тезка,
пошли, посмотрим, на что ты годишься! — сказал бригадир. И направился к дому,
который ремонтировала его бригада. Сергей покорно поплелся за ним, пытаясь
угадать, что же будет дальше?
Внутри дома, была такая обстановка, какой она бывает там,
где идет ремонт. Всюду валялись какие–то доски, в углу стояли мешки с цементом,
рядом — два повидавших виды ведра с застывшим известковым раствором на дне.
Жук подвел Сергея к мусорной куче солидных размеров,
протянул ему совковую лопату и сказал:
— Вот тебе инструмент, перебрось для начала этот мусор
через окно во двор, а там видно будет…
После получаса работы лопатой, у Сергея на ладонях
появились с непривычки волдыри. А куча мусора не уменьшилась, словно к ней
никто и не прикоснулся лопатой. «Об этом ли ты мечтал, Сережа, когда ехал в
Одессу? Хотел стать моряком, а стал строителем, — рассуждал юноша, рассматривая
свои искалеченные руки. Но, подумав, поправил себя: «Нет, братишка, ты стал не
просто строителем, а строителем коммунизма…»
Так прошел его первый рабочий день. Встретившись с
Борисом, Сергей радостно заявил:
— Наконец-то, Боб, я устроился на работу, получил место в
общежитии, так что считай меня одесситом…
— Ну, и какой тебе
там посулили заработок? — спросил Борис.
— Семьдесят два
рубля в месяц! — сказал торжествующе юноша.
— Так это же всего
двадцать американских долларов по курсу «Внешэкономбанка СССР», — сказал Борис.
— А мне так в
самый раз! — сказал Сергей, не уловив иронии в словах друга. — Я даже смогу
ежемесячно откладывать по пятнадцать рублей на сберкнижку, а по двадцать рублей
отсылать маме…
Услышав этот юношеский бред, Боб прыснул, согнулся в
поясе. И, не удержавшись на ногах, свалился на пол, продолжая истерически
хохотать.
— Ты чего это? —
удивился такой реакции друга Сергей.
— Да ничего,
просто ногу свело, — ответил тот, не желая обидеть юношу.
Получив первый в своей жизни аванс, — 25 рублей, — Сергей
отрыл для себя быстротекущее свойство денег. Как он ни старался, как ни
экономил, завтракая и обедая в дешевых рабочих столовых, деньги у него
кончились быстрее, чем он предполагал. Пришлось обращаться за помощью к
старшему другу.
— Вот видишь, а ты
еще хотел счет в банке открыть! — сказал, иронично улыбаясь, Борис, одалживая
Сергею десятку, чтобы тот смог дотянуть до получки…
Комментариев нет:
Отправить комментарий