"Как дикая магнолия...

 Анатолий Михайленко

     «Как дикая магнолия в цвету…»

 Они могли никогда не встретиться, разлететься в разные стороны мироздания, подобно частицам протоматерии. Однако Его Величеству Случаю было угодно зачем–то свести их вместе. Может быть, для того, чтобы они увидели себя в этом мире такими, какими они еще себя не знали?

Девушку звали Лара. Ее трудно было назвать красавицей. Скорее, к ней подошло бы определение «симпатичная». Овальное лунообразное лицо, высокий лоб с нависающей над ним челкой светлых волос; светло–голубые глаза под такими же белесыми бровями, смотревшие с прищуром; маленький нос и по–детски припухлые губы с блуждающей стеснительной улыбкой. Но эта неброская внешность девушки и привлекла Сергея.

Лара только что окончила среднюю школу и готовилась к поступлению на факультет романно–германской филологии университета. На первых порах они встречались не чаще одного–двух раз в неделю, беззаботно гуляя по пепельным от летнего зноя кварталам родной Ларе Слободки–Романовки.

Редкие деревья на улицах, чаще акация, отбрасывали на тротуар слабую, не спасающую от жары, тень. За серыми дощатыми и каменными заборами цвели мальвы. В тесных двориках полногрудые хозяйки на летних кухнях жарили бычков или хамсу в кляре. Запахи подгоревшего подсолнечного масла и морской рыбы витали в воздухе, перетекали на улицу, проникали во все щели, придавая этому предместью Одессы неповторимое своеобразие.

Как–то, гуляя, они зашли на местное кладбище. Лара, вероятно, ходила сюда еще ребенком и знала все его тайны. Поэтому уверенно шагая по посыпанным песком дорожкам, она безошибочно вывела Сергея к домику сторожа, рядом с которым были две ухоженные могилы.

— А здесь покоятся князь Михаил Семенович Воронцов и его жена Елизавета Ксаверьевна, — сказала она торжественно, словно приобщала юношу к какой–то, только ей ведомой, тайне. — И знаешь, это чудо, или божий промысел, что их прах уцелел после уничтожения в 1936 году Свято–Преображенского собора и был перезахоронен на этом кладбище.

Сергей этого не знал. Но помнил, с каким упоением ученики его класса, поощряемые учительницей, цитировали злую и несправедливую эпиграмму Александра Пушкина на князя:

Полу–милорд, полу–купец,

Полу–мудрец, полу–невежда,

Полу–подлец, но есть надежда,

Что будет полным, наконец.

 Сколько лет прошло с тех пор, а досужие языки продолжают сплетничать о, якобы имевшей место, интимной связи поэта с женой наместника. И он сказал об этом своей спутнице.

— Это все ложь, подлая ложь, — сказала Лара с выражением, не допускающим возражений. — Не могла Елизавета Ксаверьевна быть любовницей поэта.

— Почему ты так думаешь? Ведь все как раз подтверждает эту версию, — попробовал возразить Сергей.

— Вот именно, версию! На это и был сделан расчет, — сказала, как отрезала, Лара.

 Он же, не собираясь спорить на эту тему, подумал только: «Что могла позволить себе Эльза Браницкая, того, вероятно, не могла допустить княгиня Воронцова…»

Лара умела настоять на своем. И продемонстрировала это в очередной рез после того, как не прошла по конкурсу в университет. Первое что она сделала по–своему, это познакомила Сергея с родителями. Вероятно, пытаясь доказать своим поступком им, а, скорее всего, самой себе, что она уже взрослая и вполне самостоятельная девушка.

Ее отец, Афанасий Сидорович Купченко, пенсионер, в молодости служил кочегаром в торговом флоте, мать — Наталья Васильевна работала охранником на сталепрокатном заводе. Они оказались милыми добрыми людьми. Приняли Сергея весьма доброжелательно, может быть, видя в нем своего будущего зятя. Хотя он сам себя в этой роли пока не представлял.

Дав Сергею время пообщаться с родителями, Лара провела его в свою скромно обставленную комнату. И тут же достала с этажерки альбом с фотографиями, подсев ближе к нему, и, демонстрируя любительские снимки, стала рассказывать о школьных годах. Он слушал и наслаждался непосредственной близостью девушки, ее свежим дыханием, едва уловимым ароматом юного тела. Когда Лара подошла в своем рассказе к событиям выпускного вечера, он решился, обнял ее и поцеловал в полураскрытый от удивления рот. Это был их первый не совсем удачный поцелуй.

А Ларина комната с одним небольшим окошком, выходившим в тихий переулок, стала для них уютным местом свиданий, и единственным свидетелем их невинных интимных ласк. Благо, ее родители не мешали уединению молодых, уверенные в здравом уме дочери. Только иногда за стеной, отделяющей комнату Лары от кухни, Афанасий Сидорович, выпив шкалик водки, напевал на свой лад ностальгическое танго Александра Вертинского «Магнолия»:

                             … И, сладко замирая

                               От криков попугая,
                                          Как дикая магнолия в цвету,
                                          Вы плачете, Иветта,
                                         Что песня не допета,
                                         Что это лето где–то
                                        Унеслось в мечту, —

старательно выводил надтреснутым тенором бывший кочегар, искренне тоскуя о давно прошедшей молодости.
       Затем Лара снова, несмотря на протесты родителей, поступила так, как она считала нужным. Устроилась на работу контролером ОТКа на винный завод, находившийся недалеко от их дома. По возможности Сергей встречал Лару после смены. И они или шли в кино, или гуляли до позднего вечера. Его удивляло и радовало, что девушка, работая на винном заводе, в отличие от своих товарок, не пристрастилась к спиртному. Но однажды Лара вышла из проходной навеселе, глаза ее блестели, в движениях появилась непривычная раскованность. Благодаря вину, в ней проявился другой, неведомый ему характер — такой себе бесшабашной слободской девчонки. Когда они шли заросшей аллеей Дюковского парка, она вдруг запела одну из старых блатных одесских песенок:

Как на Дерибасовской угол Ришельевской

В восемь часов вечера облетела весть:

У столетней бабушки, бабушки–старушки,

Шестеро налётчиков отобрали честь…

Экстравагантное поведение Лары вызвало у Сергея улыбку. Но потом, когда он попытался увести ее домой, Лара начала дерзить, сопротивляться.

—Какой же ты мужчина, если не знаешь, чего хочет женщина, — сказала она с вызовом. — Шел бы ты лучше домой, да у тебя и дома–то нет!

Сергей не сдержался, влепил Ларе размашистую пощечину. И не потому, что у него, действительно, не было дома и он жил в общежитии, а потому, как и каким тоном это было сказано. Она ответила ему тем же. И в слезах убежала, не разбирая дороги, к железнодорожной насыпи.

Когда через несколько дней он пришел с извинениями, Наталья Васильевна, узнавшая, естественно, обо всем, что произошло между ними, с ехидцей в голосе сказала:

— Я так и знала, в тихом болоте черти водятся…

Старый мореман тоже не остался равнодушным к происшедшему.

— Лара хорошая девочка, и как мужчина мужчину прошу тебя: не трогай ее и не обижай… — сказал он, посмотрев в упор на Сергея выцветшими в дальних морских походах глазами. И юноша прекрасно понял, что имел в виду бывший кочегар.

Вскоре Лара бросила работу на винном заводе и по протекции любовника соседки Марии, профессора университета, устроилась младшим продавцом в один из престижных книжных магазинов города.

Работая в отделе искусств, девушка буквально преобразилась. Поступила на курсы иностранных языков, стала интересоваться живописью, старалась приобщить к этому и Сергея. А однажды подарила ему редкую монографию «Поль Сезанн».

Зима в тот год выдалась холодной и снежной, Одесский залив покрылся льдом. Когда их выходные совпадали, они ходили в парк Шевченко катались с горки у Александровской колонны, бесстрашно бродили по льду залива, покрытому торосами. Сергей угощал Лару апельсинами, которые приносил из порта. И после них оставались оранжевые следы из корок, светящиеся на снегу, словно зажженные лампадки.

Он целовал ее в сладкие с кислинкой губы, слизывая языком стекавший по подбородку сок. Она смеялась от щекотки, запрокидывая голову и показывая острые как у кошки зубы. Вырвавшись из его объятий, бросала в него снежками и пыталась убежать. Он догонял ее, обнимал, рыча, изображая дикого зверя, валил в снег и они снова целовались.

— Ты меня любишь, — спросила она, став вдруг серьезной, пристально всматриваясь в его глаза. И капельки влаги, оставшейся после растаявших снежинок, катились по ее лицу как нечаянные слезинки.

— Люблю, люблю, Ларочка, — сказал Сергей с воодушевлением. — Тому в свидетели беру я небо и море, скованное льдом…

— И что мы будем делать с этой любовью? — спросила она неопределенно, высвобождаясь из его объятий.

Эта фраза Лары удивила юношу. Но он не придал ей особого значения. Несмотря на вздорный характер девушки, он ее любил. И, как ему казалось, она испытывала к нему такое же чувство.

Но с приходом весны Сергей стал замечать, что целомудренность их отношений тяготит Лару. Но, как все влюбленные, не догадывался, что происходит на самом деле с девушкой, не замечал, что вчерашняя школьница неотвратимо превращается в женщину.

В один из апрельских вечеров, когда оставшись вдвоем, они по–прежнему предавались привычным уже любовным ласкам, Сергей почувствовал, что любимая ведет себя не так как прежде. Пока он соображал, в чем причина, она, выгнувшись дугой, прижалась к нему всем телом, и едва слышно произнесла, задыхаясь: «Возьми меня...». И мгновение спустя, повторила нетерпеливо: «Возьми меня!»

И когда, не помня себя, он уже прикоснулся своим горячим телом к ее горячему и влажному телу, услышал голос старого моремана:

…И, нежно вспоминая

Иное небо мая,

Слова мои, и ласки, и меня,

Вы плачете, Иветта,

Что наша песня спета,

отшатнулся от Лары и, натянув брюки, замер в немом ожидании.

Прошла минута и, не дождавшись от Сергея решительных действий, девушка с каким–то животным стоном спрыгнула с кровати и выбежала на кухню. Несколько помедлив, он вышел следом. Лара была одна, она сидела на табуретке и плакала, прикрыв лицо руками.

Сергей подошел к ней, растерянный, положил руки на плечи, пытаясь успокоить. Но она резким движением отстранилась от его неуклюжих жестов и сквозь рыдания произнесла чужим хрипловатым голосом:

— Ненавижу, ненавижу тебя, уходи, сейчас же уходи! — и продолжала плакать, пряча лицо в свои узкие ладони.

После этого случая Сергей долго не решался свидеться с Ларой. Но все–таки, преодолев робость, зашел к ней на работу в книжный магазин. Она встретила его так, словно между ними не произошло ничего экстраординарного. Но в глазах ее читались холодность и отчужденность.

А потом Лара неожиданно ушла из книжного магазина и стала работать секретаршей в художественное училище.

— Понимаешь, Сережа, мне надоело возиться с книгами, монографиями, альбомами. Это начало попахивать какой–то мертвечиной, пусть и в красивой обертке, — объясняла она как можно убедительнее свой поступок. — А мне нравиться запах свежих красок, растворителя. Наконец я хочу живого общения с интересными творческими людьми.

И на этот раз Лара выбрала то, чего сама хотела. В училище у нее появилось много поклонников. Это тешило ее девичье самолюбие. Однако с этих пор отношения между ними стали напряженнее, а встречи реже. Сергей болезненно переживал, испытывал безотчетное чувство ревности, не догадываясь еще, что Лара, его любимая Лара, уходит, уходит от него навсегда и бесповоротно.

Как–то вечером он искал ее повсюду, где только мог, заходил к ней домой, к ее школьным подругам. Но девушки нигде не было. Наконец он решился пойти в художественное училище, надеясь найти ее там. Проходя по коридору общежития, которое находилось в одном здании с учебным заведением, он услышал в одной из комнат голоса и женский смех.

Отбросив приличия, Сергей вошел. За круглым столом с не хитрой закуской и бутылками шипучего вина, сидели «бурсаки». Привыкнув к полусвету в комнате, он увидел среди них Лару, восседавшую на коленях у старшекурсника Кирилла. Она взглянула на него без тени смущения, всем своим видом говоря: «Ты сам виноват в том, что с нами произошло!..»

Сергей хотел что–то сказать, но не находил подходящих слов. Да и что он мог и смел сказать?! Развернувшись, он вышел в коридор. А затем на галдящую улицу.

Спешить ему было некуда, ночная смена начиналась с нуля часов. Но он поехал в порт. Переоделся в рабочую спецовку, вышел на причал, присел на чугунный кнехт и в наступающих сумерках стал отрешенно смотреть на проблесковый огонь Воронцовского маяка. И, наконец, понял, что все кончено, и ничего уже нельзя исправить в их отношениях. Но виноват ли в этом только он, Сергей?

…Они встретились случайно в первых числах августа на Греческой площади. В этот раз Лара показалась Сергею красивей и стройнее, чем была прежде. Прогуливаясь по Александровскому проспекту, разговаривали практически ни о чем. Он спрашивал Лару, как поживают ее родители? Поступила ли в педин ее лучшая подруга Наташа? А она интересовалась его друзьями–портовиками, с которыми он успел ее познакомить. Незаметно для самих себя, они подошли к Старобазарной площади. Темы для разговора исчерпались. Пора было расставаться. Однако ни он, ни она почему–то не решались сказать друг другу последнее «прощай».

Лара замедлила шаг, как будто решала для себя что–то очень важное. Затем посмотрела на Сергея. И в ее светло голубых глазах, как ему показалось, появился характерный блеск той самой, слободской бесшабашной девчонки и спросила с вызовом:

— А не закатиться ли нам, Сережа, с тобой куда–нибудь за город, как в былые времена?!

В Колхозном переулке они сели в автобус и поехали почему–то в соседний городок Ильичевск. Выйдя на автобусной станции, Сергей и Лара оказались на грунтовой дороге, ведущей к морю.

Уже смеркалось. Закатные лучи отражались в редких облаках насыщенным малиновым цветом. Свежий норд–ост беззастенчиво трепал завитки Лариной прически. И она, пытаясь укрыться от ветра, неловко прижалась лицом к груди Сергея. Он обнял ее и поцеловал. Девушка обвила руками его шею и медленно опрокинулась навзничь в пожухлое степное разнотравье.

И наступил вечер, над морем взошла оранжевая как апельсин луна. Лара неотрывно смотрела в ночную даль, на лунную дорожку, такую же оранжевую, словно устланную корками апельсинов.

— Я не хочу сегодня возвращаться в Одессу, — прошептала она, обжигая его щеку горячим дыханием.

…Они остановились на ночлег в доме родственников Сергея. Те ни о чем не спрашивали, угостили их ужином и домашним вином. А затем постелили им в мансарде.

Ночное светило, не мигая, смотрело через распахнутое оконце в комнату, наполняя ее матовым сиянием. Лара лежала рядом с Сергеем, широко открыв глаза. Ее тело слилось с белыми простынями. И только два темных соска рельефно выделялись на возвышенностях ее груди.

— Я теперь знаю, почему ты так поступил тогда со мной, — сказала, грустно улыбнувшись, Лара. — Это была твоя глупая и неповторимая ошибка.

— Глупая — да, но почему неповторимая? — спросил Сергей.

— Потому что то, что с нами было, уже никогда не повториться, — сказала она. И по ее лицу медленно скатились две золотые слезинки.

«Так ты ничего и не поняла!», — подумал с грустью Сергей.

А за окном, в ночном саду, цикады оглашали округу своей вечной музыкой, прославляя каждый миг этой жизни.