И ничего не могло быть иначе

Анатолий Михайленко

Из книги «Нерасчлененное время»

Продолжение. Начало на стр. от 11.04, 12.04. и 14.04.2015 г.

                                    И ничего не могло быть иначе

                                                           -4-                                                  

    

      В баре мы заняли столик у окна и заказали по чашке черного кофе. Вскоре к нам присоединился Станислав Сычев – один из самых ярких представителей новой волны одесских художников. И я был рад познакомить Александру еще  с одним из моих друзей.

Кроме нашумевшей выставки, устроенной им совместно с Валентином Хрущом на заборе в одесском Пале-Рояле, и названной более чем лаконично: «Сычик + Хрущик», – его работы мало выставлялись. Но и этого было достаточно, чтобы войти в историю современного искусства. К сожалению, в то время я служил в армии и не мог присутствовать на этом эпохальном событии. Эпохальном, потому что после него и московские художники начали устраивать так называемые «заборные выставки». Но одесситы все-таки были первыми…

       За столом речь зашла об одной из последних «квартирных выставок». На этих полуподпольных вернисажах проходили также неофициальные торги. Правда, местные коллекционеры платили за картины гораздо меньшие, чем они в действительности стоили.

        – Но зато это честный заработок, – сказал Сычев. –  Он позволяет художникам держаться на плаву.

 Скромница Саша, с неподдельным интересом слушала, о чем говорят мои приятели, понимающе кивала, явно симпатизируя Сычеву. И я не удивился, когда она спросила:

– Славик, а можно посмотреть ваши работы?

– Конечно, – согласился Сычик, не умевший отказывать женщинам. – Приезжайте ко мне с Аликом, и я вам все покажу.

 Мне не хотелось мешать их беседе. И я стал наблюдать за «бро́уновским движе́нием» в баре. Здесь ближе к вечеру собиралась богема Южной Пальмиры – художники, писатели, актеры, журналисты. Заглядывали сюда и дорогие проститутки. Одна из них сидела за соседним столиком. Она потягивала через соломинку коктейль розового цвета и нервно барабанила по столешнице пальцами с фиолетовыми ногтями.

 От стойки бара отделилась внушительная фигура. Это был молодой подающий надежды новеллист Афанасий Обрученко или Обруч, как его называли приятели. Он нес в подрагивающей руке стакан с «Кровавой Мэри», интуитивно выбирая путь дальнейшего следования. Увидев свободный стул у столика, за которым скучала путана, он бесцеремонно уселся на него. Та посмотрела в его строну уничтожающим взглядом из-под длинных наклеенных ресниц, продолжая нервно, как хищница, скрести фиолетовыми ногтями по столу.

– Я – писатель, – сказал изрядно подвыпивший Обруч, показывая ярко накрашенной блондинке членский билет союза писателей, вероятно, не сознавая, с кем имеет дело. 

  – Что ты мне свой билет суешь под нос, – огрызнулась та. – Ты мне деньги, деньги покажи!

  – А нет денег, – ответил новеллист, скривив в жалкой улыбке губы, – закончились деньги, – пробормотал он, разводя руками.

  – Ну, так пошел ты в баню,– не стерпела такой наглости жрица продажной любви. И, оставив растерянно моргающего Обруча одного, вышла на улицу.

  Инцидент за соседним столом был исчерпан, и я снова переключил свое внимание на нашу компанию. Говорили о художнике Кириаке Костанди. Он был родом из Дофиновки, что под Одессой. 

Я, не встревая в разговор, смотрел на круглое крупное  лицо Сычика с узкими азиатскими глазами. «Оно было у него таким всегда или преобразилось после его скитаний по Средней Азии?», – думал я, потому что познакомился с ним уже после его возвращения в Одессу.

Художник жил на окраине города в добротном одноэтажном доме, построенном его отцом, где он и работал, не имея собственной мастерской.  Иногда я приезжал к нему в гости. Но чаще мы встречались где-нибудь в центре  – на выставках, в кафе или в барах.

В то время Сычев увлеченно писал женские портреты. Натурщицами у него были юные девушки, жившие по соседству. Они позировали ему с удовольствием и, что самое главное, бесплатно. Я видел несколько картин из этой серии. Позже они выставлялись в одной из городских галерей и произвели настоящий фурор.

  Соколов и Млынчик, сославшись на дела в музее, ушли. А мы остались за столом втроем. Славик заказал нам кофе. А себе – еще и рюмку водки. Саша, войдя в роль искусствоведа, задавала художнику банальные вопросы:

– Для вас что важнее – добиться фотографического сходства или передать характер модели, ее душевное состояние?

        – Вот приедете ко мне и все увидите сами, – скромно отвечал он.

 Уже начало смеркаться. И мы провели Славу на Греческую площадь, откуда шли автобусы на поселок Котовского, где он жил.

  – Алик, в Одессе все художники такие загадочные? – спросила Александра, когда автобус с Сычиком скрылся за поворотом.

  – Нет, не все, – ответил я. – И не все такие талантливые…

  ------------------------------------     

   1. Портовый чиновник в средние века, в его функцию входило препятствовать контрабанде кофе; 2 «Малыш» (укр.); 3. «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия, впрочем, не как Я хочу, но как Ты…» (От  Мт. (26:36-46); 4. Командующий османскими войсками, штурмовавшими в 1683 году Вену; 5. Неформальное приглашение присоединиться к общей компании…

-------------------------------------------

На снимке: «Портрет жены художника». С. Сычев

Фото сделано с пригласительного билета на выставку Станислава Сычева            «Вступающие в ХХ1 век», проходившей  в галерее «Мост» в марте 1999 года.

И ничего не могло быть иначе

Анатолий Михайленко

Из книги «Нерасчлененное время»

 Продолжение. Начало на стр. от 11.04 и 12.04.2015г.                                                                

         

                                          И ничего не могло быть иначе    

                                                                 -3-

Мы присели с Сашей на парапет у входа в музей отдохнуть.

– Ты сюда часто ходишь? – спросила она.

– Нечасто, но регулярно. В основном, чтобы встретиться с приятелями. В первую очередь, с Олегом Соколовым.

– А кто это? 

– Художник, – сказал я, – заведующий экспозицией музея. Я познакомился с ним несколько лет назад, когда был еще студентом и подрабатывал в клубе Одесского морского порта полотером и гардеробщиком. Однажды там состоялся поэтический вечер, и Олег Аркадьевич читали стихи:

Молекулярное строение естества

Нанизано на формулу внимания.

Один из постулатов божества –

Непониманье.

Непониманье – выше нет награды,

Как эдельвейс у вечности на плане,

Никем не разворованные клады –

Непониманье…

       – Что он хотел сказать этим? – спросила Саша.

       – Непониманье – ключевое слово. Им можно объяснить многое, – сказал я. – Например, почему художника не признают, отказывают ему в проведении персональной выставки или просто-напросто замалчивают.

        – Это похоже на заговор?

– Уход художника от принципов реализма равен самоубийству, во всяком случае, творческому. А Олег Аркадьевич не только порвал с этим методом, но и продолжает заниматься синтезом религии, науки, мистики и музыки. Мало того, он создал клуб «Цвет, музыка, слово» имени Миколаюса Чюрлениса, читает лекции в молодежных аудиториях о природе цветомузыки.

– И что в этом плохого?

  – Этот клуб – первое в городе общественное объединение, без какого-либо участия в нем государственных структур. И хотя его члены далеки от политики,  занимаются проблемами современного искусства, за Соколовым ведется негласная слежка. Но Олег Аркадьевич боевой кавалерист, не раз ходил в сабельные атаки и это его мало беспокоит…

– Он что, диссидент? – спросила насторожено Саша.

–  А как чиновники могут называть человека, который декларирует: 

  Я математик. Норберт Винер.

  Пришел, кругом царил застой.

  А я художник. Сила – в синей

                                И обречённость в золотой…

…Чем больше я рассказывал Саше о Соколове, тем больше распалялся.

 – Мне просто нравится этот человек, – говорил я. – Характерным худощавым лицом, близорукими голубыми глазами и короткими седыми усиками он напоминает мне любимого писателя Юрия Олешу, каким я знаю его по фотографиям.  Он также, как и Юрий Карлович, с головой погружен в искусство и, не желая идти в ногу с собратьями по ремеслу, выглядит на их фоне белой вороной. Они похожи еще и тем, что непритязательны во всем – как в еде, так и в одежде. Например, Олег Аркадьевич зимой ходит в старом, еще военном кожаном пальто и большой как «аэродром» меховой фуражке; летом – в неизменном сером костюме и сорочках светлых тонов. И для него этого достаточно. Он не гонится за модой, ибо слышит звуки иной музыки...

– Я в нашей редакции тоже выгляжу белой вороной, – сказала Саша, погрустнев. – Начну говорить о живописи, а на меня смотрят как на идиотку.

 – Будь выше этого, как Олег Аркадьев, – начал я успокаивать девушку. – Вот он утверждает, что математические символы могут быть неотъемлемой частью абстрактной композиции, а описанные уравнениями физические явления – выглядеть изящно и красиво. И как пример он приводит, может быть,  самую знаменитую в мире науки формулу Е = mc², выведенную создателем теории относительности Альбертом Эйнштейном. Даже я вижу, что она прекрасна, хотя не знаю во всех тонкостях взаимосвязи массы и энергии. А о нем говорят, что он не от мира сего…

        – И о чем вы с ним говорите, когда встречаетесь, –  спросила Александра?

– Я, Саша, встречаясь с Олегом Аркадьевичем, стараюсь меньше говорить и больше слушать. Иногда смотреть. Недавно он пригласил меня на выставку французского художника и скульптора Виктора Вазарели – одного из основателей оптического искусства, или оп-арта. И я был просто ошарашен, ошеломлен его работами.

 Как раз в конце недели

Сошлись – не различишь –

«Привоз» и Вазарели,

Одесса и Париж.

Они соединились

В квадраты и круги,

Двоились и троились,

Уйдя из-под руки.

Так то, что лишь казалось,

И впрямь произошло,

Вселенские квазары

Раздвинули стекло.

Дохнуло ветром пряным,

Промчалось предо мной

Оптическим обманом,

Мелодией одной…

Едва я закончил читать стихи, как в дверях показались Веня Млынчик, главный хранитель фондов музея, и Олег Соколов. Поздоровались. У Олега Аркадьевича своеобразное рукопожатие – только большим, указательным и средним пальцами. Два других – безымянный и мизинец не действуют после тяжелого ранения на фронте.

– Мы идем в бар «Красный» на кофе, – сказал Соколов. – Если наша компания вас устраивает, садитесь на хвост⁵…

Продолжение следует

И ничего не могло быть инаяе

Анатолий Михайленко

Из книги «Нерасчлененное время»

Продолжение. Начала на стр. от 11.04.15г.

                                   И ничего не могло быть иначе                 

                                                         -2-

       Спустившись вниз по Дерибасовской, мы вышли на Пушкинскую, и минут через пять были в Музее западного и восточного искусства. Блуждая по его огромным залам с высокими потолками и лепниной, восхищались строгими работами старых мастеров – Поля Леруа, Франса Хальса, Корнелиса Лелиенберга, Питера Буля, Джованни Баттиста Пиранези; и каждый раз, переходя из зала в зал, мы невольно пугали старушек-смотрительниц, дремавших по углам на венских стульях. Услышав скрип паркета, они вздрагивали, вскидывали головы на тонких морщинистых шеях и, моргая как совы, смотрели недовольно в нашу сторону…

– Вот она! – произнесла тихо Александра, когда мы подошли к картине  "Поцелуй Иуды или взятие Христа под стражу» кисти Микеланджело да Караваджо.

Работая над известным библейским сюжетом, художник мастерски использовал свет и тени. Этот прием позволил ему передать высшую степень трагизма происходящего в Гефсиманском саду после совершенного Христом две тысячи лет назад моления о чаше³.

Пространство внутри рамы казалось наэлектризованным. При этом колеблющееся пламя факелов, как всполохи молний, из кромешной иерусалимской ночи выхватывали несколько ключевых фигур и деталей вечной сцены предательства, оставляя все второстепенное в тени.

На переднем плане  – фигуры Христа, его любимого ученика Иуды  и стражника в доспехах уже схватившего Иисуса за плечо. Красноречиво и точно передают состояние Спасителя, Его освещенные лик и руки со сплетенными пальцами, говорящие нам, что Он смиренно принимает происходящее и готов уже к тому, что предначертано Ему свыше.

– Обрати внимание на две физиономии на заднем плане картины: справа, искаженную ужасом, и слева, не выражающую ничего, кроме любопытства стороннего наблюдателя, – сказала Саша. – Передавая на полотне душевные состояния этих двух участников события, художник, как мне кажется,  попытался показать противоречивые настроения людей той эпохи… 

– А представь себе, не будь этого поцелуя, история могла бы быть совсем иной, – сказал я Саше.

– Не богохульствуй, – ответила она. – Все произошло так, как должно. И ничего не могло быть иначе!

 Мы оставили Христа одного во враждебном окружении. Но в отличие от его современников мы знали, как и чем закончилась эта история. Тем не менее, Саша вышла из музея кроткой и задумчивой.

– А где ты познакомилась с Юрием Кульчицким? – спросил я, чтобы отвлечь ее от грустных мыслей.

– Прошлым летом я путешествовала на теплоходе по Дунаю,– сказала она. – Кроме других стран, мы посетили Австрию и ее столицу Вену.

При этих словах Саша достала из сумочки конверт с фотографиями. На одной из них был изображен дом, на стене которого можно было прочесть: Kolschitzkygasse, 4. То есть переулок Кульчицкого, 4. На другом снимке была запечатлена фигура человека в боснийской шапочке, оригинальной, застегивающейся наискось куртке, в чулках и коротких панталонах с подносом в левой и кофейником в правой руке.

– Это и есть тот самый памятник Кульчицкому – почетному гражданину Вены, – продолжила Саша. – Установлен он на уровне второго этажа дома, где находится кофейня «Zwirina». Но выглядит здорово! Не правда ли?

– Вероятно, кафе находится в каком-нибудь захолустном пригороде Вены? – спросил я.

– Ну что ты, это десятый район столицы Австрии Фаворитен, названный так в честь дворцового комплекса, – сказала с гордостью Саша.

– А как Кульчицкий вообще попал в Вену? – я все еще с недоверием относился ко всему услышанному.

        – Случилось это после того, как ему удалось вырваться из плена. А когда турки обложили Вену, он совершил невозможное – спас город!

– Он что, командовал австрийскими войсками? – съязвил я.

– Кульчицкий никем и ничем не командовал, – спокойно ответила на мой выпад Саша. – Но в самый трудный  момент он под носом у турок переправился через Дунай, добрался до штаб-квартиры герцога Лотарингского и сообщил ему об осаде Вены. На помощь пришли войска Священной Лиги, в составе которых, кстати, было около пяти тысяч запорожских казаков, и разгромили турецкую армию паши Кара-Мустафы⁴.

 – А причем тогда «кофе по-венски»?

         – А притом! Кульчицкий попросил в награду триста мешков с кофейными зернами, захваченных с турецким обозом.

 – И начал торговать кофе?

 – Нет! Он открыл кофейню. И в скором времени венцы полюбили этот бодрящий ароматный напиток. Юрий Францевич добавлял в кофе сливки, корицу, молотый корень горчанки, сахар и другие ингредиенты. Отсюда и пошло это название – «кофе по-венски», – торжественно закончила свой рассказ Саша. 

   Продолжение следует

И ничего не могло быть иначе

 Анатолий Михайленко

Из книги "Не расчлененное время"

                                     И ничего не могло быть иначе

                                                                     -1-

Молодость – быстропроходящий капитал. Но какое удовольствие его тратить, когда ты здоров, холост, не обременен  непомерными амбициями и завистью к более успешным современникам! Пусть они, угодничая перед начальством, подсиживая коллег, совершая ради карьерного роста непростительные мерзости, завидуют тебе, видя, как ты без оглядки с наслаждением транжиришь время, счастлив уже тем, что живешь на этой земле, любишь и надеешься на взаимность…

Такие мысли роились в моей голове, когда мы с Александрой – девушкой никогда не говорящей однозначно «да» или «нет», – шли по осеннему городу. И я чуть было не высказал их вслух. Но вовремя передумал, испугавшись, что моя спутница посчитает меня совсем уж бесперспективным малым.

Стоял теплый южный сентябрь. Глубокое пастельно - синее небо источало благодать. На Дерибасовской листья молодых лип, едва подернувшиеся скупой позолотой, стыдливо светились под нежаркими солнечными лучами. Умиротворенность этого погожего дня передалась и Александре. Она шла и читала стихи:

Ранний светлый сентябрь в полудреме

Дышит тихо пожухлой листвой,

Небо, кажется, пальцами тронешь –

Синей-синей прольется водой…

      Познакомились мы случайно, столкнувшись в коридоре редакции одной из местных газет. «Экскьюз ми», – сказал я, имея глупую привычку употреблять к месту и не к месту несколько заученных английских фраз. Девушка посмотрела на меня, удивленно вскинув рыжие брови, мол, откуда ты взялся такой. Смутившись, и не зная, как достойно выйти из создавшегося положения, я представился:

 – Александр.

 – Саша, – ответила девушка. И мы рассмеялись, удивившись совпадению наших имен. Оказалось, она работает в газете корректором, но метит в жизни на большее, учась заочно в институте искусств…

        Мы шли по Деребасовской, радуясь погожему осеннему дню. Миновав когда-то модное кафе «Алые паруса», мы пересекли улицу Екатерининскую и подошли к дому «китобоев», построенного в стиле сталинского ампира. В нем размещалось управление рыбопромышленного объединения «Антарктика» и здесь постоянно тусовались моряки. В урне у входа и вокруг нее было полно разномастных окурков.

– Нервничают ребята, – сказал я. – Вот и курят без перекура…

– А чего им нервничать? – спросила Саша.

– Не умастишь кадровика – будешь год сидеть на берегу! – пояснил я, зная не писаные правила, которые установили береговые чиновника флота.     

– Подумаешь…

– Это ты можешь думать. А для настоящего моряка жизнь без моря —  не жизнь. Вот мой друг тралмейстер Кулеба всего месяц на берегу, а уже не знает, куда себя деть, начал пить.

– Ему что, романтики не хватает?

– Какой романтики, Саша! Не хватает настоящей мужской работы…

На противоположной стороне Дерибасовской сверкало большими во всю стену окнами четырехэтажное железобетонное здание ресторана «Братислава». Проходя мимо него, я всегда вспоминал другой дом, скорее, домик, «избушку на курьих ножках», запавшую мне в душу.

– Когда-то на месте этого монстра стоял старенький уютный особняк из камня-ракушечника, – сказал я. – А на его первом этаже  была  знаменитая пельменная.

– Знаменитая, потому что ты там ел пельмени? – спросила, не скрывая иронии, Саша.

– В годы юности мы с приятелями часто заходили туда перекусить, а зимой, продрогнув на холодном морском ветругане, еще и погреться, – сказал я. – Воздух в пельменной был теплым и влажным от испарений, исходивших из кухни, всегда остро пахло уксусом и черным молотым перцем… Улавливаешь!?

       – Что именно? – спросила она.

       – Запах жареных кофейных зерен.

        Саша промолчала. Я же, как заправский «вынюхиватель кофе»¹, безошибочно распознал этот аромат среди других запахов улицы. И только когда спустя минуту-две я распахнул пред ней стеклянную дверь небольшого, всего на три стоячих столика кафе «Малятко»², она улыбнулась:             

         – Приятно, когда твои желания угадывают с полуслова…

 – Как всегда? – спросила меня как старого знакомого буфетчица Анна.

 – Пожалуйста,  дайте нам по два бутерброда с ветчиной и сыром и по большой чашке кофе, –  попросил я Анну, улыбнувшись ей в ответ.

 – А я и не знала, что в городе есть кафе с таким милым названием – «Малятко»! – призналась Александра. Значит, ей понравилось, решил я. И это мне на руку: ничто так не сближает людей, как совпадение вкусов.

– А знаешь, кто придумал рецепт «кофе по-венски»? – спросила она, сделав первый глоток ароматного обжигающего напитка.  

– Думаю, какой-нибудь венский кондитер.

–Ты глубоко ошибаешься, – последовал ответ.

–Тогда кто-нибудь из одесситов, давно обосновавшихся в столице Австрии, – не сдавался я.

–  И снова – мимо...

– А кто же тогда!? – не скрывал я своего любопытства. 

– Этот рецепт, чтоб ты знал, придумал украинец Юрий Кульчицкий, – ответила она. – В его честь в столице Австрии названа  улица и даже сооружен памятник…

Допив кофе, мы вышли на улицу и остановились на углу Дерибасовской и Ришильевской. Кофе взбодрило меня. А у Саши даже движения и мысли стали другими.

– После кофе душа моя возжаждала духовной пищи, – сказала она, словно догадалась, о чем я только что подумал.

– Давай сходим в кино, – предложил я.

– В кино скучно. Лучше пойдем в музей, посмотрим картины.

Я был не в восторге от Сашиного предложения. Мне хотелось остаться с ней наедине – где-нибудь в парке или на морском побережье. Но смирив желания и гордыню, молча, последовал за ней.

 (Продолжение следует)