Как дикая магнолия в цвету…

«Как дикая магнолия в цвету…»

                                                

                                           Новелла

   

    Они могли никогда не встретиться, разлететься в разные стороны мироздания, подобно частицам протоматерии. Однако Его Величеству Случаю было угодно зачем-то свести их вместе. Может быть, для того, чтобы они увидели себя в этом мире такими, какими они еще себя не знали?

    У Лары было лунообразное лицо, высокий лоб, который скрывала челка светлых волос; небольшие светло-голубые глаза под рыжеватыми ресницами, смотревшие на окружающих с легким прищуром; по-детски припухлые губы, казалось, в любой момент готовые ответить улыбкой на дружеское слово или душевный порыв. Ее нельзя было назвать красавицей в том смысле, в каком это слово понимает большинство окружающих. Но как раз эта кажущаяся простота и привлекла Сергея.

     Лара только что окончила среднюю школу и готовилась к поступлению на факультет романно - германской филологии университета. Поэтому молодые люди встречались на первых порах редко, не чаще одного раза в неделю.

     Они непринужденно гуляли живописными кварталами родной Ларе Слободки. За оградами, выглядывая из-за них, как любопытные живые существа, цвели мальвы. Их едва уловимый аромат смешивался с запахами подгоревшего подсолнечного масла и морской рыбы – в тесных дворах полногрудые хозяйки на летних кухнях жарили бычков или хамсу в кляре. Этот букет, казалось бы, несовместимых друг с другом запахов, выливался на улицы, придавая этому бедному району Одессы неповторимое своеобразие.

Однажды, во время очередной прогулки, молодые люди зашли на местное кладбище. И Лара, вероятно, посещавшая его с детства и знавшая все его тайны, привела Сергея к сторожке и указала на две ухоженные могилы. В них покоился чудом уцелевший и перезахороненный здесь после уничтожения в 1936 году Свято - Преображенского кафедрального собора прах героя Отечественной войны 1812 года, наместника Новороссийского края и Бессарабии, светлейшего князя Михаила Семеновича Воронцова и его жены Елизаветы Ксаверьевны.

Об этой чете Сергей знал из школьной программы по русской литературе. Он помнил, как в классе, поощряемые учительницей, ученики с удовольствием цитировали злую и, как потом оказалось, несправедливую эпиграмму Александра Пушкина на князя. Также много судачили о стихах поэта, посвященных княгине, с которой у него была  якобы интимная связь. О чем он и не преминул сказать своей спутнице.

- Это все ложь, подлая ложь,- сказала Лара с выражением, не допускающим никаких возражений. – Не могла Елизавета Ксаверьевна быть любовницей опального поэта.

- Почему ты так думаешь? Ведь все как раз подтверждает именно эту версию,- попробовал настоять на своем Сергей.

- Вот именно, версию! На это и был сделан расчет, - заключила Лара.

    Николай не стал перечить. Он не был настолько начитан, чтобы вступать в серьезный спор на эту тему с абитуриенткой университета. «Что могла позволить себе в юности Эльза Браницкая, того, вероятно, не могла допустить княгиня Воронцова», подумал он, ничего не говоря девушке.

Лара умела и могла настоять на своем. И продемонстрировала это сразу же после того, как не прошла по конкурсу в университет. Первое что она сделала по-своему, это познакомила Сергея со своими родителями. Вероятно, пытаясь доказать этим поступком им, а, скорее всего, самой себе, что она уже взрослая и вполне самостоятельная девушка.

Ее отец, Афанасий Сидорович Купченко, пенсионер, в молодости служил кочегаром торгового флота, а мать - Наталья Васильевна, еще продолжала работать охранником на сталепрокатном заводе, поскольку была моложе мужа. Они оказались милыми добрыми людьми. И приняли Сергея весьма доброжелательно, как  своего гипотетического зятя. Хотя он сам себя в этой роли пока не представлял. 

   Дав Сергею какое-то время пообщаться с родителями, Лара провела его в свою скромно обставленную комнату. Увидев неловкость юноши, она достала с этажерки альбом со школьными фотографиями, подсела ближе к нему и повела рассказ о годах, проведенных в средней школе, демонстрируя любительские снимки.

   Сергей не столько слушал, сколько наслаждался непосредственной близостью девушки, ее свежим дыханием и еле ощутимым ароматом юного тела. Когда в своем рассказе Лара подошла к событиям выпускного вечера, он обнял ее за талию и, робея, поцеловал ее в полураскрытый от удивления рот. Это был их первый не совсем удачный поцелуй.

 А бедно обставленная комната Лары еще не раз потом становилась для них местом свиданий и единственным свидетелем их неопытных интимных ласк. Ее родители не мешали их уединению, уверенные в здравом уме дочери.

Только иногда за стеной, отделяющей комнату Лары от кухни, Афанасий Сидорович, выпив шкалик водки, напевал на свой лад ностальгическое танго Александра Вертинского «Магнолия»

                      …И, сладко замирая

От криков попугая,
Как дикая магнолия в цвету,
Вы плачете, Иветта,
Что песня не допета,
Что это лето где-то
Унеслось в мечту! –

выводил надтреснутым тенором бывший кочегар, искренне тоскуя о своей давно прошедшей молодости.
       Затем Лара, несмотря на протесты родителей, опять поступила так, как она считала нужным. Устроилась на работу контролером ОТКа на винный завод, располагавшийся неподалеку, на улице Фрунзе, по которой протекал дурно пахнущий ручей.

 По возможности Сергей встречал ее после смены. И они гуляли до позднего вечера. Его удивляло, что имея свободный доступ к спиртному, девушка, в отличие от своих товарок, не пыталась его попробовать. Но однажды это все-таки случилось. Лара вышла из проходной навеселе, в глазах ее прибавилось больше синевы, щеки горели румянцем, а в движениях появилась непривычная раскованность. Благодаря вину, в ней проявился другой, неведомый ему характер - бесшабашной слободской девчонки. Когда они шли заросшей аллеей Дюковского садика, она вдруг вполголоса запела одну из старых блатных одесских песенок:

                                Как на Дерибасовской угол Ришельевской

В восемь часов вечера облетела весть:

У столетней бабушки, бабушки-старушки,

Шестеро налётчиков отобрали честь…

    Сергей не лишен был чувства юмора. Экстравагантное поведение Лары сначала вызвало у него улыбку. Но потом, когда он попытался отвести ее домой, а она начала ему дерзить, сопротивляться, хорошее настроение его, как испарилось.

    - Какой же ты мужчина, если не знаешь, чего хочет женщина, - сказала с вызовом Лара. – Шел бы ты лучше домой, да у тебя и дома нет! 

    Сергей не сдержался, и не потому, что, действительно, жил в портовом общежитии, а потому, как и каким тоном это было сказано, и влепил Ларе размашистую пощечину. Она – ответила ему тем же. И в слезах убежала по направлению к железнодорожной насыпи.

     Когда через несколько дней он пришел с извинениями к ней домой, Наталья Васильевна, узнавшая, естественно, обо всем произошедшем, с ехидцей в голосе сказала, обращаясь к нему:

    - Я так и знала, в тихом болоте черти водятся…

     Старый мореман тоже подозвал Сергея к себе и сказал ему, не повышая голоса:

- Лара хорошая девочка, не трогай ее и не обижай…- И юноша прекрасно понял, что имел в виду бывший кочегар.

     Вскоре, однако, Лара осознала, что работа на винном заводе – это путь вникуда. И, несмотря на свою гордыню, прислушалась все-таки к совету родителей. С помощью любовника соседки Марии, который к тому же был университетским профессором, ее удалось устроить младшим продавцом в один из престижных книжных магазинов.  

    Работая в отделе искусств, Лара буквально преобразилась. Поступила на курсы иностранных языков, стала интересоваться живописью, старалась приобщить к этому и Сергея. А однажды даже подарила ему редкую монографию «Поль Сезанн».

    Неожиданно наступила зимы, которая выдалась настолько холодной и снежной, что Одесский залив покрылся льдом. Молодым людям нравилось, когда их выходные совпадали, ходить в парк Шевченко кататься на картонном листе с горки, бесстрашно бродить по льду залива, покрытому торосами. Сергей угощал Лару апельсинами, которые приносил из порта. Они лакомились этими дарами южных стран, оставляя после себя оранжевые следы из корок, светящихся на снегу, словно огоньки зажженных лампадок. 

   Несмотря на вздорный характер девушки, его привязанность к ней переросла в настоящую юношескую любовь. И она, как ему казалось, испытывала к нему такое же чувство.

    Но с приходом весны Сергей стал замечать, что целомудренность и незавершенность их отношений начинают  тяготить Лару. Однако он еще не отдавал себе отчета, что метаморфозы, происходящие с недавней школьницей, связаны с ее быстрым взрослением: из девушки она неотвратимо превращалась в женщину.

В один из апрельских вечеров, когда никого не было дома, они предавались обычным любовным ласкам. Однако на этот раз девушка вела себя не так, как прежде. Когда Сергей, расстегнув блузу, начал нежно целовать грудь, Лара, дрожа всем телом, еле слышно произнесла на выдохе: «Возьми меня...». Вероятно, она хотела сказать «Люби меня…», но почему-то из ее уст слетели именно эти слова.

Прошла минута или две и, не дождавшись от Сергея решительных действий, она с каким-то животным стоном вырвалась из его объятий и выбежала на кухню. Несколько помедлив, он вышел следом. Лара сидела на табуретке и плакала, прикрыв лицо руками. Сергей подошел к ней, растерянный, положил руки на плечи, пытаясь успокоить ее и объясниться. Но она резким движением отстранилась от его неуклюжих жестов и сквозь рыдания произнесла чужим хрипловатым голосом: 

  - Ненавижу, ненавижу тебя, уходи, сейчас же уходи! – и продолжала плакать, пряча лицо в свои узкие ладони.

  После этого случая Сергей долго не решался свидеться с Ларой. И только усилием воли он заставил себя прийти к ней на работу в книжный магазин. Она встретила его так, как будто между ними не произошло ничего экстраординарного. Но в глазах ее читались холодность и отчужденность.

     А потом Лара неожиданно ушла из книжного магазина и перешла работать секретаршей в художественное училище.

- Понимаешь, Сережа, мне надоело вечно возиться с книгами, монографиями, альбомами. Это начало попахивать какой-то мертвечиной, пусть и в красивой обертке, - объясняла она как можно убедительнее свой поступок. – А мне нравиться запах свежих красок, растворителя. Наконец я хочу живого общения с интересными творческими людьми.

И на этот раз Лара выбрала то, чего сама хотела. В училище у нее появилось много поклонников. Это тешило ее девичье самолюбие. Однако с этих пор отношения между ними стали еще напряженнее, а встречи реже. Сергей болезненно переживал, испытывал безотчетное чувство ревности, не догадываясь еще, что Лара уходит, уходит от него навсегда и бесповоротно. 

Как-то он искал ее повсюду, где только мог, заходил к ней домой, к ее школьным подругам. Но девушки нигде не было. Наконец он решился пойти в художественное училище, надеясь найти ее там. Проходя по коридору общежития, которое находилось в одном здании с учебным заведением, он услышал голоса и женский смех.    

     Отбросив все приличия, Сергей зашел в комнату. За круглым столом с не хитрой закуской и полупустыми бутылками из-под шипучего вина, сидели «бурсаки». Привыкнув к полусвету в комнате, Сергей увидел среди них Лару, восседавшую на коленях у старшекурсника Кирилла. Она взглянула на него без тени смущения, всем своим видом говоря: «Ты сам виноват в том, что с нами произошло!..»

Сергей хотел что-то сказать, но не находил подходящих слов. Да и что он мог и смел сказать?! Развернувшись к двери, он вышел в коридор. А затем на галдящую улицу.

 Спешить ему было некуда, ночная смена начиналась с нуля часов. Но он все-таки поехал в порт. Переоделся в рабочую спецовку, вышел на причал, присел на чугунный кнехт и в наступающих сумерках стал отрешенно смотреть на проблесковый огонь Воронцовского маяка. Он, наконец, понял, что все кончено, и ничего уже нельзя исправить в их отношениях. Но виноват ли в этом только он, Сергей?

   …Они встретились случайно в первых числах августа на Греческой площади. В этот раз Лара показалась Сергею красивей и стройнее, чем прежде. Он только теперь обратил внимание на то, что она выше его на несколько сантиметров.

Прогуливаясь по Александровскому проспекту, разговаривали практически ни о чем. Он спрашивал Лару, как поживают ее родители? Поступила ли в педин ее лучшая подруга Наташа? А она интересовалась его друзьями - портовиками, с которыми он успел ее познакомить. Незаметно для самих себя, они подошли к Старобазарной площади. Темы для разговора были исчерпаны. Пора было расставаться. Однако ни он, ни она почему-то не решались сказать друг другу последнее «прощай».

 Вдруг Лара замедлила шаг, как будто решала для себя что-то очень важное. Затем посмотрела на Сергея своим прищуренным взглядом, в ее глазах, как ему показалось, появился характерный блеск той самой, слободской бесшабашной девчонки и спросила с вызовом:

- А не закатиться ли нам, Сережа, с тобой куда-нибудь за город, как в былые времена?!

В Колхозном переулке они сели в автобус и поехали почему–то в соседний городок Ильичевск. Выйдя на автобусной станции, Сергей и Лара направились по грунтовой дороге к морю, где еще были видны останки села Старое Бугово. Уже смеркалось. Закатные лучи отражались в редких облаках насыщенным малиновым цветом.

 Выйдя к морю, молодые люди присели на невысоком обрыве. Неумолимо наступал прохладный августовский вечер. Свежий норд-ост беззастенчиво трепал завитки Лариной прически. И она, пытаясь укрыться о ветра, неловко прижалась своим плечом к его плечу. Сергей обнял ее и поцеловал. Девушка нежно обвила руками его шею и медленно опрокинулась навзничь в пожухлое степное разнотравье.

Над морем взошла оранжевая, как апельсин, луна, ее лучи проложили по волнам прямо к береговой песчаной полосе мерцающую бронзой  дорожку. Лара неотрывно смотрела в ночную даль. Наверное, туда, где далеко за водной ширью раскинулась загадочная страна Анатолия. Туда, в сторону далекого Босфора, на берегах которого, благоухая цветочной водой и омолаживающими кремами, исходили любовной истомой восточные жены.

 - Я не хочу сегодня возвращаться в Одессу, - прошептала Лара, обжигая его щеку горячим дыханием.

Они остановились на ночлег в доме родственников Сергея. Те, ни о чем их не спрашивая, угостили ужином и домашним вином. А затем постелили им кровать на мансарде.

Ночное светило, не мигая, смотрело через распахнутое оконце прямо в комнату, наполняя ее космическим матовым сиянием. Лара лежала рядом с Сергеем, широко открыв глаза. Ее тело слилось с белыми простынями. И только два темных соска рельефно выделялись на возвышенностях ее груди. 

- Я теперь знаю, почему ты так поступил тогда со мной, - сказала, грустно улыбнувшись в темноте, Лара. – Это была твоя глупая и неповторимая ошибка.

- Глупая - да, но почему неповторимая? – спросил Сергей.

- Потому что то, что мы с тобой пережили, уже никогда не будет, - сказала она. И по ее лицу медленно скатились две золотые слезинки.

 «Так ты ничего и не поняла!», - подумал с грустью Сергей.

  А за окном в соседнем саду цикады продолжали оглашать округу своей вечной музыкой, прославляя каждый миг этой жизни.

  

ПОД ЗНАКОМ КОЗЕРОГА

                                         ПОД ЗНАКОМ КОЗЕРОГА

                                

                                             

                                                                           Нет ничего отважней глупости                                 

                                                                                                                                      

                                                                                                                     Менандр

         

                                                         -1-

      

К–1947 — один из миллиардов космических объектов галактики Млечный Путь. Воплощенный инженерный замысел Бога, она представляет собой клон третьей планеты Солнечной системы, известной нам. Только там, где на Земле Восток, здесь — Запад, и наоборот. А по всем остальным параметрам К–1947 вполне пригодна для жизни людей.

Открыв новый объект в 2666 году от Рождества Христова, земляне намеревались приспособить его для своих нужд. Поскольку роль первых космических колонистов никого не прельщала, они отправили сюда самых отъявленных ниспровергателей социально–экономической и политической систем, торжествующих на Земле.

— Обычно земляне инакомыслящих, не поддающихся перевоспитанию, подвергали лоботомии, — просвещал Александра Гойко его университетский товарищ Мишель Агбунофф, специалист по исторической и космической географии, знавший много такого, что и не снилось простым смертным. — Но на этот раз они слукавили, поставив диссидентов перед выбором: или у них сотрут память, лишив права знать, помнить и понимать, или они отправятся в бессрочную ссылку в галактическую глушь. Те за не именем третьего варианта согласились. Факт высылки инакомыслящих сограждан на К–1947 был признан землянами как пример высшей степени гуманизма с последующим занесением в анналы.

 — Сомнительный гуманизм, как мне кажется, — сказал Гойко.

 — Да! — согласился Мишель. — Но возникает много вопросов. Например, почему после завершения столь поистине вселенской операции, длившейся несколько лет, корабли землян никогда больше не появлялись на орбите клона? Может быть, избавившись от неугодных соплеменников, земляне о них просто забыли? Или планета Земля прекратила свое существование? Истинных причин произошедшего никто не знает.

— Похоже на какую – то фантасмагорию.

— Возможно, потому что сосланные на К–1947, в свою очередь, по собственному желанию стерли с памяти не только воспоминания об унижениях, которым они подвергались в прошлой жизни со стороны соплеменников, но даже само слово Земля, — продолжил Агбунофф. — Когда же возникла необходимость обозначить колонизируемый объект, они, долго не мудрствуя, назвали его  Патрия, в переводе с латинского — Родина, а самих себя стали именовать патрианцами. Странным выглядит и то, что их потомки в четвертом–пятом поколениях уже не имея четкого представления о тех давних и драматических событиях, почему–то с ностальгией посматривали в небо над головой, где в космическом пространстве затерялась прародина их предков. Может быть, потому что еще никому не удавалось расстаться с прошлым или навсегда покончить с ним, даже отдалившись от него на десяток–другой световых лет.

Как бы там ни было, за сравнительно небольшой срок патрианцам удалось пройти такой исторический, религиозный и философский путь, на который землянам понадобилось значительно больше времени. Объяснить этот феномен можно двумя обстоятельствами: во – первых, сосланные на К–1947 земляне были в большинстве своем интеллектуалами, учеными, инженерами, священниками, литераторами, а во–вторых, и это главное, им удалось успешно применить знания и технологии, давно апробированные на Земле и привезенные ими на эту экзопланету. Благо, на носителе размером с маковое семья можно сохранить такой объем информации, который содержали все научные библиотеки существующей цивилизации. Вероятно, здесь не обошлось и без прямого вмешательства Всевышнего. Устав от разнообразия созданных им миров, Он внедрил на большинстве заселенных людьми планет Вселенной однотипную модель их существования, отличавшиеся одна от другой только местом расположения, временем зарождения, степенью развития, агонией упадка и гибели.

— И не является ли закономерным тот факт, что такие качества как агрессия, властолюбие, гордыня, тщеславие, жадность, лень, присущие коренным землянам со временем ярко проявились в характере космических колонистов, что лишний раз свидетельствует об их генетическом родстве, — продолжал Мишель. — «Я умнее, я сильнее, я выше!» — говорил один патрианец другому, замахиваясь на него камнем, битой или металлической цепью. И этот атавистический антагонизм привел к тому, что единая общность диссидентов распалась. Образовались отдельные сообщества, объединенные по религиозному, национальному и языковому признаку. Стали возникать государства, которые вели междоусобные войны ради завладения всей или частью территории соседа, взятия под свой контроль человеческие, интеллектуальные, энергетические или другие ресурсы. И всегда, подобно тому, как это происходило в свое время на планете Земля, находился удобный повод для конфликта — как то расширение границ цивилизованного мира, принуждение слабых, но непокорных к демократии или защита соотечественников от притеснения. Так создавались, затем гибли великие империи, а на их обломках возникали новые независимые государства. То есть происходил не менее драматичный процесс дробления, возвращавший все на круги своя.

— А об остальное,  надеюсь, ты сам додумаешь, — сказал Мишель Агбунофф. — Потому что, как бы это не звучало выспренно, и я, и ты, и все мы вместе взятые творцы и одновременно продукт патрианской истории и культуры.

                                                     

                                                                  -2-

       

Александр Гойко или Сандро, как его называют сослуживцы, обосновался в Бичестоуне — административном центре южного острова Архипелага Тридули в 1063 году по патрианскому летоисчислению. До недавних пор Тридули являлся полуостровом и входил в состав империи улусов, ради благозвучия называемой Союзом Независимых Государств. Но в результате тектонических сдвигов патрианской коры эта часть суши отошла от материка и раскололась на несколько десятков островов, омываемых водами Западного океана.

Воспользовавшись счастливым случаем, тридулийцы добились для себя статуса автономии, а позже — полной независимости от Метрополии. Так появилось островное государство Архипелаг Тридули, о чем давно мечтали местные патриоты. А умеренный климат, плодородная почва, богатые растительный и животный мир обещали его гражданам  райскую жизнь. Несмотря на то, что из-за движения литосферы, Архипелаг продолжал дрейфовать, медленно погружаясь в воды океана.

 На тот период времени, о котором идет речь, Сандро служил главным механиком в бичестоунской фирме «Вiо–Food». И был уважаемым человеком, являясь  неотъемлемой частью солидного предприятия, поставлявшего свою продукцию десяткам, а может быть, и сотням местных и зарубежных торговых сетей.

По утрам, убедившись, что все системы, агрегаты и механизмы работают как высокоточный хронометр, Сандро по–приятельски заходил в офис агронома фирмы Переца Шарона. Там они обсуждали некоторые нюансы, связанные с их основной деятельностью, скажем, температурный режим в закрытых грунтах или оптимальное время капельного полива растений, высаженных в полях. Затем они усаживались в удобные кресла и со знанием дела наблюдали за жизнью оранжереи, в которой на гидропонной системе выращивали овощи, фрукты, ягоды, а когда был спрос и декоративные цветы.

Главным увлечением приятелей были оранжево–полосатые шмели особой породы с лапками покрытыми черными нежными как лебяжий пух ворсинками. Насекомые садились на зеленые цветы, перебирались неуклюже на тонких ножках по лепесткам, деловито сновали в поисках прокорма внутри чашечек, одновременно касаясь своими тельцами нежнейших тычинок содействуя опылению и оплодотворению растений.

— Что ни делай, а природу не обманешь, — говорил торжествующе Перец, при этом его крупный мясистый нос с завивающимся колечком рыжим волоском на самом кончике покрывался испариной, а голубые глаза навыкате загорались огнем библейского мудреца. — Вот убери ты этих шмелей, и никакого урожая не будет. Да и вообще без насекомых перестанет существовать наша цивилизация! А ты мне все уши прожужжал о каком–то бозоне Хиггса.  Насекомые — они и есть на самом деле частица Бога.

— А я разве спорю, насекомые — это двигатель прогресса, — отвечал в тон ему Сандро. Он, конечно, знал и помнил о тропических пчелах, чей единственный укус приводит к летальному исходу, о комарах и клопах — разносчиках малярии и других болезней, не говоря уже о насекомых–вредителях, с которыми им приходится вести ежедневную борьбу в оранжереях, теплицах и на открытых участках почвы. Но всегда поддерживал высказанные мысли приятелем, находя них неоспоримый резон.

 — Зато взяточники и коррупционеры тормозят его, — неожиданно менял тему разговора Перец. — В любом учреждении даже самая малая конторская «шавка» сидит за столом и смотрит тебе в руки.

— А ты не давай, —  убеждал его Сандро.

— А я и не даю, — отвечал с серьезным видом Перец.

После работы приятели гуляли центральными улицами Бичестоуна. Выходили на бульвар Диониса, где по обе стороны пешеходных дорожек росли кокосовые пальмы с плодами, висевшими под густой перистой кроной как гроздья больших страусиных яиц. В центре бульвара на скалистом выступе стоял памятник командору Самуэлю Биче — основателю города. В тылу памятника на просторной площади Звезды с монументом тридулийским астронавтам собирались «ночные бабочки», призывавшие иностранных и местных моряков междометием «птс», понятном на всех языках.

Внизу на втором ярусе бульвара в Пионерском парке, названном так в честь первых колонистов, допоздна работало несколько увеселительных заведений, где собирались геи и лесбиянки. Традиционным парам туда лучше было не соваться — на них смотрели с нескрываемым пренебрежением как на ненормальных, не знающих настоящей любви, не способных получать от жизни радости и удовольствия, их могли запросто оскорбить,  грубо показать им на дверь, хихикая вслед. Мода на однополою любовь перекочевала в Бичестоун, а затем и на весь Архипелаг Тридули из цивилизованных экономически развитых стран. «Они там с жиру бесятся, — комментировал Перец последствия сексуальной революции, — не помня, вероятно, библейскую притчу о Содоме и Гоморре».

Солнце садилось за вершины Приморских гор, порт, грузовые и пассажирские суда вспыхивали электрическими огнями. Прекрасная Селена — естественный спутник Патрии, — в этот час медленно плывущая по небу с запада на восток, выглядела бедной родственницей в лучах искусственного света. Такая иллюминация устраивалась ежедневно, порождая у горожан иллюзию вечного праздника.

Побродив по бульвару среди мирно гуляющих обывателей, перекинувшись парой–тройкой ничего не значащих слов со знакомыми, Сандро и Перец поднимались на восемнадцатый этаж гостиницы «Конкордия» в кафе «Стойло Козерога». Там пили сухой херес, восхищались искусством девиц, насилующих в акробатическом танце металлический шест, и  висячими садами, росшими на крышах окрестных домов.

— Ты заметил, тридулийцы, особенно молодые, отдают предпочтение  зрелищам, нежели книгам? — спросил Перец.

— Я как-то не обращал на это внимания, — ответил Сандро.

— А зря! Тем, кто нами управляет, не нужны интеллектуалы, — продолжил развивать свою мысль Перец. — Потому что читающие, образованные люди, как правило, плохие, если не наихудшие покупатели. И хозяева жизни из–за них теряют доходы. Поэтому в сенате лоббируются такие законы, чтобы издательская деятельность обходилась как можно дороже, а книги в магазинах были доступны лишь избранным.

      — Но кроме книг есть другие источники, откуда можно черпать информацию, — возразил Сандро.

— Ты имеешь в виду телевизор, компьютер и другие гаджеты?

— Хотя бы и они.

— Это и есть главная уловка современного мира, — заявил Перец. — Именно эти устройства служат для того, чтобы разучить нас думать самостоятельно, навязывать нам чужое мнение, делать послушными и управляемыми.

— И кому это выгодно?

— Тем, кто дуван дуванят¹! Или ты не знаешь, что у двадцати богатых семейств Архипелага Тридули сумма чистых активов перевалила за пятьдесят миллиардов кенди², а это всего на два миллиарда меньше расходной части государственного бюджета за прошлый год? — сказал Шарон.

      — И что ты предлагаешь?

      — Если не в твоих силах изменить что–либо кардинально, сопротивляйся этому в меру своих возможностей! — сказал Перец, ударяя рукой по столу, словно рубил капусту для соления…

     

                                                           

                                                                 -3-

Сандро Гойко был не тем, кем хотел или мог стать. Все его амбициозные мечты разбились о непреодолимые преграды — идеологию государства, в котором он раньше жил, обстоятельства, которые были сильнее его, наконец, о равнодушие окружающей среды. Он любил женщин, и они любили его, но семейная жизнь у него не задалась. По самой банальной бытовой причине! И если не считать Шарона и нескольких друзей–приятелей, у него нет больше никого близких. Поэтому во время отпуска он с легким сердцем покидает Бичестоун и улетает на материк отдыхать в окрестностях Голубых гор. В небольшом городке Челеста он уже третий год подряд останавливается у одной и той же хозяйки Саломии.

Золотоволосая, смуглая, с карими глазами под взлетевшими кверху бровями, небольшим курносым носиком и в меру полными улыбающимися розовыми губами женщина нравилась ему. Она была интересной собеседницей и хорошей хозяйкой. Ради нее он и приезжал в эти предгорья, надеясь связать с ней свою судьбу.

В Челесте Сандро помогает Саломии управиться с работой в ее небольшом фруктовом саду и огороде,  посещает местный зверинец, где она работает младшим научным сотрудником, бродит по окрестностям, наслаждаясь девственным ландшафтом, читает книги, привезенные с собой, иногда в горных речушках ловит форель.

       — Буду в полдень или к обеду, — сказал он Саломии, отправляясь в очередной раз на рассвете рыбачить, радуясь тому, что его возвращения будет ждать любимая женщина, теша себя надеждой, что и она в его отсутствие будет думать о нем.

Саломии нравился Сандро. Он был невысокого роста с выражением мягкости и мечтательности на скуластом загорелом лице, в то же время от него исходила какая–то необъяснимая энергия, заставлявшая ее сердце биться чаще обычного. Она ждала и надеялась, что он, наконец, сделает шаг к сближению. «Но он такой стеснительный, — оправдывала она его медлительность. — Я должна сама сделать первый шаг, главное, не показаться навязчивой». Благоразумие покинуло ее, и она была даже рада этому.

— Сандро, вы удачливый рыболов, — сказала Саломия, когда он вернулся с рыбалки с десятком уже выпотрошенных и переложенных ароматной травой форелей.

— Эта страсть у меня осталось с юности, — ответил он, польщенный похвалой. — Только тогда у себя на родине я увлекался ловлей карпа и карася.

 На этот раз Саломия запекла в духовке форель под шубой. Накрыв в саду стол, она отложила в шкаф черную шаль, которую носила в знак траура по погибшему в горах мужу, переоделась в лиловое платье с большим вырезом на груди, уделила чуть больше обычного времени прическе, подвела тушью брови и ресницы. Выйдя в сад, где ее дожидался Сандро, она с удовлетворением отметила его восхищенный взгляд. И радушно пригласила к столу. Он откупорил бутылку белого сухого вина, наполнил бокалы и, подняв свой на уровне глаз, сказал тост:

— За вас, Саломия!  Вы прекрасная женщина. Мы знакомы всего три года, а мне кажется, я знаю вас всю свою жизнь…

Обыкновенный ужин превратился в небольшое торжество для двоих. Форель, действительно, была необыкновенно вкусной, в меру хмельное вино располагало к непринужденной беседе.

— Как вы жили все это время, Сандро? — спросила Саломия, откусывая с хрустом синюю грушу из собственного сада.

— Вы же знаете, я трудоголик, — сказал он. — Большую часть времени провожу на работе, а по вечерам, обычно, читаю, иногда инопланетных авторов.

— Инопланетных? —  удивилась женщина.

— Да, у меня сохранилось несколько книг, вернее, фолиантов, привезенных моими предками с нашей далекой прародины и доставшихся мне по наследству.

— И о чем эти книги?

— О том, что происходит с людьми, когда они попадают в непредвиденные обстоятельства,  — ответил Сандро. И пересказал ей отрывок из рассказа Уильяма Фолкнера «Красные листья». В нем автор описывал жизнь и нравы североамериканских индейцев планеты Земля, как они, следуя обряду, собираются закопать живыми в одну могилу вместе с умершим вождем племени Иссетиббехом принадлежавших ему лошадь, собаку и раба – негра; а тот несколько дней скрывался в лесах и болотах, но так и не избежал печальной участи…

— Это ужасно! — сказала Саломия. — Разве можно такое читать?

— Если хочешь узнать и понять мир, можно и нужно.

— Дорогого же стоят эти знания. А о любви ваши авторы ничего не писали? — спросила она, не глядя на Сандро, словно стеснялась своего вопроса.

— Почему же? — сказал он. — Вот послушайте:

Мое желанье проще и нежнее,

Поцеловать (наивная мечта!)

Весь милый женский род в одни уста, —

процитировал он лорда Байрона.

— Мне кажется, это не любовь, это — диагноз, — сказала она.

Солнце закатилось за ближайшую гору Монах. Сиреневое небо приобрело бордовый насыщенный цвет, над горизонтом появились первые крупные звезды. Саломия встала из-за стола, собрала посуду и легкой походкой направилась к дому. Сандро смотрел ей вслед, не отрывая глаз.

Когда он вошел в дом и прошел в ее комнату, Саломия стояла у окна и не отрывала взгляда от ночного сада, утопавшего в серебряных лучах Селенового света. Он робко приблизился и положил руки на ее плечи. Она повернулась лицом к нему и спросила негромко, почти шепотом:

— Ты меня любишь?

— До тихого помешательства, — сказал также тихо он, боясь нарушить очарование этой минуты. Потом, не включая электричества, они провели остаток вечера у камина, лакомясь жареными бананами и каштанами, запивая деликатесы черным кофе.

                                                                                           

                                                        -4-

Продолжался всемирный финансово–экономический кризис. Цены на продукты питания ползли вверх, а доходы обычных граждан — вниз. В бедных и развивающихся странах южного и северного полушария то и дело вспыхивали локальные конфликты и кровавые революции. Этому, казалось, не будет конца–края. Но и на Архипелаге Тридули уже давно назревало нечто подобное. Чтобы меньше думать о происходящем в стране и мире, Сандро полностью отдавался работе. По вечерам переписывался с Саломией по электронной почте.

—  Как идут ваши дела? — спросил его по–дружески Перец, когда они как всегда наблюдали за шмелями.

— Дела у наших хозяев, а у нас отношения, — сказал обижено Сандро. И продолжил неуверенно: — Вот жду ее не дождусь, в августе обещала приехать в гости — отдохнуть, покупаться в море.

— Не волнуйся, все пойдет как по  маслу, — обнадежил его Перец. — Чтобы терять голову от любви, ее надо еще иметь. А она у тебя, кажется, есть.

— Не суди по себе о других, — парировал Сандро. Он жил непонятным тревожным ожиданием, у него постоянно щемило под ложечкой — уже месяц в столице Архипелага Тридули Сигдее не стихали студенческие волнения. Протестующая молодежь требовала равных возможностей для поступления в вузы, увеличения стипендий и люстрации коррумпированной профессуры.

— Ну что, шлемазлы, я вам говорил, что молодежь еще себя покажет! — торжествовал охранник фирмы Николас Малис.

На сороковой день студентов попыталась разогнать полиция. И тут произошло неожиданное. Вместо трехсот активистов на столичную площадь Свободы вышли триста тысяч. И уже не только студенты, но и те, кому до чертиков осточертел правящий режим. Восставшие организовались в фаланги, умело применяли тактику уличных боев. Столкновения с полицией приобрели регулярный, жесткий, и даже жестокий характер. Восставшие занимали одно за другим государственные учреждения, требуя отставки правительства и суда над Легатом² Круцом. Центр Сигдеи был в огне и дыму. 

Сандро и Перец отказались от привычки гулять бульваром Диониса и наслаждаться сухим хересом в кафе «Стойло Козерога». От отчаянья они пили медицинский спирт, настоянный на корне мандрагоры, благодаря чему было не так больно переживать происходящее в Сигдее.

Но даже им, далеким от политики, уже становилось понятным, что так называемая партия власти и правительство теряют контроль над ситуацией в столице и в регионах, куда перекинулись волнения. Взбунтовавшиеся люди, осознавшие свою силу, бросались на полицейские кордоны с голыми руками. Их оружием, в крайнем случае, были камни и палки.  Не обошлось, как всегда в таких случаях, без провокаций. Появились первые жертвы.

— Не имеющий надежды, не знает страха, — сказал, задумчиво, Перец. — Но чем бы ни закончилось выступление масс, неизменной останется фундаментальная структура общества.

— Что ты имеешь в виду? — переспросил его Сандро.

— А то, что в итоге к власти придут не те, кто стоял на баррикадах и проливал кровь, а те, кто их подстрекал, причем, это будут хищники по натуре, — сказал он и показал на экран телевизора. 

— За нашу и вашу свободу! — кричал, брызгая слюной, взобравшийся на баррикаду одетый с иголочки сенатор–сорвиголова. — Олигархов на плаху!

— Тридули или смерть! — вторил ему другой член законодательного собрания, шантажируя  людей на более активные действия,  не отдавая отчета, что в совершенных властью преступлениях есть и его вина, парламентария.

— Слава Тридули! Тридули для тридулийцев! — скандировала возбужденная толпа с безумно горящими глазами.

— Флэшбэк³! — сказал Шарон. — Я уже это где–то видел.

— Что ты чушь несешь, где ты мог такое видеть? — спросил  Сандро.

— В Манде–на–Горе⁴, когда рушилась империя улусов, — ответил спокойно Перец.

— Там народ опять оказался в дураках, — сказал Сандро.

—Там так грамотно развели народ на элиту и быдло, что большинство даже не осознало этого, — сказал Шарон. — А когда это послушное большинство пришло в себя, было уже поздно, вот оно и молчит себе в тряпочку. А что еще хуже, заходится в патриотическом экстазе — отвратительное свойство незрелого общества! — завершил он свое умозаключение.

Десять дней спустя, когда Сандро и Перец занимались своим излюбленным делом — наблюдали за жизнью полосато–оранжевых шмелей, — в комнату ворвался взъерошенный Николас.

— Легат Круц застрелился! — прокричал он с сумасшедшими огоньками в глазах.

— Когда, как? — в один голос спросили приятели, оторвавшись от  любимого занятия.

— Вчера вечером, — ответил охранник. — Нашли его в резиденции с двумя пулями в левом виске.

Шарон и Гойко только переглянулись, решив, что это лучший из всех возможных вариантов как для Архипелага Тридули, так и для самого Круца, даже не вспомнив, что тот был правшой.

Вечером приятели пошли в «Стойло Козерога». По обыкновению пили сухой херес, надеясь, что с уходом Легата, жизнь, наконец, войдет в нормальное русло. Но на следующий день, когда они, как обычно, наблюдали за полосато–оранжевыми шмелями, в комнату вбежал, запыхавшийся, Николас, всегда приносящий с собой плохие новости.

— Поздравляю! — сказал потомок понтийских греков. — В крупных городах западного острова начались беспорядки.

— Какие еще беспорядки? — спросил его недоверчиво Перец.

— По примеру Сигдеи! — последовал ответ. — Попахивает гражданской войной.

— Это конец. Прощай, Архипелаг Тридули! — сказал раздосадовано Сандро.

— Страны и народы, проживающие в них, достойны своей судьбы, — заметил философски Шарон.

— А ты тут не очень философствуй! — огрызнулся Гойко на слова приятеля. — Если хочешь знать, у Тридули было славное прошлое.

      — Да знаю я! — сказал тот. — И надеюсь, что у нее будет такое же будущее…

     

                                                      

                                                               -5-

Саломия прилетела в четверг вечером. Встречали ее в аэропорту оба приятеля. 

— Салочка! Как мы вас ждали, — сказал, улыбаясь щербатым ртом Перец, выхватывая из рук женщины дорожную сумку, пока Сандро стоял как в ступоре.

Минут через сорок троица уже весело общалась в небольшой квартире Сандро на Морской улице. В роли гостеприимного хозяина выступал Шарон. Предлагал Саломии разные вкусности, ненавязчиво подливал ей в бокал шампанского.

— Перец, а как вы меня назвали в аэропорту? — спросила, освоившись, она.

— Салочка! Это нежно–ласкательное от имени Саломия. Разве вы не знали? — соврал без смущения он, потому сам придумал это уменьшительное имя.

В пятницу вечером Сандро, Перец и Саломия вышли под парусом в море. Яхту приятели строили сами, потратив на нее уйму денег и несколько лет жизни, назвав ее гордым именем «Удача». У судна были не ахти – какие ходовые качества, но оно вполне годилось для морских прогулок. Держа курс на юго–запад, к полуночи мореплаватели достигли небольшого таинственно притихшего островка. В ярком свете Селены угадывалась субтропическая растительность — вечнозеленый кустарник,  самшит, лавровишня, рододендрон и дикая хурма с мелкими плодами синего цвета,— росшая на нем.

— Вы ставьте палатку, а я займусь рыбалкой, — сказал Перец, оставляя друга и его любимою на берегу.

— Я его знаю, он вернется лишь на рассвете, — сказал Сандро, обнимая Саломию. 

— Называй меня просто Салочкой, — прошептала она, отвечая на его ласки. 

— Когда мы поженимся, будем жить у меня, в Бичестоуне, — сказал Сандро.

— Я предлагаю ничейный вариант, — сказала она. — Осенью и зимой мы будем жить здесь, а весной и летом у меня в Челесте

— Лучшего и не придумаешь, — согласился он.

По возвращению троицы в город, Сандро взял трехдневный отпуск. И все дни напролет они с Саломией осматривали достопримечательности Бичестоуна, купались в тихих лагунах,  загорали на лучших пляжах. Вечером встречали Переца и втроем гуляли по бульвару Диониса.

— Замечательное место, — сказала Саломия, когда они зашли в «Стойло Козерога» послушать музыку и развлечься. — Вы часто сюда заходите?

— Только в день получки, — ответил Шарон. Он не хотел, чтобы женщина думала о них с Сандро как о неисправимых гуляках.

Расслабиться им не удавалось. Как только стихала музыка, и уставшие танцовщицы уходили за кулисы отдыхать, вспыхивал огромный на всю стену экран, и начиналась прямая трансляция репортажей с мест боевых действий на западном острове Архипелага. У Саломии началась истерика, и приятели поспешил вывести ее на улицу.

Ночное небо над Бичестоуном искрилось от роя метеорных тел. К–1947 как раз проходила вблизи астероидного пояса, и каждый год в августе случалось такое светопреставление. Аборигены называли его звездопадом или звёздным дождем.

— Как красиво! Просто дух захватывает. Познав такую красоту, человек не должен поднимать руку на другого человека, — сказала, немного успокоившись, Саломия.

— К сожалению, обстоятельства иногда превращают человека в животное, — возразил Шарон. — Чаще всего это происходит во время стихийных сборищ. Именно в толпе человек лишается чувства ответственности. И тогда от него можно ожидать всего, в том числе жестокости, не поддающейся объяснению.

— Но даже животное, самец–хищник, будь то лев или волк, в борьбе за самку или за свою территорию никогда не убивает побежденного соперника — особь одного с ним вида, утверждаю это как специалист, — сказала с чувством Саломия.

      — Все революции когда–нибудь кончаются, и эта пройдет, — сказал Сандро, пытаясь успокоить любимую.

29 августа в Бичестоуне отмечают День города. Его, как правило, проводят с большой помпой, к празднику украшают улицы и здания, на площадях устраивают театральные представления, концерты, спортивные соревнования. В этом году к знаменательному событию приурочили торжественное открытие нового торгово–развлекательного центра «Млечный Путь» на площади Роз. И Саломия решила сходить туда и купить себе какую–то обновку, пока приятели будут заняты на фирме.   

— Ладно, — сказал Сандро, согласившись отпустить ее одну. — Встретимся на бульваре у памятника командору Биче.

В три часа пополудни, уйдя пораньше со службы, Сандро и Перец уже были у памятника на бульваре Диониса. Но Саломии там не оказалось. На телефонные звонки она не отвечала. И друзья поспешили на площадь Роз. Торгово–развлекательный центр «Млечный Путь» встретил их разбитыми витринами и развороченными дверьми. Вокруг стояло несколько пожарных машин и карет «скорой помощи», на асфальте валялись осколки стекла, деревянные колья, куски металлической арматуры, части разорванной одежды и какого–то тряпья, кое–где попадались лужи подозрительно бордового цвета. Внутри здания, куда их не пустили, по этажам бродили какие–то люди, вероятно, криминалисты.

— Что, что тут случилось?! — спрашивал прохожих Перец. Но никто не хотел остановиться, ответить.

— Беда, большая беда пришла в наш город, — сказала пожилая женщина, проходившая мимо. — Вы даже не представляете, какую здесь устроили бойню, сколько людей погибло.     

Не дослушав старушку, Сандро дрожащей  рукой достал мобильный телефон и снова набрал номер Саломии. Долго никто не отвечал. Наконец женский голос произнес: «Алло, вас слушают».

 — Саломия, это ты? — прокричал он, не владея собой.

 — Нет, это не Саломия, — последовал ответ.

 — А кто, где она, скажите бога ради!?

 — В больнице.

— В какой больнице?! — спросил он, не веря тому, что услышал.

— В первой городской, — сказала женщина и отключила телефон.

Саломия лежала на металлической больничной кровати вся трубках и проводах, голова ее была забинтована, глаза закрыты, потрескавшиеся губы полуоткрыты. Сандро подошел к ней и опустился на колени. Женщина почувствовала, что это он. Не открывая глаз, она левой рукой наощупь нашла его руку. 

— Прости меня, — едва слышно сказала она. И ее голова безжизненно откинулась на подушке.

— Ну что, как она? — допытывался Шарон, ожидавший Сандро в больничном коридоре.

— Она сказала, что останется здесь.

— Что значит, останется здесь?

— Здесь и навсегда, — сказал Сандро. Он уже знал, что будет делать, невольно став душеприказчиком любимой. Ибо и сам хотел, чтобы с ним поступили таким же образом, когда придет его последний час: тело кремировать, а прах рассеять над морем.

Чтобы уладить все формальности,  кремировать тело Саломии, получить урну с ее прахом понадобилось несколько дней. Выйти в море друзья смогли только в пятницу, 5 сентября. Когда яхта отошла достаточно далеко от берега, Сандро перешел на корму, достал из сумки урну, снял крышку и, наклонившись к воде, стал медленно просевать прах Саломии сквозь пальцы, словно лаская ее в последний раз.

— Прощай, моя Салочка, рыбка, русалочка, — говаривал он, не сознавая, что и зачем говорит.

Когда Шарон, не мешавший Сандро выполнять печальный обряд прощания с любимой, а, вернее, с тем, что от нее осталось, оглянулся, того уже не было на корме. Он резко развернул яхту и пошел обратным курсом. Пройдя метров сто, увидел качающуюся на волне соломенную шляпу друга и зачем–то выхватил ее из воды. Самого Сандро нигде не было. Перец еще около часа ходил галсами, бросая яхту то в одну, то в другую стороны — тщетно!

— Как в воду канул, —  вырвалось у него. Но быстро придя в себя, поспешил к берегу сообщить о случившемся спасателям… 

                                                                                               

                                                          -6-

Стояла глупая сентябрьская ночь. Как говорили в старину земляне, не видно ни зги. Накрапывал мелкий дождик. Наряд Пограничной стражи осуществлял контроль вверенного ему участка побережья. Впереди шел рядовой Чип,  в нескольких метрах позади него — старший наряда сержант Кнут.  Обогнув острый носок Зеленого мыса, они шли по направлению поселка Рыбачий.

— Смотрите, Сержант, в прошлое дежурство вода доходила до средины этого камня, а сейчас видна только его верхушка, — сказал рядовой, освещая указанное место фонариком.

— Да, уходит наш остров под воду, за полгода океан не меньше полметра оттяпал у суши, — ответил Кнут. — Когда ты дослужишься до дембеля, это место придется переходить вброд.

Рядовой молчал, подсчитывая в уме, сколько месяцев ему еще осталось тянуть солдатскую лямку. В темноте уже замаячили огни рыбацкого поселка, когда Чип доложил сержанту:

— Впереди вижу неопознанный объект!  

— Какой еще к черту объект, на дворе ночь! — сказал недовольно Кнут.

Подошли ближе, луч фонаря высветил распластанную на песке фигуру человека, застывшую в неудобной позе: туловище было на берегу, а ноги оставались в воде.

— Утопленник! — вырвалось у солдата.

— Погоди шуметь, — сказал сержант и профессиональным движением руки проверил пульс найденного утопленника. — Живой! — Облегченно вздохнул он. И, не мешкая, вызвал по рации дежурную машину.

В санчасти погранзаставы «утопленника» привели в чувства. Им оказался Сандро Гойко — главный механик местной фирмы «Bio–food». Из его слов следовало,  что он рыбачил неподалеку на надувной лодке, и его смыло неожиданно набежавшей волной. В воде он потерял сознание и не помнит, сколько времени находился в море и как выбрался на берег. Пограничники, установив личность потерпевшего, отправили его домой.

Перец Шарон два дня не находил себе места. И было отчего! Получалось, что он утопил друга: вышли они в море вдвоем, а вернулся он один. Как объяснить случившееся? И кто ему поверит, что Сандро сам свалился в море, а он этого и не заметил? А если уже такое случилось, то почему он ничего не предпринял для его спасения?

Когда в понедельник он добирался на антигравитационном скутере на работу, голова его шла кругом от этих мыслей. Проходя мимо охранника Николаса, он даже не обратил на него внимания.  Тот, выпучив от удивления глаза, покрутил многозначительно пальцем у виска.

Оказавшись у места, откуда они с Сандро наблюдали обычно за жизнью шмелей, Шарон от неожиданности вздрогнул, увидев в кресле знакомую фигур. Поначалу подумал — померещилось. «Нет, это он! — сказал про себя Шарон, подходя ближе. — Точно, это, Сандро!» И ни о чем не спрашивая, накинулся на друга с упреками, материл его на чем свет стоит.

— Из–за тебя я едва не свихнулся!  — кричал он. – А ты тут сидишь, развалившись, как ни в чем не бывало!

— Прости, друг, не виноват я, — ответил тот бесцветным голосом. — Так само собой получилось. — И Сандро рассказал, что прощаясь с прахом Саломии, у него закружилась голова, и,  потеряв сознание, он свалился в воду.  

— Что было дальше, я смутно помню, — продолжал Гойко. — Меня затянуло в какой–то туннель, в конце которого горел яркий–яркий свет. Вдруг я увидел ее, живую, и  услышал знакомый до боли голос.

— Кого ты встретил, чей голос ты мог слышать под водой — русалки, морской нимфы?! — спросил  раздраженный Перец.

— Это была Саломия! Она сказала: «Живи Сандро, и помни обо мне…»

Шарон посмотрел на осунувшееся лицо друга, и сердце его сжалось от жалости к нему. «Не пожелал бы никому пережить такое!» — подумал он. И отправился в свой кабинет.

Сандро еще долго приходил в себя. Внешне он оставался таким же, как прежде. Но это уже был другой человек — трагический и нелепый уход Саломии в корне изменил его характер. Он стал с осторожностью относиться к людям, замкнулся в себе и если выходил из дому, то только с Шароном, посещая вместе с ним их излюбленные места.

Давно его знавшие люди, заметили в нем еще одну странность. По субботам и воскресеньям Сандро выходил на берег океана, и там целыми днями просиживал на отдельно стоящем валуне, смотря в одну точку. При этом губы его шевелились — казалось, он с кем–то разговаривает. И только его близкий друг Шарон знал, что происходит на самом деле: Сандро, действиьельно, разговарил, разговаривал с океаном, олицетворявшим для него любимую женщину. «Прошлое не отпускает нас, оно всегда остается с нами, даже если мы не сознаем этого», — размышлял, думая о своем друге, Перец Шарон…

В один из ненастных дней, когда бичестоунцам уже окончательно стало ясно, что город навсегда и безповоротно уходит под воду, приятели по–прывычке заглянули в «Стойло Козерога». Там царила обстановка абсурда — в слабоосвещенном помещении посетителей практически не было, а те, что сидели за столиками, казалось, невидящими глазами смотрели сквозь стены кафе и дальше в бесконечное пространство за ними. Но по–прежнему играла бравурная музыка и девицы с расплывшимся от слез макияжем вяло танцевали у металлического шеста и порой их движения напоминали конвульсии умирающего.

Сев за свободный столик, Сандро и Перец заказали по бокалу сухого хереса.

 — Ты помнишь, мы когда–то мечтали уйти на яхте в кругосветное плаванье? — спросил неожиданно Шарон.

— Давно это было! — сказал Сандро.

— Тогда мы не смогли этого сделать, но сейчас сам Бог велит осуществить нашу мечту, — не унимался Перец.

— Ты думаешь?

— А почему бы и нет? Все равно нам придется отсюда убираться.

— А Саломию возьмем с собой?..

                                                              

                                                        - 7 –

K–1947 в космическом понимании была молодой планетой. Ее облик только формировался. Подчиняясь силам, исходившим из ее ядра, двигались и сталкивались материки, извержения вулканов выбрасивали в атмосферу тысячи тонн пепла и дыма, раскаленная лава растекалась по огромным пространствам, исчезали в одном и возникали в другом месте моря и озера, реки меняли свои русла. Поверхность планеты находилась в постоянном движении.

Архипелага Тридули оказался первым заложником этих нерегулируемых процессов. Он неумолимо погружался в океан. Среди населения началась паника, появились тысячи, сотни тисяч беженцев, которых надо было как–то отправить на материк. Гойко и Шарон, понадеявшись на свою яхту «Удача», покинули город одними из последних.

— Мы не бежим от разрушительной стихии, мы просто претворяем в жизнь свою мечту, — сказал Шарон, глядя на медленно уходящие под воду здания и сооружения Бичестоуна.

— А я этот город, убивший мою любимую, покидаю с радостью и печалью, — сказал Гойко, и впервые за время выпавших на его долю испытаний зашелся в истерическом плаче.

    Друзья взяли курс строго на север, к екватору. Никто из них никогда не плавал в открытом океане, не знал всех премудростей мореплавання,— как менять положение яхты относительно ветра, как управлять судном при сильном шторме, как уменшать площадь парусности или держать шкот.

Они шли на удачу, при этом ни разу не перевернулись, ни кого из них не смыло штормом за борт. Их плавание было сродни какому–то чуду. А яхта «Удача» оказалась не такой уж никудышной посудиной, как это могло показаться, и полностью отвечала своему названию.

   Когда съестные запасы, захваченные с собой, закончились, им пришлось питаться морской рыбой, пойманой на спиниг. Иногда мясом птиц, которые садились на палубу яхты и которых они ловили силками, прикармливая остатками рыб. Воду для питья собирали во времья обильных тропических дождей и туманов. Пороскошествовать им удавалось лишь на попадавшихся на пути островах. Подойдя к песчанному или скалистому берегу и закрепив надежно якорь — так, чтобы волны не унесли яхту в океан, — они забирались в тропический лес и лакомились плодами хлебного дерева, кокосовими орехами, папайей, джекфрутом и манго⁶. Спешить им было не куда, на понравившихся островах они могли задержаться на день, и на два.

Как–то нежась в тени чемпедека⁷, Сандро спросил Переца:

— Ты не жалеешь, что всю жизнь прожил в одной стране, в одном большом городе, с одной женщиной, изо дня в день ходил на одну и ту же работу?

— Я об этом не думал, — сказал Шарон, с удивлением посмотрев на друга.

— А я вот думаю.

— И что ты надумал?

— Если бы я не пригласил Саломию в Бичестоун, а остался с ней в Челесте, она была бы сейчас живая…

Уже больше месяца они шли на север, к екватору. Наконец пересекли Тропик Козерога и увидели в воздухе какие–то большие белые хлопья. Шарон подставил ладонь и упавшие на нее кристаллы сразу же расстаяли.

 —  Снег! — сказал он.

 — Снег? На этих широтах!  — удивился Сандро.

 — Может быть, на Патрии уже началась «холодная война»? —  высказал свою догадку Перец.

 — Или очередной Ледниковый период, — предположил в свою очередь Сандро.

…А издалека, с другого конца Вселенной, Создатель в образе звезды такой яркости, что при пристальном взгляде на нее она казалась бесконечной черной дырой, обозревал сотворенный Мир, отмечая в нем незначительные погрешности, огорчаясь ограниченности людей. Но уже было поздно что-либо менять. И Он продолжал верить и надеяться, пусть и не в ближайшей перспективе, на нравственное совершенствование человека. Всевышний умел и мог ждать, у него в запасе была Вечность.

----------------------------------

  1.Делить добычу, производить делёж награбленного добра, денег. 2. Конвертируемая валюта на Патрии; 3 Высшее государственное должное лицо на Архипелаге Тридули; 4. Непроизвольное, яркое воспоминание, которое вырывается из жизни и выбивает человека из колеи; 5. Название столицы улусов, на арамейском языке слово Манда означает «знание» — в сакральном смысле этого слова; 6,7. Тропические сьедобные плоды