Поряд З ВОЖАКОМ Надорви Ухо

Кряхтя, Надорви Ухо встал с газона, смахнул правой лапой паутинку, прилипшую к его правому уху, и упругим шагом направился к суке ново-гвинейской певчей породы. Приблизившись к ней вплотную, он уткнулся носом в ее интимное место, ниже великолепного хвоста. И, сделав вдох и совершив мини-куннилингус, он громко застучал зубами, то открывая, то закрывая пасть, то напрягая, то расслабляя губы, то выпучивая, то закатывая глаза. «Что это с ним? Не хватил ли его, часом, удар?!» — подумал я, опасаясь за его жизнь.

«Не паникуй! Вдыхая запах самки, альфа-самец определяет, достигла ли она половой зрелости? Если сука готова к тому, ради чего ее создала природа, он сделает с нею то, что должен делать самец…» — объяснил Брейн значение этих страшных и одновременно смешных телодвижений и гримас, которые проделал Надорви Ухо.

Однако ярко-рыжая сука проигнорировала ухаживания диктатора. Отвернувшись от него, она подошла к тропе, по которой несколько минут назад отправился в бега молодой кобель Серый. Принюхавшись, она взяла след и, не оглядываясь, бросилась молнией вниз. Я успел только увидеть, как она пронеслась по тропе ярко-рыжим пятном, перебирая прытко ногами и взбивая подушечками лап дорожную пыль. И тут же растворилась в зелени трав, кустов и деревьев.

Надорви Ухо не ожидал такой дерзости от юной суки и остолбенел. Оскорбленный до глубины своей собачьей души, он застыл на месте и стоял неподвижно посреди плато, подобно изваянию.

Остальные три кобеля, вскочив с газона, подбежали к тропе и молча вглядывались в стену зелени, за которой скрылась их общая невеста. Такого, чтобы брачующаяся сука драпанула «из-под венца», в их стае еще не было. И они не знали, как поступить: бежать ли следом за отступницей или подождать, как решит вожак? И, выбрав второй вариант действий, они, поджав хвосты и понурив лохматые головы, подошли к стоявшему, в задумчивости, Надорви Уху…

Я тоже не ожидал такого развития событий. Неординарный поступок ярко-рыжей суки меня приятно удивил. Противник гендерного шовинизма, я был полностью на ее стороне. И радовался тому, что она проявила себя как личность, сделав нелегкий, шокирующий соплеменников, выбор.

Наконец, Надорви Ухо пришел в себя. Он тяжелой поступью подошел к обрыву, выскочил на злосчастную тропу, по которой убежали молодой кобель и сука, и, взяв след, бросился большими скачками вниз за отступниками, виновниками падения его авторитета, его унижения и позора…

«Ну и задаст же он им трепку! — поделился своими соображениями Брейн. — Однако вмешиваться в их разборки мы с тобой не имеем права…»

— Почему не имеем права? — возмутился я.

«Это может негативно сказаться на интерпретации истории в будущем и нелицеприятной оценке произошедших событий»,  — уточнил он.

Не ответив ему, я прошел вперед метров пятьдесят по Черноморской улице и оказался у того самого злополучного места, где произошла та неприятность с Дуней…И не поверил своим глазам! В центре газона, несмотря на табличку с запретительной надписью: «Выгул собак категорически запрещен!», возлежал, лениво помахивая толстым, как бейсбольная бита, хвостом, голубой неаполитанский мастифф. Он уже успел совершить дефекацию и всем своим видом торжествуя, заявлял городу и миру: «Хороший стол — хороший стул…»

Я метнулся в правый угол газона, под крону одиноко стоявшего клена, и там, на примятой траве, увидел золотую фигуру собачьего помета. Она выглядела величественно, и напоминала то ли мавзолей вождя, то ли буддийскую ступу. И меня как осенило: вот кто виновник моего срама и бесчестья, и бегства Дуни практически из-под венца!

«Ну, и что ты намереваешься делать? Набьёшь этому неаполитанскому псу его гофрированную морду? Вызовешь его на дуэль?» — спрашивал меня, шевеля извилинами, Брейн.

— Пес этот ни в чем не виноват, — сказал я. — Ответить должен его хозяин! И направился прямо к мужчине, который сидел на скамейке и невозмутимо читал газету «Вечерняя Одесса».

Я остановился перед ним и уже раскрыл рот, чтобы высказать ему все, что я о нем думаю, но у меня ничего не получилось. Мой речевой аппарат и все другие органы остались в том теле, которое я покинул на входе в парк Шевченко.… Здесь же, на зеленом газоне, как и до этого, в собачьей стае, я присутствовал виде фантома, состоящего из тонкой материи и слабого силового поля. Этой энергии было достаточно лишь на то, чтобы я мог перемещаться во времени и пространстве, обозревая и анализируя происходящее.

Следовательно, меня никто не мог ни видеть, ни слышать. Во всяком случае, так мне казалось до той минуты, пока голубой неаполитанский мастифф не подошел ко мне, не обнюхал мои, несуществующие, ноги и манжеты моих, несуществующих, брюк, и не поднял свою заднюю левую лапу и…

Сконфуженный, я шарахнулся в сторону, протиснулся в щель пространственно-временного континуума и покинул злосчастный газон. Наконец я снова окажусь в моем любимом теле. В нем, надеюсь, хватит места для меня, для моего второе я, и для моего мозга. Хотя…в после время я стал сомнения: «Всегда ли мой мозг находится в моем теле?»