Глава четвертая

 

 

 

Сергей бросил прощальный взгляд на Одесский залив, воду, которая отливала под солнечными лучами широкой гаммой синего и голубого цвета, на короба судов торгового флота, стоявших на якорных стоянках внешнего рейда и, смахнув воображаемую слезу, отвернулся. Оказавшись за спиной дюка де Ришелье, он увидел на асфальте свою коротконогую тень. И, последовав за нею по пятам,  покинул Приморский бульвар.

Тень провела его между двух зданий с полуциркульными фасадами, обращёнными к морю, как между Сциллой и Харибдой. Оказавшись на площади Карла Маркса, оформленной в европейском архитектурном стиле, с брусчаткой «в шашечку», и небольшой клумбой, расположенной несколько в стороне от центра, но без какого-либо деревца или куста по периметру. Если не считать виноградных лоз, вьющихся по стенам домов, и достающих до балконов третьих этажей.

«Живут же люди!» — подумал Сергей, оглядывая с пролетарской завистью фасады, не подозревая, что за этой буржуазной роскошью скрываются коммунальные квартиры гегемона.

Сразу за клумбой площадь разветвлялась, образуя два транспортных рукава. Одна из улиц шла прямо, другая забирала круто влево. Сергей выбрал ту, что была слева, увидев на ней зелёные кроны деревьев. Остановившись в тени одного из каштанов, он прочитал на табличке-указателе: «Улица Карла Маркса».

 «Оригинально! Улица Карла Маркса как бы «вытекает» из одноименной площади, как река из озера, — подумал он. — Следовательно,  рядом обязательно должна быть улица Ленина».

Комсомольское чутье не подвело парня. Такая улица, действительно, была в Одессе. И находилась она рядом, всего в одном квартале от этой. И, как это бывает в жизни с единомышленниками, обе эти улицы шли параллельно друг дружке, обещая соединиться где-то в далекой перспективе.

По ассоциации он вспомнил колоритную картину, выдержанную в строгих кроваво-красных революционных тонах. На ней были изображены в профиль основоположники научного коммунизма: Карл Маркс, Фридрих Энгельс, Владимир Ленин и Иосиф Сталин.

Впервые он увидел это широко известное полотно советского «агитпропа», приколоченным к заднику сцены сельского клуба. На том самом месте, где двумя годами ранее, когда это одноэтажное здание было

православным храмом, висела другая картина: икона «Гостеприимство Авраама» или «Святая Троица.

В эту, действующую, церковь его привела к первому причастию, а, вернее, принесла на руках, крестная мать Елена. Однако из всего того, что происходило с ним в этой церкви в тот день, он запомнил только один эпизод, когда ему дали пригубить из потира глоток густого сладкого напитка.

Напиток, символизирующий кровь Христа, так понравился ему, что он потянулся ртом к маленькой золочёной кружке, намереваясь сделать ещё глоток. Однако большая волосатая рука священника бесцеремонно отняла сосуд от его жаждущих губ и поднесла к губам другого причащающегося мальчика. И мир и люди, которые до этого самого момента казались ему такими добрыми и отзывчивыми, вдруг предстали пред ним в совершенно ином свете.

Почувствовав себя несправедливо обиженным, уязвлённым в самое сердце, он нервно затопал ногами, и крупные горькие слезы потекли по его раскрасневшемуся лицу. Крестная растерялась, не понимая, что с ним происходит. И, не оглядываясь на священника, поспешила увести его из храма. И,  утешая его, она пообещала купить ему конфет…

Сергей остановился. Ему показалось странным, что он вспомнил о том посещении церкви, которое состоялось лет двенадцать назад, и подумал: «Не является ли это знаком? Предупреждением свыше о том, что и все плохое и хорошее, что он делал, делает и будет делать в будущем, все останется с ним и навсегда. Останется и будет напоминать о себе в самых неожиданных местах и в самое неподходящее для этого время…»

Как только он подумал об этом, перед ним выстроилась череда его прошлых прегрешений: побег из детского сада через дыру в заборе; бросок камня в котенка, пролетевшего, к счастью,  мимо цели; кража отцовской  авторучки, которую он обменял у своего лучшего друга Лёшки на ржавый затвор турецкой винтовки «Маузер осман».

Он отмахнулся от этих видений как от назойливых шершней. Однако одно из них, именно то, которое касалось кражи авторучки, словно зацепилось за какой-то невидимый крючок в его мозгу и начало распускаться, подобно тутовому кокону, эпизод за эпизодом.

Сергей увидел себя, пятилетнего, после того, как он, украв авторучку и обменяв её на вожделенный винтовочный затвор, был обличён в воровстве. И как, обливаясь слезами и оглашая округу душераздирающими воплями, он бежит огородами к Лешкиному дому, а за ним, подгоняя его хлесткими ударами брючного ремня, этого волшебного бича Моисея, отсекающего правду от кривды, следует его отец…

Наконец, запыхавшись, они выбежали на Лешкин двор. Отец, заглянув в сени глинобитной хаты, в которой жили Лешка с матерью-одиночкой и младшим братом, порыскав по двору, распугивая кур и смущая петуха, и, не обнаружив следов Лешки, метнулся к сараю.

Распахнув скрипучую дверь, отец вошёл в сарай, осмотрелся, прислушался к звукам полутёмного помещения, но ничего, кроме писка мышей, не услышал. Лешка словно провалился в тартарары! Расстроившись, отец уже собирался покинуть сарай, когда его взгляд наткнулся на одиноко стоявшую копну сена, обставленную со всех сторон снопами ржаной соломы.

Отец решительно подошёл к ней, резким движением руки приподнял один из снопов — пусто! Раздосадованный, он неуверенно и даже без какой-либо охоты заглянул под другой сноп, и там увидел сидящего на корточках Лешку с побелевшими от страха глазами. Немая сцена длилась одну, может быть, две секунды, на третьей секунде к Лешке вернулась речь.

— Дядя Ваня, не бейте! Я сейчас же верну авторучку, — вскричал жалким голоском юный меняла, дрожа всем телом, покидая убежище.

Втроем, ведомые Лешкой, они пересекли двор, и вышли на огород, на котором буйно цвели кусты картофеля. Оказалось, что Лешка, услышав надрывные вопли Сережки, отчетливо осознал, что наступил его черед пройти испытание жезлом Моисея, отсекающим кривду от правды.

 С перепуга он не нашёл ничего лучшего, как спрятать авторучку на огороде, под одним из картофельных кустов. «Там ее точно никто не найдет!» — решил малолетний деляга, прячась в копне сена, там, где его и обнаружил Серёжкин отец…

И вот они с отцом стоят в огороде, наблюдают, как Лешка, словно подслеповатый крот, роет руками землю под очередным картофельным кустом, тщась найти авторучку. Он перепотрошил уже около десятка кустов клубнеплода, однако ни под одним из них злосчастной авторучки не оказалось. И Лешка с еще большим усердием принялся за работу, со страхом оглядываясь на жезл правды Моисея, который Иван Степанович держит в правой руке. Сережка, стоявший рядом с отцом, смотрел на своего старшего друга и сквозь слезы злорадно посмеивался, приговаривая в кулак: «Так тебе и надо, надувала!»

Наконец, авторучка была найдена! Лешка сдул с нее пылинки и протянул Серёжкиному отцу. Тот взял свой самопищущий инструмент, открутил колпачок; пробуя перо, провёл им по тыльной стороне руки. Убедившись, что авторучка исправна, он протянул ее Серёжке, сказав: «На, положи её там, где взял. И, смотри, ничего не говори маме…»

«Да, было дело!» — сказал Сергей про себя. И посмотрел в окно парикмахерской, у входа в которую остановился.

В грязноватом стекле он увидел свое нечеткое отражение: стрижка «ежик», изможденное лицо, щуплая фигура. Он, отражённый в окне парикмахерской, не понравилось саму себе, как не нравился ему и тот, пяти или шестилетний Серёжка, укравший отцовскую авторучку.

Отвернувшись, он пошел вверх улицей Карла Маркса, заглядывая от нечего делать в витрины магазинов. Пересёк улицу Ласточкина и оказался у касс «Аэрофлота». В одном из ее больших окон красовался рекламный плакат. На нем были изображены земной шар, самолет ТУ-104 и стюардесса с вызывающей белозубой улыбкой. Показывая острые и хищные как у акулы зубы, стюардесса приглашала: «Летайте самолётами аэрофлота!» Взглянув на плакат, Сергей иронично подумал: «С удовольствием! Только в Каменец-Подольский ничего, кроме АН-2, не летает…»

Миновав магазин «Детский мир», Управления Антарктического китобойного и океанического рыболовного флота и киоск «Союзпечати» Сергей шагнул на брусчатку. И в ту же секунду услышал скрип тормозов и сигнал клаксона, прозвучавший над самым его ухом. Остановившись, он увидел сантиметрах в двадцати от своего лица головную часть троллейбуса, чудом не сбившего его с ног. Из бокового окна кабины троллейбуса выглядывало бледное лицо водителя с выпученными глазами. И он услышал его крик: «Раскрой зенки, деревня!» Смотри, куда прешь…»

Только снова оказавшись на тротуаре, Сергей с дрожью в теле осознал, что могло с ним произойти. И подумал: «В городе всегда и всюду надо быть начеку. Не то размажут по мостовой  и даже имени не спросят!»

Был обычный рабочий день, но улица, на которой он оказался, выглядела праздничной. Никто никуда не спешил. Мужчины и женщины, юноши и девушки, прогуливаясь, окидывали себе подобных особей придирчиво-ироничными взглядами. Встретив знакомых, они мило улыбались друг другу, обнимались и целовались в одно касание — в щеку или в губы. И, перекинувшись парой-другой слов, расходились, продолжая свое дефиле.

Изредка на глаза Сергею попадались курсанты мореходных училищ, будущие капитаны дальнего плавания — дерзкий взгляд, белый верх, черный низ. И, встречаясь случайно с их взглядами, он испытывал зависть и щемящую тоску.

Сергей не знал, что он случайно оказался на улице Дерибасовской, на самой знаменитой улице города, достопримечательности «Южной Пальмиры», местном «Бродвее»! Одесситы и приезжие приходят сюда преднамеренно, чтобы «себя показать и на других посмотреть», но больше всего ради того, чтобы обратить внимание на себя, любимого, засвидетельствовав своё участие в этой ярмарке тщеславия.

Наблюдая за происходящим, Сергей ощутил себя маленьким, одиноким, никому не нужным провинциалом. Ему захотелось поговорить с кем-нибудь, рассказать о ситуации, в которую он попал, услышать ободряющие слова поддержки. Окинув тоскливым взглядом прохожих, он остановил внимание на юной стройной брюнетке с распущенными волосами до пояса, которая шла впереди. И он негромко — откуда только взялась у этого сельского паренька смелость! — обратился к ней:

 — Девушка! Девушка!

Та, не останавливаясь, оглянулась, и бросила в него быстрый любопытно ироничный взгляд.

 — Вас на минутку можно? — продолжил он.

 — А ты за минутку сможешь? — спросила она, сверкнув глазками.

 — Да я так! — сказал, растерявшись, юноша.

 — А «так» и муж умеет! — сказала насмешливо пигалица, взглянув на него через плечо. И ускорила шаг.

Сергей растерялся, остановился, не зная, как ему поступить. Он догадался, что незнакомка говорит чужими заученными словами. Потому что девушку совсем не шёл этот развязный тон. Но, сконфуженный, он не стал упорствовать, отстал.

Полакомившись в кафе «Снежинка» мороженым пломбир, Сергей перешел наискосок улицу и оказался у кинотеатра «Хроника» и, как представитель поколения, которое, по большому счету, было продуктом не столько литературы, сколько кинематографа, по привычке взглянул на афишу. В этот день демонстрировался документальный фильм с многообещающим названием: «Барабаны судьбы». И, прельстившись интригующим названием, он купил за десять копеек билет на ближайший сеанс, решив немного отвлечься, а заодно и передохнуть.

В полупустом смотровом зале кинотеатра он выбрал место подальше от экрана, в ряду, где было меньше зрителей. Едва фильм начался, как на соседний стул бесцеремонно уселся какой-то тип. Минуту спустя, он облокотился правой, согнутой в локте, рукой на спинку стула переднего ряда. При этом его левая рука оказалась почему-то на бедре Сергея. Не успел юноша осознать, что происходит, как рука эта поползла к его гульфику и начала поглаживающие движения. Не понимая, что происходит, он испугался. И сказал дрожащим голосом:

— Сейчас же убери руку! — и мельком взглянул на незнакомца.

В мерцающем свете проектора прыщеватое лицо соседа выглядело отталкивающе, как какая-то гротескная маска.

 — Ничего, ничего, — ответил он хрипловатым от возбуждения голосом, продолжая поглаживающие движения.

Решив, что избавиться от этого наглого приставалы можно только одним способ, Сергей ударил его локтем под дых. Незнакомец от неожиданности крякнул, и, ничего не сказав, отнял руку от его гульфика.

Минуту спустя, он уже передвигался по проходу, выискивая в сумраке зала другого потенциального партнера. Настроение Сергея было испорчено этим неожиданным происшествием. Выругавшись, он пробрался к выходу и покинул кинотеатр.

«Вот тебе и «Барабаны судьбы!» — подумал он с горечью, сожалея, что ему не удалось досмотреть до конца фильм о жизни африканской саванны.

В расстроенных чувствах он поплелся устало вверх, по улице Дерибасовской. У гастронома с большими зеркальными окнами он свернул налево, прошел метров сто и остановился, размышляя, что ему делать дальше.

Уловив аппетитные запахи, он открыл застекленную дверь и оказался в просторном фойе: справа был вход в ресторан «Театральный» со швейцаром на посту, дверь, которая была слева, вела в кафе с таким же названием: «Театральное».

Естественно, Сергей выбрал левую дверь и зашел в обеденный зал. Он был бы немало удивлён, если бы узнал, что несколькими часами ранее здесь же, в кафе «Театральное», завтракал его земляк и старший друг Борис.

Утолив голод, Сергей вышел на улицу. До отправления поезда «Одесса-Львов», на котором он собирался возвращаться домой, оставалось несколько часов. Времени было достаточно, чтобы съездить еще раз на море, искупаться. Но, подумав, он решил ближе познакомиться с городом.

Пропустив трамвай двадцать третьего маршрута, он пересек улицу и оказался в парке или в большом сквере, тенистыми аллеями которого гуляли молодые мамы с детьми в колясках; люди постарше, вероятно, пенсионеры, усевшись по-домашнему на скамьях, о чем-то разговаривали. Вероятно, обсуждали исторические решения очередного съезда КПСС.

Колоритные цыганки, подметая подолами цветастых юбок асфальт, приставали по обыкновению к прохожим с предложением погадать «по руке»; другие, повторяя вполголоса: «Тени, тени, тени…», пытались всучить заезжим простофилям парфюмерию сомнительного производства и качества.

Группы футбольных фанатов, спрятавшись в тени каштанов, темпераментно обсуждали результат очередного мачта «Черноморца» с командой «СКА» — местного клуба Советской Армии.

Сергей обошел по периметру площадь, но так и не нашел никакого собора. Вот и гадай, почему площадь называют «Соборкой»! Остановившись у памятника графу Воронцову, он увидел бронзовую стелу на лицевой грани пьедестала. На ней была аккуратно выгравирована пушкинская эпиграмма, которую он знал еще с восьмого класса:

«Полу-милорд, полу-купец,

Полу-мудрец, полу-невежда,

Полу-подлец, но есть надежда,

Что будет полным, наконец…»

Повторяя про себя этот поэтический пасквиль, Сергей сел на освободившуюся скамейку. И с грустью подумал: «Если ты оказался один в большом чужом городе и тебе не с кем перекинуться словом, пообщайся с памятником…»

 — О чем грустим, молодой человек? — спросил его мужчина кряжистого телосложения, садясь с глубоким вздохом рядом на скамейку. — Поругался с девушкой и не знаешь, как помириться? — продолжил он, добродушно улыбаясь. — Все мы проходили через это. Но, как видишь, Земля не сошла со своей орбиты, вращается вокруг Солнца и вокруг своей собственной оси.

 — Нет, что вы, с девушкой у меня никаких проблем! — сказал Сергей, подумав о Каролине, оставшейся в Каменец-Подольском. И, взглянув с интересом на неожиданно появившегося собеседника, продолжил:

 — Вот, прочитал эпиграмму Пушкина и подумал: «Почему, несправедливо оскорблённый Воронцов не вызвал поэта на дуэль?»

 — Как вас звать, молодой человек? — спросил незнакомец. — Неудобно разговаривать, не зная, с кем имеешь дело.

Сергей представился.

 — А меня зовут Василий Иванович Махно.

 — Махно? — переспросил юноша.

 — Да, — сказал, улыбнувшись, тот, — Махно, боцман портового буксира «Ударник».

И, с минуту помолчав, продолжил:

— Так с чего, Сергей, мы с вами начали?

 — Как с чего? С дуэли Воронцова с Пушкиным! Или Пушкина с Воронцовым…

 — Ах, да! В молодости я тоже задавался этим непростым вопросом. Неоднократно с местными литераторами мы обсуждали вероятность такой дуэли, выдвигались различные версии. И знаешь, к какому выводу мы пришли?

 — Интересно, к какому же? — спросил Сергей, пристальнее взглянув на собеседника.

 — В итоге долгих споров, мы пришли к такому выводу. Михаил Семенович Воронцов был человеком другого темперамента, другого склада ума, чем Пушкин, и старше его лет на десять. Заподозрить его, героя Отечественной войны тысяча восемьсот двенадцатого года в трусости, было бы большой несправедливостью. Но он, Воронцов, был сановником высокого ранга, наместником царя на вверенной ему территории. И представь себе, что этот вельможа, царедворец вызывает какого-то коллежского секретаря, каким в то время числился в его ведомстве Пушкин, на дуэль…

 — Выходит, царский сановник и дуэль — две вещи несовместны, — сказал, сомневаясь в справедливости своих выводов, Сергей.

— Совершенно верно! — согласился с ним Махно. — Но в этой истории есть какая-то мистика. Как известно, донжуанствующий Пушкин, находясь в Одессе, волочился за женой Воронцова, Елизаветой Ксаверьевной, пытаясь, вероятно, таким образом «наставить рога» ее мужу. А в итоге, к концу своей короткой и бурной жизни,  сам был удостоен «Диплома Ордена рогоносцев». И, вызвав Дантеса, во второй уже раз, на дуэль, был тяжело ранен и умер, как невольник чести…  Мистика!  Или дуэль похожая на… самоубийство...

— Мне кажется, что у молодого Пушкина был такой характер, что он ни за что не отказался бы от поединка с Воронцовым, хотя бы даже теоретического, — сказал Сергей.

— Не сомневаюсь. Но в секунданты к нему я бы не пошел,  — ответил Махно. — И, саркастически улыбнувшись, обнажил золотую фиксу на верхней челюсти…

Сергей промолчал, он не знал, что ответить собеседнику. Его, романтически настроенного юношу, больше восхищал Джордж Байрон, героически погибший, защищая свободу Греции, чем Пушкин, чью смерть можно было бы классифицировать как бытовую, на почве ревности. И он, взглянув на памятник Воронцову, перевел разговор на другую тему:

— А я, Василий Иванович, тоже хотел стать моряком, намеревался поступить в мореходное училище. Да, вот, незадача, опоздал с подачей документов…

— Я, кстати, трижды поступал в мореходку и, в конце концов, добился своего, — признался боцман Махно, ненавязчив подбадривая своим ответом юного собеседника…

 

 

 

 

 Поряд З ВОЖАКОМ Надорви Ухо

Кряхтя, Надорви Ухо встал с газона, смахнул правой лапой паутинку, прилипшую к его правому уху, и упругим шагом направился к суке ново-гвинейской певчей породы. Приблизившись к ней вплотную, он уткнулся носом в ее интимное место, ниже великолепного хвоста. И, сделав вдох и совершив мини-куннилингус, он громко застучал зубами, то открывая, то закрывая пасть, то напрягая, то расслабляя губы, то выпучивая, то закатывая глаза. «Что это с ним? Не хватил ли его, часом, удар?!» — подумал я, опасаясь за его жизнь.

«Не паникуй! Вдыхая запах самки, альфа-самец определяет, достигла ли она половой зрелости? Если сука готова к тому, ради чего ее создала природа, он сделает с нею то, что должен делать самец…» — объяснил Брейн значение этих страшных и одновременно смешных телодвижений и гримас, которые проделал Надорви Ухо.

Однако ярко-рыжая сука проигнорировала ухаживания диктатора. Отвернувшись от него, она подошла к тропе, по которой несколько минут назад отправился в бега молодой кобель Серый. Принюхавшись, она взяла след и, не оглядываясь, бросилась молнией вниз. Я успел только увидеть, как она пронеслась по тропе ярко-рыжим пятном, перебирая прытко ногами и взбивая подушечками лап дорожную пыль. И тут же растворилась в зелени трав, кустов и деревьев.

Надорви Ухо не ожидал такой дерзости от юной суки и остолбенел. Оскорбленный до глубины своей собачьей души, он застыл на месте и стоял неподвижно посреди плато, подобно изваянию.

Остальные три кобеля, вскочив с газона, подбежали к тропе и молча вглядывались в стену зелени, за которой скрылась их общая невеста. Такого, чтобы брачующаяся сука драпанула «из-под венца», в их стае еще не было. И они не знали, как поступить: бежать ли следом за отступницей или подождать, как решит вожак? И, выбрав второй вариант действий, они, поджав хвосты и понурив лохматые головы, подошли к стоявшему, в задумчивости, Надорви Уху…

Я тоже не ожидал такого развития событий. Неординарный поступок ярко-рыжей суки меня приятно удивил. Противник гендерного шовинизма, я был полностью на ее стороне. И радовался тому, что она проявила себя как личность, сделав нелегкий, шокирующий соплеменников, выбор.

Наконец, Надорви Ухо пришел в себя. Он тяжелой поступью подошел к обрыву, выскочил на злосчастную тропу, по которой убежали молодой кобель и сука, и, взяв след, бросился большими скачками вниз за отступниками, виновниками падения его авторитета, его унижения и позора…

«Ну и задаст же он им трепку! — поделился своими соображениями Брейн. — Однако вмешиваться в их разборки мы с тобой не имеем права…»

— Почему не имеем права? — возмутился я.

«Это может негативно сказаться на интерпретации истории в будущем и нелицеприятной оценке произошедших событий»,  — уточнил он.

Не ответив ему, я прошел вперед метров пятьдесят по Черноморской улице и оказался у того самого злополучного места, где произошла та неприятность с Дуней…И не поверил своим глазам! В центре газона, несмотря на табличку с запретительной надписью: «Выгул собак категорически запрещен!», возлежал, лениво помахивая толстым, как бейсбольная бита, хвостом, голубой неаполитанский мастифф. Он уже успел совершить дефекацию и всем своим видом торжествуя, заявлял городу и миру: «Хороший стол — хороший стул…»

Я метнулся в правый угол газона, под крону одиноко стоявшего клена, и там, на примятой траве, увидел золотую фигуру собачьего помета. Она выглядела величественно, и напоминала то ли мавзолей вождя, то ли буддийскую ступу. И меня как осенило: вот кто виновник моего срама и бесчестья, и бегства Дуни практически из-под венца!

«Ну, и что ты намереваешься делать? Набьёшь этому неаполитанскому псу его гофрированную морду? Вызовешь его на дуэль?» — спрашивал меня, шевеля извилинами, Брейн.

— Пес этот ни в чем не виноват, — сказал я. — Ответить должен его хозяин! И направился прямо к мужчине, который сидел на скамейке и невозмутимо читал газету «Вечерняя Одесса».

Я остановился перед ним и уже раскрыл рот, чтобы высказать ему все, что я о нем думаю, но у меня ничего не получилось. Мой речевой аппарат и все другие органы остались в том теле, которое я покинул на входе в парк Шевченко.… Здесь же, на зеленом газоне, как и до этого, в собачьей стае, я присутствовал виде фантома, состоящего из тонкой материи и слабого силового поля. Этой энергии было достаточно лишь на то, чтобы я мог перемещаться во времени и пространстве, обозревая и анализируя происходящее.

Следовательно, меня никто не мог ни видеть, ни слышать. Во всяком случае, так мне казалось до той минуты, пока голубой неаполитанский мастифф не подошел ко мне, не обнюхал мои, несуществующие, ноги и манжеты моих, несуществующих, брюк, и не поднял свою заднюю левую лапу и…

Сконфуженный, я шарахнулся в сторону, протиснулся в щель пространственно-временного континуума и покинул злосчастный газон. Наконец я снова окажусь в моем любимом теле. В нем, надеюсь, хватит места для меня, для моего второе я, и для моего мозга. Хотя…в после время я стал сомнения: «Всегда ли мой мозг находится в моем теле?»

 

 ПОРЯД З ВОЖАКОМ НАДОРВИ УХО

 

 

Ярко-рыжая сука, распушив хвост, увеличенный в размерах, вероятно, благодаря пластической операции, принюхивалась к аппетитным запахам, которые приносил морской бриз из ресторанов и кафе, расположенных внизу, вдоль линии пляжа «Ланжерон». Сука была голодна и в уголках ее небольшого выразительного рта выступила спекшаяся слюна. Судорожно сглотнув, она подняла голову, вытянула шею и подала голос. Это был  пронзительный мелодичный вой, присущий исключительно собакам ново-гвинейской певчей породы. Исполнив соло, она оглянулась и с тоской посмотрела на праздных молодых кобелей, которые, поджав хвосты, стояли, сбившись в кучку, в ожидании начала брачных игр. И бросали откровенно вожделенные взгляды на суку. 

Один из них – молодой рослый кобель серой масти, тот самый, который на Лидерсовском бульваре бросался с лаем на проходившие мимо автомобили, – подошел к суке, по-дружески виляя хвостом, и посмотрел ей многозначительно в глаза. Она ответила милой улыбкой, показав ему кончик алого сексапильного языка. Молодой самец, вдохновленный этим поощрительным ответом, взбрыкнул и бодрой трусцой пустился по тропинке вниз, к ресторану «Три барашка», крыша которого была хорошо видна с того места, где стояла ярко рыжая сука. 

Глядя на стремительно бегущего кобеля, я подумал: «Он влюблен в эту рыжую суку и готов ради нее на любые безумства. Решившись на этот отчаянный шаг, Серый не догадывался, что своим поступком он нарушает протокол собачей свадьбы, привнося в нее элемент драматизма. Интересно, как Надорви Ухо отреагирует на происходящее?»

Присмотревшись пристальнее к нему, я был поражен сходству его собачей морды с лицом homo sapiens. Гордый взгяд пса, экстерьер, «отражавший его внутреннее состояние и биологические особенности», позволяли мне предположить, что он благородного происхождения, однако по злому умыслу судьбы стал изгоем. Такое нередко случается как в среде собак, так и людей. Как-то мне довелось быть невольным свидетелем того, как такое может происходить и происходит в жизни. Инцидент этот случился в Одессе, возле супермаркета «АТБ», что на улице Разумовской. Один из «головоногих» собачников, а среди них бывают и такие, привязал молодую суку породы доберман к перилам лестницы, ведущей в магазин, и отправился за покупками. Холеная, хорошо сложенная и откормленная сука, оставшись одна, заскучала и легла на лестничной площадке. В это время мимо пробегал кобель неизвестной породы и такого непрезентабельного вида, что у меня даже сжалось сердце от жалости к нему. Тем не менее, увидев дремавшую суку, этот четырехлапый молдаванский рейнджер резко притормозил, остановился и посмотрел по сторонам. Не увидев помех, он уверенно приблизился к суке и, как бывалый ловелас, стал обнюхивать ее с ног до головы и лизать там, где это надо. Сучка-доберман, испугавшись, вскочила на ноги. И оказалось, что она на две головы выше залетного кавалера. Однако данное обстоятельство нисколько не смутило сукиного сына. Выказывая естественное желание, нетерпение и настойчивость, он, как бывалый солдат срочной службы, сбежавший в самоволку на свидание с девушкой, продолжал обольщать случайную подругу.  Его действия были такими дерзкими, настолько агрессивно-элегантными, что сука, смягчившись и расслабившись, не оказывала ему никакого, даже пассивного, сопротивления. Наоборот, чтобы низкорослый кобель мог дотянуться, куда надо, она присев на своих стройных ножках, стала в удобную позу. И этот рейнджер-дворняга не сплоховал и уестествил саку. То есть посеял семья будущего в благодатную почву.

После этого он, как протрезвевший гусар, не попрощавшись, удалился, не выказав при этом ни малейшего желания продолжать дальнейшие отношения с молодой сукой, которую он обольстил. Впрочем, у него не было шансов. Неравного «брака» между породистой сукой и дворнягой не допустил бы ее  хозяин. Потому что щенки, которые ощенит сука, не будут признаны породистыми ни национальной, ни тем более Международной гильдией кинологов.

Глядя на самца Надорви Ухо, шерсть которого от возбуждения приобрела огненно-желтоватый оттенок, я подумал, что, вероятно, и он стал нежеланным плодом такой же запретно-сладостной любви между породистой самкой и безродным кобелем. К счастью, он выжил, вырос и, как можно судить по его внешнему виду, стал сильным и не по-собачьи умным самцом. И однажды, оказавшись на улице Польской, он схлестнулся в драке с вожаком местной стаи дворняг, промышлявших в районе Таможенной площади, Одесского морского порта и Приморского бульвара. И, одержав победу, по праву сильного, занял его место.

Как альфа-самец благородного происхождения, вступив в «должность», он установил в демократической стае бродячих собак авторитарный режим, когда все члены собачьего сообщества ходят по струнке, а любые желания автократа исполняются по его первому требованию. И сейчас, поглядывая с вожделением на ярко-рыжую суку-невесту, которой сегодня предстояло впервые вступить в отношения с особями противоположного пола, Надорви Ухо негодовал.

 «Что он возомнил о себе, этот молокосос? ‒ возмущался вожак. ‒ Вот возьму, и вышвырну его вон из моей стаи;  пусть, негодник, узнает, как это оказаться одному на улице Большого города!» Собачий диктатор больше всего опасался того, что из-за этого чокнутого выскочки, на которого положила глаз молодая рыжая сука, он лишится своей привилегии вождя. Люди называют эту привилегию «правом первой ночи»…

  

Вожак «Надорви ухо»

 

 

 

 

– Машка, ты зачем взяла мое ведро? – послышался грубоватый женский голос.

– Это мое ведро! Ты что не видишь, на нем буква «М», – откликнулась другая женщина, и по тембру ее голоса можно было догадаться, что она моложе и агрессивнее первой.

– Пришли уборщицы, – сказал подшкипер. – Тебе лучше уйти.

– Боишься уборщиц? – удивился я.

– Ты просто не знаешь этих мартышек. Они очень смышленые, и, увидев тебя, сразу догадаются, что во время ночного дежурства мы с тобой распивали вино, и сразу побегут наперегонки рассказывать об этом хозяину! – сказал он.

– Хозяин доплачивает им за доносительство? – спросил я.

– Вряд ли! Они это делаю по привычке, как это делали их родители и родители их родителей, – сказал подшкипер поморщившись.

– Тогда я пойду, прощай, – сказа я, и покинул ресторан «Княжа втiха».

Было бодрящее летнее утро. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь густую листву деревьев, падали мне под ноги кружевными мазками. Над моей головой порхали мячиками для игры в пинг-понг синички, раскрашенные как пасхальные яйца.

Эту идиллическую картину дополнила свора бездомных четырехлапых, выскочившая на аллею со стороны улицы Маразлиевской. Впереди, свернув бубликом хвост, и грациозно переставляя передние и задние ноги, бежала молодая ярко-рыжая сука ново-гвинейской породы поющих собак. Рядом с ней, ноздря в ноздрю, бежал крупный пес неизвестной породы «Надорви Ухо» – неформальный лидер этой шайки. А за ним следовали один за другим еще четыре тощих кобеля.

«Собачья свадьба! Невеста и пять ее женихов направляются на побережье, подальше от людских глаз…» – подумал я.

И, проводив их взглядом, почувствовал близкое родство с ними. Собаки и люди эволюционировали параллельно.  По утверждению Эрнста Геккеля, создавая Homo sapiens, природа, намешала в нем столько всего, что в этом «человеческом коктейле» наверняка есть и след Canis familliaris, оставленный им в доисторическую эпоху. 

Кроме того, я родился в Год Собаки и во время бритья нередко в зеркале вижу не отражение человеческого лица, а заспанную собачью морду. А зеркало, как известно, не врет…

 Впрочем, почему я один? Любой человек, нелишенный воображения, внимательно присмотревшись к своему отражению в зеркале, может убедиться, что я не преувеличиваю. Правда, большинство из прямоходящих идит в своем зеркальном отражении шимпанзе, а не собаку. Объясняется это тем, что в парах человек-собака и человек-обезьяна общих последовательностей в геноме больше у второй пары, чем у первой, и составляет порядка 98,8 процента. Впрочем, кого видеть по утрам в своем зеркальном отражении: собаку или человека ˗ это незыблемое право наблюдателя. Оно закреплено в гуманитарной хартии Организации Объединенных Наций.

Пока я размышлял над этими вещами, произошло раздвоение моей личности. Одна часть моего «я», продолжала, как ни в чем не бывало, следовать выбранным курсом к дому на улице Колонтаевской. А другая, – то есть я сам собственной персоной, – увязалась за собачьей стаей.

«Леня, такое с тобой случилось впервые, – отреагировал на происходящее мой мозг. – Но ты не паникуй, смирись с тем, что произошло и получай удовольствие от новых ощущений!»

Следуя в кильватере собачьей стаи, первое, что я увидел, был хвост пса, бежавшего впереди меня. В нос мне ударил тяжелый кисло-приторный запах псины. Я зримо представил себе вшей, копошившихся в густом подшерстке на его брюхе.

«Да, компания не из высшего общества!» – констатировал мой мозг, подтрунивая надо мной.

– Вши – дело наживное! Особенно когда ты лишен элементарных санитарно-бытовых условий, – ответил я, осознав всю сложность ситуации, в которой оказался.

Держась кильватерного строя, наша «великолепная семерка» во главе с ярко-рыжей сукой, «прошила» насквозь парк Шевченко, и остановилась на Лидерсовском бульваре. Заминка произошла из-за автомобилей, мчавшихся с бешеной скоростью неизвестно куда и зачем.

Присматриваясь к окнам четырехколесных монстров, за их тонированными стеклами я не увидел ни одного человеческого лица. «Им уже люди не нужны, они существуют сами по себе, управляемые искусственным интеллектом, – подумал я. – Но так даже лучше: меньше психованных дебилов за баранкой – меньше дорожно-транспортных происшествий со смертельным исходом на дорогах…» В это время один из наших, молодой сухопарый кобель серой масти, сорвался с места, бросился с лаем наперерез фольксвагену, проходившему в полушаге от бордюра, и прокусил ему резиновую шину.

К счастью, в потоке изделия мирового автопрома, появился небольшой просвет. Воспользовавшись этой оказией, наша свора пересекла без потерь проезжую часть Лидерсовского бульвара и оказалась в тихом Обсерваторном переулке. Потом мы свернули на перпендикулярно идущий Купальный переулок, повернули налево и, пробежав еще метров пятьдесят, оказались на небольшой поляне в конце знакомой уже мне улицы Черноморской, упиравшейся в забор санатория имени Лермонтова.

Одесский залив с этого места был как ладони. Грузовые суда, стоявшие на якоре внешнего рейда, небольшие яхты под парусами из-за большого расстояния казались игрушечными. Солнце уже поднялось над горизонтом градусов на шестьдесят и начало припекать. День обещал быть жарким.

Я устроился в тени акаций и наблюдал за собачьей стаей. Кобели, знакомясь с только что оккупированной территорией, обнюхивали выступы и углы заборов, стволы деревьев и кустарника, выискивая ароматные метки чужаков. Обнаружив их, они сразу же, поднимая то правую, то левую задние лапы, оставляли, где нужно, свои. 

ЯКОСЬ В КАМ'ЯНЦІ НАД СМОТРИЧЕМ

                                       (Фрагмент 3)

— А я и не предполагал, что можно так сильно любить этот город, как его любишь ты! — сказал Сергей.

— Я же каменчанка, — ответила она.

Они перешли мост, стали подниматься по Карвасар-скому спуску в Старый город. Каролина шла впереди, и Сергей любовался изящной фигурой девушки, ее стройными ногами, маленькими ступнями в кожаных сандалиях.

— Не отставай, иди быстрее! — сказала она, оглянув-шись. И, поймав на себе взгляд юноши, смутилась.

— Каролина! — позвал он.

— Что тебе? — откликнулась девушка.

— Давно хотел спросить тебя: почему село под Замко-вым мостом называют Карвасары, а этот спуск — Карвасар-ским?

— Говорят, старину, на том месте располагался не-большой хутор. А на хуторе жила некая Сара. Курва Сара, как говорили о ней местные, потому что к ней на огонек много мужиков забегало. Со временем эти два слова — курва и Сара, — слились в одно. И таким образом получилось новое слово — Карвасары. По другой же версии, это название пошло от караван-сарая, который стоял на том самом месте, когда турки владели городом, — сказала Каролина.

— Интересно, — сказал Сергей.

— А тебе какая версия больше по душе?

— Конечно, первая.

— Почему это? — удивилась Каролина.

— В ней больше народного юмора…

— Ты посмотри, что за чудо этот храм! — воскликнула Каролина, когда, они поравнялись с бывшим Тринитарским костелом. — Это второе по красоте культовое здание старого Каменца.

— А первое? — спросил Сергей.

— Кафедральный собор святых Петра и Павла!

— Все-то ты знаешь, во всем разбираешься, — сказал Сергей, восторгаясь Каролиной.

— А ты не проголодался, Сережа? — спросила вдруг Каролина, не ответив на его замечание. — У меня в сумке есть пончики с повидлом. Давай, присядем где-нибудь, перекусим.

«Она просто прелесть, эта Каролинка-Малинка!» — по-думал проголодавшийся юноша. И спросил:

— Может, зайдем в кафе или в столовую?

— Нет, что ты, не люблю я эти общепитовские забега-ловки! — сказала девушка, брезгливо скривив губы. — Лучше пончики с молоком.

— Ну, тогда я побежал! — сказал юноша.

— Куда это ты? — спросила она.

— В магазин, куплю молока…

Когда они, присев на скамейку, лакомились сдобной выпечкой, Сергей сказал:

— Пончики — объедение! Мама пекла?

— Обижаешь, — нахмурила брови Каролина.

— Что, сама сподобилась? Ну, тогда ручки у тебя золо-тые! Дай, я их поцелую, — сказал Сергей.

— Обойдешься, — ответила Каролина, смутившись.

Утолив голод, молодые покинули сквер, перешли мо-щеную булыжником улицу и остановились посреди Советской площади.

— Раньше эта площадь называлась «Армянская», на ней был базар, проводились большие праздничные ярмарки — сказала Каролина. — А когда Каменец стал столицей...

— Столицей? Столицей чего? — перебил ее Сергей. — Нам в школе ничего об этом не говорили.

— В школе много чего нам не говорили! — сказала темпераментно Каролина. — А в тысяча девятьсот девятнадцатом году, Каменец, чтобы ты знал, был столицей Украин-ской Народной Республики. И на этой площади Симон Петлюра (15) провожал войска, уходившие на фронт.

— Наверное, и дед мой гарцевал здесь на «лихом» коне! — сказал Сергей.

— Твой дед! А причем тут твой дед? — удивилась Ка-ролина.

— Мой дед Степан тоже был участником революции. Он, конечно, ничего не понимал в политике, но страстно хотел получить в собственность землю. Поэтому и ушел защищать Украинскую Народную Республику.

— И как, получил он землю? — спросила Каролина, с любопытством взглянув на юношу.

— Слава богу, что хоть живым вернулся домой. Правда, уже без коня и без овчинного кожуха.

— Что он рассказывал тебе о революции?

— Ничего он мне не рассказывал.

— Что так? Неразговорчивым был?

— Умер он, в голодовку, в ту еще, которая была в два-дцатые годы — сказал Сергей.

— А со вторым дедом ты дружил?

— С каким вторым?

— Ну, обычно у нас бывает два деда: по отцовской и по материнской линии, — напомнила ему Каролина.

— А, дед Прокофий! Он умер еще раньше, во времена «Столыпинских реформ» — помнишь, мы их проходили в школе?  То есть, еще до Первой мировой войны. Дед Проко-фий со всей семьей отправился в Самару, там царское прави-тельство обещало украинским переселенцам выделить землю для сельскохозяйственного производства. Однако в дороге дед заболел и умер, оставив на руках у бабушки Ольги четверых детей…

— Вот как бывает в жизни! Я ведь тоже росла без де-душек. Одного расстреляли в тридцать седьмом во время сталинских репрессий, а второй погиб в сорок пятом. Он воевал в Польше, на стороне Армии Краевой, — сказала девушка.

На часах бывшей Ратуши ударили куранты. Стайка го-лубей, мирно ворковавшая на развалинах Доминиканского монастыря, испугавшись, взмыла, громко хлопая крыльями, в белесое летнее небо. Улыбнувшись этому неожиданному происшествию, Сергей и Каролина пересекли по диагонали еще одну площадь — Польскую, — и вышли к Триумфальной арке, на фризе которой была видна надпись, сделанная рука-ми неизвестного резчика по камню: «HAC INTRABAT STANISLAV AVGUST REX DIE XI 9BRIS 1781 ANNO».

— Интересно, каково содержание этой надписи? — спросил Сергей.

— Там написано, что сквозь эти ворота 11 ноября 1781 года проходил король Польши Станислав Август (17), — отве-тила Каролина.

— Не понятно, почему русские большевики или совет-ские коммунисты не уничтожили эту надпись, да и саму Три-умфальную арку? — сказал Сергей.

— Ты просто не знаешь, в молодости Станислав Август и будущая императрицы Екатерина были любовниками …

— Тем более, большевики должны были стереть эту арку с лица землю, чтобы ничто не напоминало ни о польском короле, ни о его интимной связи с царицей.

— Ты ошибаешься, Сережа! Воспоминания о короле Станиславе Августе и Екатерине второй греют душу русским, и печалят каждого поляка! — сказала Каролина.

— Почему это, Каролина? — удивился Сергей.

— Потому что во время правления Станислав Август состоялся третий и последний раздел Польши. И Речь Посполитая, давняя соперница Московии, прекратила свое существование…

— А ты говорила: «Один король лучше десяти гетманов…»

Каролина пропустила мимо ушей этот словесный вы-пад юноши. Но когда они вошли под своды арки, она тихо шепнула ему на ухо:

— Загадай желание и прикоснись левой рукой к стене арки. И все, о чем ты загадаешь, обязательно сбудется…

Сергей, недолго думая, загадал: «Сегодня же поцелую Каролинку!» И прикоснулся левой рукой к арке.

— Загадал? — спросила девушка, заглядывая ему в глаза, вероятно, пытаясь угадать, о чем же он загадал. — Вот и отлично!

— Как скоро сбудется? — спросил он.

— Что сбудется?

— Ну, то, о чем я загадал?

— О, это зависит от важности твоего желания и того, как сильно ты этого желаешь! — сказала она.

Каролина настояла, чтобы они зашли в кафедральный Петропавловский костел. Перед тем, как войти под своды церкви, она перекрестились — слева направо, как крестятся католики. «Так она полячка!» — догадался Сергей. И перекре-стился справа налево, по православной традиции.

В храме, превращенном в музей, Сергей чувствовал себя неуютно. Дневной свет, проникая сквозь стрельчатые окна с витражами, терял силу, превращаясь в свою противоположность. Поэтому в храме стоял торжественно-призрачный сумрак. Реальным казался только маятник Фуко. Он висел на тросе под куполом храма-музея и своими колебаниями убеждал верующих, как в святое причастие, что планета Земля вращается вокруг своей оси.

Покинув храм-музей, Сергей и Каролина обошли его с южной стороны. У минарета они встретили группу туристов. Гид рассказывала современным пилигримам очередную местную легенду:— В средине девятнадцатого столетия одна юная панночка полюбила молодого шляхтича, — рассказывала экс-курсовод. — Да так сильно, что жить без него не могла. А он насмехался над ее чувствами. Отчаявшись, девушка как- то ночью взобралась на балкон минарета, и бросилась вниз головой…— Вот к чему приводит любовь! — сказала Каролина, когда они с Сергеем проходили узкой средневековой улочкой, стены которой поросли мхом и лишайником как изжелта-изумрудным осадком времени. Молодые люди остановились над каньоном реки Смотрич. И разм, не сговариваясь, опустились в пожухлую траву. В воздухе остро пахло высушенной солнцем травой — чабрецом, полынью, и еще чем-то. Может быть, самой исто-рией. Каролина откинулась навзничь. Сергей склонился над нею. Веки девушки были сомкнуты и слегка подрагивали, а рот ее был приоткрыт в ожидании. «Вот так сбываются заветные желания!» — подумал, волнуясь, Сергей. Но он почему-то не сделал того, о чем мечтал в камере предварительного заключения, и чего он так хотел весь сего-дняшний день — поцеловать Каролину. Юноша лег рядом с девушкой, взял ее руку. И тотчас же ощутил биение ее пульса. «В таком ритме, наверное, морская волна бьется о прибреж-ные скалы», — подумал он. И твердо решил, что этим же ле-том поедет в Одессу поступать в мореходное училище и ста-нет моряком…

Уставшее за день солнце медленно садилось за башни средневековой крепости. Его лучи освещали снизу позолоченную скульптуру Богородицы Непорочной Девы — Покровительницы города, стоявшую на верхушке магометанского минарета. Мария, воздев руки к небу, благословляла этот мир и все сущее в нем…

 

 

 

 

 

ЯКОСЬ В КАМ'ЯНЦІ НАД СМОТРИЧЕМ

(Фрагмент 2)

Рядом крутится он, непоседливый шестилетний Сережка, лакомясь сладким топинамбуром. Иногда он прислушивается к разговору бабушек. Штефа рассказывает, как немецкие самолеты бомбят Каменец, а она с детьми, убегает из города под смертельный аккомпанемент: вой штурмовых бомбардировщиков, взрывы бомб, гул и треск рушившихся домов.

После такого «смертельного марафона» Штефа заболела бронхиальной астмой. Поэтом дышит она тяжело, со свистами и хрипами, и постоянно кашляет. А для того, чтобы легче дышалось, она курит, глубоко затягиваясь, выпуская сквозь ноздри клубы сиреневого ароматного дыма. Сигареты у Штефы особенные, лечебные: вместо табака в них измельченные листья бела-донны. Сергей просит у нее дать ему сигарету, прикуривает ее от спички, затягивается и начинает кашлять–  не хуже, чем сама Штефа…

Так, с гулом пчел, цветеньем липы, щавелем для зеленого борща, дымом дурмана и рассказами о бомбежке фашистов в его детском воображении вырисовывался город Каменец-Подольский, в котором он никогда не еще был…

Воспоминания о детстве сменились внезапным сном. Ему снились Каролина, фольварецкие «махновцы», драка с ними, менты–  беспредельщики, следователь, пугавший его всевозможными карами.

Вдруг он оказался в камере пыток. И снова увидел Петра. Император сидел на скамье, широко расставив ноги, и наблюдал, как заплечных дел мастера пытают с пристрастием его сына Алексея. Сергей слышит сквозь сон душераздирающие вопли царевича, его клятвенные признания в том, что он не участвовал ни в каком заговоре и ничего не замышлял против отца. Но Петр неумолим и немилосерден. На его лице сладострастная нечеловеческая улыбка, когда смотрит, как пытают его родного сына и, кажется, получает от этого наслаждение.

Сергей хочет вмешаться, остановить пытки царевича и внезапно просыпается, весь мокрый от холодного липкого пота. Он шарит невидящим взглядом по камере, со сна не понимая, где он находится и что с ним происходит. Наконец юноша приходит в сознание, вспоминает:

–  Господи, это же кадры из фильма «Петр Ι»! Там были показаны эпизоды с пытками царевича Алексея. Вот они мне и приснились…

На следующий день после очередного допроса Сергей сидел на нарах, наблюдал за паучком-сокамерником. Тот поймал очередную жертву–  муху,–  и, перебирая быстро лапками, паковал ее в серебристую паутину, делая из нее куколку. «Ты смотри, как членистоногий разошелся, готовит продовольственные запасы на зиму!» –  подумал он.

В это время со скрипом открылось маленькое оконце, проделанное в двери его камеры, и голос охранника, зовущий его:

  –   Эй, молодой! Подойди-ка сюда, тут тебе передачу принесли…

Сергей подошел к двери и взял из рук охранника пакет. Вернулся, сел на нары, развернул промасленную газету. В ней оказались пирожки. Он взял один, откусил. «С яблочным повидлом, мои любимые!–  подумал.–  Интересно, кто это меня облагодетельствовал? Хозяйка квартиры на Руських фольварках вряд ли знает, где я нахожусь. Наверное–  Каролина!»–  подумал он. Мысли о девушке не покидали его с того самого момента, как он оказался в этой камере…

Трое суток Сергей провел в КПЗ, пока его не освободили из-под стражи. Выйдя из «узилища» на улицу, он вдохнул полной грудью свежего воздуха и впервые в жизни по-настоящему осознал, что это такое–  Свобода! Оглядевшись, он увидел Каролину. Девушка стояла в тени старого каштана, дожидаясь его. Сегодня она была по-взрослому серьезной и, как всегда, решительной.

–  Как я ненавижу это злосчастное место, уйдем отсюда поскорее, не могу здесь долго находиться!–  сказала она, взяв Сергея под руку.

В парке имени Шевченко, куда они пришли, Каролина, приблизилась вплотную к Сергею и посмотрела с нежностью ему в глаза; провела тонкими почти прозрачными пальчиками по шишке на его лбу, по царапинах на лице, и участливо спросила:

–  Бедненький, тебе не больно?

У Сергея перехватило дыхание. Первым порывом его было обнять девушку, но, замешкавшись, он упустил удобный момент. А Каролина деловито продолжила:

–  Я вижу, ты устал. На тебе лица нет. Сейчас же иди домой, помойся, переоденься и хорошо выспись. А завтра встретимся и поговорим.

–  Ну, что ты, мы с тобой так дано не виделись!–  запротестовал он.

–  Иди, иди!–  сказала строго Каролина.–  Увидимся завтра!–  И чмокнув его по-сестрински в щеку…

–  А дэ ж цэ тэбэ, хлопчэ, носыло? Я тут соби мисця нэ знаходыла!–  встретила его причитаниями квартирная хазяйка, тетя Галя.–  Я вжэ думала, чы нэ втопывся ты, часом, на ричци, чы, можэ, побылы тэбэ и ты лежыш в ликарни. Та мэни там сказалы, що такого у ных нэма.–  Увидев на лице Сергея царапины и шишку на лбу, она запричитала: «Ой, Боже ж ты мий, такы влучылы в твою дурну голову. Дай я тоби чогось холоднэнького прыкладу…» (13). Не дослушав до конца причитания тетки Гали, Сергей помылся, зашел в «коморку», которую он снимал, и плюхнулся ничком на кровать.

На следующий день в полдень, как и условились с Каролиной, он уже был у греческой ротонды. Она была установлена в сквере, который разбили на месте уничтоженного большевиками православного собора Александро-Невского. Вскоре к ротонде пришла Каролина. В руке у нее была спортивная сумка.

–  С тренировки?–  спросил Сергей, понимающе.

–  Нет, что ты! В сумке у меня пончики, с яблочным повидлом, ты же любишь такие, правда?–  сказала она.

–  Да, такие пончики готовит моя мама к праздникам. Но ты подойти сюда, посмотри, какая чудесная панорама Старого города открывается с высоты этого холма!–  сказал он.

–  Сережа!–  перебила его Каролина, потупив глаза.–  Я все эти дни места себе не находила, думала. Что не говори, а в случившемся есть и моя вина. Не разреши я тебе провожать меня, ничего бы такого не случилось. А так и побили тебя, и экзамен по литературе ты пропустил.

–  Ты что, Каролинка! Тебе не в чем себя упрекать. Этот экзамен я и так бы завалил–  не силен я в литературе. И ты не расстраивайся из-за меня. Все как-нибудь утрясётся, само собой. Не стал я строителем–  стану моряком. Обязательно. Вот, увидишь!–  сказал взволновано юноша.

Такой ответ, кажется, удовлетворил Каролину. А Сергей, взглянув влюбленными глазами на девушку, тут же забыл о своих неприятностях–  в юности, к счастью, все горести быстро забываются.

–  Лучше, Каролина, покажи мне город, нашу славную крепость. Ты, я уверен, знаешь его лучше, чем кто-либо другой!–  сказал он, взяв девушку под руку.

На остановке у гостиницы «Подолье» они сели в автобус и поехали в Старый город, где на каменном мысе, защищенная с двух сторон рекой и ее неприступными скалистыми берегами, стояла легендарная Каменец-Подольская крепость.

–  Мне кажется, каждый камень крепости помнит, что здесь происходило в прошлые эпохи!–  сказала Каролина, когда, они остановились посреди двора Старого замка.–  И они бы хотели, да не могут рассказать…

–  А ты тогда зачем? Ты мне обо всем и расскажешь, хотя бы о турецкое нашествии!–  сказал Сергей.

  –   Да, турки давно точили зуб на нашу крепость. Впервые они хотели взять ее в 1621 году, но она оказалась крепким орешком!–  сказала Каролина, отвечая на его реплику.–  Султан Осман Второй, увидев неприступный город Каменец и крепость, спросил приближенных: «Кто построил этот город?»–  «Сам Аллах!»–  ответили ему.–  «Так пусть Аллах и берет его!»–  сказал султан. И отдал приказ войскам к отступлению.

–  Турки не были бы турками, если бы просто так проглотили обиду на этот город и на эту крепость!–  сказал Сергей.

–  И они пришли снова, полвека спустя! На этот раз их армия насчитывала около ста пятидесяти тысяч воинов. Защитникам города пришлось не сладко. Две недели длилась осада. Малочисленный гарнизон отбивал атаку за атакой противника. И капитулировал только после того, как закончились боеприпасы и продовольствие,–  сказала Каролина.

–  Наверное, вся Османская империя – от Индийского и до Атлантического океанов[1],–  праздновала взятие Каменца!–  сказал Сергей.

–  А вместе с турками победу эту отмечали и украинские казаки во главе с гетманом Петром Дорошенко[2]. ‒ сказала Каролина. ‒ Ты знал об этом историческом факте?

–  Нет, Каролина, я впервые слышу об этом!

–  Променяли Христа на Магомета!–  взорвалась негодованием девушка.

–  А что Дорошенко должен был делать, если Украину разрывали на части? Вот и решил, что с помощью третьей силы воссоединит Левобережную и Правобережную Украины в одно государство,–  сказал Сергей.

–  Надолго ли?–  спросила Каролина.

–  Да, среди украинских гетманов, к сожалению, не было единства.

–  Вот я и говорю: один король лучше десяти гетманов!–  сказала Каролина.

–  Так где же украинцам было взять того короля?

–  А пусть бы сами его избрали!–  сказала простодушно, по-девичьи, Каролина.

–  Ты думаешь?

–  А ты сомневаешься?–  спросила она.

–  Да, «Королевство Украина»–  звучало бы благородно!–  сказал Сергей.

Его захватили и понесли галопом непривычные ему мысли. Юноша сожалел, что его предки упустили такую возможность. «Ну, почему, почему они не проявили политической воли и не объявили себя преемниками Киевской Руси и Киевского княжества? Вот она, Киевская Русь, и стала бы основой для нового украинского государства, а первопрестольный Киев–  его столицей.   Однако в результате их заблуждений и нерешительности «мать городов русских» сошла на семь веков с исторической сцены…»–  думал юный максималист.

Он не понимал также, почему позже, в шестнадцатом–  семнадцатом веках, когда набирали силу Речь Посполитая и Московское княжество, его предки не претендовали на Киев, как на столицу Украины, а вместо этого объявляли столицами государства какие-то хутора, где была их вотчина…

–  А вот у той крепостной стены погиб пан Ежи-Михал!–  сказала Каролина.

–  Да? А кто это такой, пан Ежи-Михал?–  спросил он, удивляясь тому, как много знает Каролина.

–  А ты что, не знаешь?–  удивилась в свою очередь она.–  Это полковник Володыевский, «Каменецкий Гектор», как его назвали впоследствии.

  –   Гектор!–  звучит героически,–  вырвалось у Сергея.

  –   А погиб он совершенно по-глупому. Город уже капитулировал, но кто-то из отчаявшихся защитников взорвал пороховой погреб, и взрывной волной полковнику снесло тыльную часть головы. Невредимым осталось только его молодое красивое лицо,–  продолжила Каролина.  

Сергей посмотрел туда, куда указала рукой девушка, и в его воображении возник образ Володыевского. Небольшое бездыханное тело полковника лежало на покрытом щебнем дворе Старого замка. На мертвенно-бледном лице его рдели редкие пятна крови, взгляд открытых голубых, уже ничего не видящих глаз, устремлен в черное от пожарищ небо...

  –   Откуда тебе известны такие подробности о гибели полковника, Каролина?–  спросил он, вернувшись к действительности.

–  Как откуда? Из книг, Сережа, из книг,–  ответила сдержанно Каролина.

Они вышли за ворота крепости и направились к Замковому мосту. С этого места были хорошо видны абрисы домов, бастионов и дорога, ведущая в Старый город.

–  Посмотри, вот она!–  сказала Каролина.

Сергей проследил за ее взглядом и увидел сияющую золотом фигуру, словно парящую над городом. Это была скульптура Богородицы Непорочной Девы–  Покровительницы Каменца. Ее скульптура была установлена в честь победы над турками на самой верхушке минарета.

---