1.Однажды в Каменце над Смотричем
«Зачем же Прошлым
называть
Все то, что в нас и с
нами?»
Лю Да-бай –
1
– Я живу далеко, на Польских
фольварках, и, если ты пойдешь со мной, нас могут встретить местные ребята и, боюсь,
тебе не поздоровиться, – сказала Каролина Сергею, когда они вышли на
средину моста.
Сто пятидесятиметровый мост,
перекинутый над глубоким каньоном реки Смотрич, соединял два исторически
сложившихся района Каменца-Подольского: Новый план и Старый город[1]
. был, по
сути, путепроводом из прошлого в настоящее и будущее.
Большое железобетонное
тело моста вибрировало от проезжавших по нему тяжелых автомобилей, но Сергею казалось,
что мост содрогается, откликаясь на учащенное биение его сердца.
– Я только проведу тебя до дома и сразу
вернусь, – сказал он, искоса взглянув на девушку. Отступать
ему уже было поздно.
Наконец
они перешли мост и оказались на небольшой площади, своей формой напоминавшей
большого леща, лежавшего на боку, и с брусчаткой, блестевшей в лучах
полуденного солнца как рыбья чешуя.
Слева к площади примыкал пустырь,
заросший сонной травой и среди ее стеблей то тут, то там торчали «обугленными»
головешками камни, – это было все, что осталось от храма Святой
Троицы, взорванного большевиками в тридцатые годы.
Впереди, на фронтоне двухэтажного
здания, в котором размещались отделы районного управления культуры, висел транспарант
с пророчеством Никиты Хрущева[2]:
«Нынешнее поколение советских людей будет
жить при коммунизме!»
Сергей прочитал текст,
напоминавший заклинание шамана, и в его воображении возникла сюрреалистическая
картина, как двухсотмиллионный советский народ – начиная с Прибалтийских республик и Украины на западе и заканчивая Камчаткой
и Сахалином на востоке, – построившись
в колонны, в едином порыве чеканя шаг, марширует к заветной цели, указанной
первым секретарем ЦК КПСС.
Над морем человеческих
голов реют красные флаги с серпами и молотами. Седи развивающихся полотнищ
мелькают портреты членов Политбюро ЦК КПСС, которые несут в руках комсомольцы,
пионеры и октябрята.
Над огромной страной из
края в край звучит бравурный «Марш коммунистических бригад» в исполнении ансамбля
песни и пляски Советской армии имени Александрова:
«Сегодня мы не на параде,
А к коммунизму на пути,
В коммунистических бригадах
С нами Ленин впереди…»
Но в Старом городе бравурную
мелодию и слова марша поглощает пористый камень-песчаник, из которого построены
его дома и которым вымощены мостовые и тротуары, и они теряются в узкостях его
тупиков и переулков.
‒ А мне сейчас направо! – сказала, прервав фантазии юноши, Каролина.
– И
мне туда же, – нашелся юноша.
Молодые люди свернули на улицу
Завранскую, где одно и двухэтажные каменные дома, построенные в прошлом или в
позапрошлом веке, равнодушно взирали застекленными окнами на вялотекущую жизнь
века нынешнего.
Сергей и Каролина шли по
мощенному камнем-плитняком тротуару, исподтишка поглядывая друг на друга, и их
шаги в гулкой тишине улицы отзывались глухими звуками турецких тимпанов.
– Сколько
ног прошагало по улочкам этим! – сказал, прервав молчание, Сергей, когда они подошли
к средневековой, высотой этажей в семь, каменной башне Стефана Батория[3]
и пристроенной к ней Польской браме[4].
– Даже московского царя Петра, – сказала
Каролина.
– А
что он искал тут, Каролина? – спросил Сергей.
– После
неудачного Прутского похода он отправлялся со свитой и будущей женой Катериной
в Карлсбад зализывать раны, полученные от турок. Вот и завернул по пути в
Каменец, – ответила Каролина.
– Вот
как! – сказал Сергей.
– И,
представляешь, когда он въезжал под своды Польской брамы, подул сильный ветер и
сорвал с его головы цивильную шляпу!
– А в
кино и на картинах его изображают без шляпы и с горящими как у припадочного
глазами, – сказал Сергей.
– А тогда
Петр был в шляпе и наклонился, чтобы поднять ее, – продолжала Каролина. ― Но камердинер
остановил его, мол, негоже русскому царю кланяться польскому королю, да еще в
виде каменной башни…
– А
что Петр?
– Запсиховал,
лицо его стало белым, как гашеная известь, глаза едва не выскочили из орбит,
усы ощетинились – слова камердинера напомнили ему, что лет сто
назад Московское княжество едва не стало восточной провинцией Речи Посполитой[5].
– А Петр
был скор на руку и мог сгоряча согнать свою злость на камердинере, – сказал
Сергей.
– Мог,
конечно, мог. Я в какой-то книге читала, как он палкой забил до смерти слугу
только за то, что тот, замешкавшись, не снял перед ним шапку. Да что слуга! Он
родного сына не пожалел, отдав, беднягу, на растерзание палачам. А на следующий
день устроил очередной пир с шутами и скоморохами, – сказала
Каролина.
И, взяв Сергея за руку, увлекла
его за собой, поднырнула под своды легендарной Польской брамы. Оказавшись за
городскими стенами, они вышли на старый Почтовый тракт. Сделав шагов двадцать, юноша
оглянулся и в тени башни Стефана Батория увидел силуэт Петра. «Померещилось!» – подумал
он. Но из любопытства снова оглянулся.
Царь стоял, подбоченившись,
и как будто смотрел в их сторону. Однако он был не таким театрально-величественным,
каким изобразил его в поэме «Полтава» Александр Пушкин:
«Выходит Петр.
Его глаза Сияют.
Лик его ужасен.
Движенья быстры.
Он прекрасен, он
весь, как божия гроза…»
Нет, этот Петр, спустя
двести пятьдесят лет после постыдного поражения от турок, выглядел по-другому:
с непокрытой головой, в простом зеленом камзоле, в брюках свободного покроя, заправленных
в сапоги-ботфорты. Не было в нем того порыва, того темперамента, того величия,
которые, благодаря книгам, живописным полотнам и кинофильмам стали канонически-хрестоматийными.
Царю нездоровилось, на
его болезненное состояние указывали цвет лица, желтого как пергамент и
фиолетовые круги под глазами. Причиной этой болезни был, несомненно, Прутский поход[6],
закончившийся для московитов более чем неудачно.
Как записал в своем
дневнике со слов очевидцев датский посланник Юста Юль, «Царь, будучи окружен
турецкою армией, пришел в такое отчаяние, что, как полоумный, бегал взад и
вперед по лагерю, бил себя в грудь и не мог выговорить ни слова…»
И только благодаря дипломатическому
таланту еврея-выкреста Петра Шафирова, служившего у царя вице-канцлером, и огромному
выкупу Петр Ⅰ избежал позорного пленения турками. Тем не менее по результатам
бесславного Прутского похода и сокрушительного поражения Московия лишилась
практически всех своих прежних грабительских завоеваний: в том числе пришлось возвращать
туркам захваченный ранее Азов, срыть крепости Таганрог и Каменный Затон,
отказаться от содержания на Азовском и Черном морях военных кораблей. А уже
построенные, либо сжечь, либо передать Турции за незначительную компенсацию...
– Ты чего оглядываешься? Увидел, кого?– спросила Каролина.
– Да, Петра!
– Какого еще Петра?
– Романова, какого еще!– сказал Сергей, почувствовав неловкость.
– Не расстраивайся ты так, Сережа, в Старом
городе всякое случается!– сказала
Каролина без тени улыбки на лице.– Я
сама, возвращаясь одним вечером домой, вон у тех турецких бастионов тоже
увидела привидение. Я тогда так перепугалась, что кинулась бежать изо всех ног.
И, убегая, услышала за спиной:
– Не бойся! Я–
Юрий, сын Богдана Хмельницкого[7].
– Я остановилась, сама не своя, и, дрожа от
страха, спросила:
– А что это вы, Юрий Богданович, тут делаете?
Зачем людей пугаете?
– Турки со мной поступили не справедливо,– сказал он.–
Казнили меня через удушение и сбросили как падаль с Замкового моста в
Смотрич. Вот, я тут и подстерегаю одного из палачей, хочу с ним поквитаться. А
ты там за воротами случайно никого не видела?
– Видела,–
говорю,– наряд милиции. Наверное,
вас ищут…
Каролина остановилась, и,
указав на противоположный, левый, берег реки, сказала:
– Мне туда, на Польские фольварки, а ты– возвращайся. Я сама уже дойду…
– Нет, что ты, если я взялся провожать тебя, то
до самого дома!– пылко возразил юноша.
Они шли по старому
Почтовому тракту, ведущему вниз, к пойме реки, где зеленели огороды, росли,
склонившись над водой, ивы и вербы. Каролина шла легкой походкой, гордо неся
свою изящную, славно высеченную скульптором головку. Русая прядь, выбившись
из-под аккуратной девичьей прически, покачивалась у виска в такт ее шагам.
Иногда она скашивала темные с синей поволокой как у плодов терновника глаза на
своего спутника. Девушке было приятно, что рядом идет молодой человек, не
побоявшийся встречи с местными. На лице Сергея играла застенчивая глуповатая
улыбка, отличающая влюбленных юношей от остальных сверстников.
– А ты, Сережа, откуда родом?– спросила вдруг Каролина.
– Я? Я из Руды. Может, слышала когда-нибудь о
таком селе?
– Не только слышала, но и была там.
– Вот интересно! Когда же ты успела?
– Давно! После четвертого класса я отдыхала у
вас в пришкольном пионерском лагере.
– Жаль, что мы не встретились тогда, я показал
бы тебе классные места...– сказал
Сергей.
– И что там у вас такого «классного»?
– Да хотя бы железобетонные дзоты, и каждый
уходит на глубину до пяти этажей. Они окружают наше село по периметру уродливым
железобетонным ожерельем, напоминая о прошлой войне.
– Подумаешь–
дзоты! Разве это интересно?
– Интересно
и опасно. Там, знаешь, сколько погибло наших пацанов…
‒ Во время войны?
– Нет,
уже сейчас, в мирное время.
– Как
это?
– Да
так! В дзотах осталось еще много боеприпасов, в том числе снарядов. А в этих
снарядах, мы их называем «свинками», знаешь, что самое интересное?
– Металл,
наверное…
– Нет,
и даже не тринитротолуол[8], а его начинка, шрапнель. Этими
свинцовыми шариками хорошо стрелять из рогатки, кроме того, они идут на изготовление
грузил для удочек. Но чтобы добраться до
них, сначала необходимо извлечь взрыватель. Вот во время этого занятия и
случается «Ба-бах!» ‒ рассказывал Сергей.
– И
что, никто с этим не борется?– спросила,
пораженная услышанным, Каролина.
– Как
же, предупреждают и дома, и в школе.
– И
что?
– Что-что!
Только в прошлом месяце погибло сразу четверо ребят: три мальчика мал мала
меньше, и девочка, их сестричка…
– Дикость
какая-то! – сказала Каролина, и отвернулась, чтобы он не
увидел набежавших на ее глаза слез.
– И эту жуткую картину ты мне
хотел показать?
– Ну,
тогда я сводил бы тебя в «Стенку» – так
мы называем урочище на высоком берегу Днестра. Оттуда открывается потрясающий
вид на противоположный Буковинский берег! Давай, когда сдадим экзамены, махнем
в Руду. Я тебя все покажу, познакомлю с родителями.
– Ну, как тебе мои пенаты?– спросила Каролина, когда они вышли на центральную
улицу Польских фольварков Суворова, единственным украшением которой была
церковь Святого Георгия.
– Мне нравится. Особенно эта церковь. Она вся синяя,
и устремлена в такое же, синее, небо,– сказал
Сергей.
– Была церковь, но атеисты сделали из нее планетарий.
– Зато улица носит имя великого полководца!
– Я о нем слышать не хочу!– произнесла запальчиво Каролина.
– Чем это тебе так досадил Суворов?
– А тем, что он утопил в крови польское
восстание[9],
получив в награду за это фельдмаршальский жезл.
Сергей растерялся, искоса
взглянул на девушку. Недавно она пренебрежительно говорила о Петре Ⅰ, а теперь
вот уничижительно отзывается о Суворове.
– И ты из-за этого взъелась на милого старичка?– попробовал пошутить Сергей, вспомнив
сухонького, с седым хохолком фельдмаршала, каким его изобразили в одноименном
фильме «Суворов».– Но у русских всегда
так: если они не захватывают чужие территории, то усмиряют не подчинившиеся им
народы.
– Знаешь, как это называется?
– Как?– спросил
он.
– Карательные операции, вот как!– сказала Каролина, сердито взглянув на Сергея.
– Так уж и «карательные»?– спросил он растеряно.
– А ты думал! После такого усмирения Польша и
Литва потеряли свою государственность. То, чего не успел сделать Петр,
довершила с помощью штыков Екатерина вторая. Причем, России достался самый
«жирный кусок». В том числе Правобережная Украина и Подольское воеводство с
городом Каменцом в придачу.
– Так вот в чем причина твоей нелюбви к
Генералиссимусу!– догадался Сергей.
– Да, но мы уже пришли!– сказала Каролина, встряхнув головой, словно освобождаясь
от тяжелых надоедливых мыслей.– Завернем
за угол, и я– дома…
Для Сергея слова девушки
прозвучали, как приговор. Сердце его ёкнуло и куда-то провалилось. Так бывает в
самолете-кукурузнике, когда он попадает в воздушную яму.
«Как только зайдем за угол, я ее поцелую! А
там будь, что будет…»– решил он в
отчаянье. Таким образом юноша надеялся задержать Каролину еще хоть на полчаса.
Но тут произошло то, к
чему он внутренне готовился и чего боялся. Как только они свернули на улицу
Зиньковецкую, тут же столкнулись лоб в лоб с разбитной компанией местных: тремя
вихрастыми загорелыми парнями, примерно одного с ним возраста. Одеты они были в
одинаковые холщовые китайские брюки, в каких ходила едва ли не половина
мужского населения страны, и в разномастные майки-безрукавки. На ногах– легкие летние сандалии. Увидев незнакомого
парня, фольварецкие остановились как вкопанные в землю сваи и с нескрываемым любопытством
уставились на него.
У Сергея заныло под
ложечкой, ладони покрылись липкой испариной. Пытаясь скрыть волнение, он взял
Каролину под руку, надеясь, что им удастся разойтись по мирному с местными
«махновцами»[10].
Каролина, догадавшись,
что сейчас может произойти, вышла вперед и начала объясняться с парнями на
местном наречии:
– Казик, ту Сергей, хлопец з нашего потоку,
разэм складамы экзамины до техникума, я сама просилам проваджич мне до мешкання[11]…
Однако у тех на его счет
были свои соображения. Вмешательство девушки только подзадорило малолетних
урок, уверенных в своей безнаказанности –
ведь их было трое.
– Слышь,
бля[12]!
– сказал, обращаюсь к Сергею тот самый
Казик, прищурив правый глаз.– Ты че это,
фраерок залетный, к нашей чиксе[13]
липнешь?
Слово за слово, и
завязалась драка. Сергей отбивался, как мог. Ему придавало сил присутствие
девушки. Изловчившись, он нанес-таки два сильных и точных удара по лицу Казика.
И у того по губам и подбородку потекла темная струйка. Его же били с трех
сторон и неизвестно, чем бы закончился этот инцидент, если бы густой от жары
летний воздух неожиданно не пронзила милицейская сирена.
Услышав ее, хулиганье
посчитало за лучшее скрыться, не забыв о Каролине. Казик, обхватил одной рукой
девушку сзади, прикрыв ее рот ладонью другой руки, чтобы она не кричала, потащил
ее в ближайшую подворотню. Двое других придерживали ее за ноги, помогая ему. Она
пыталась вырваться, но тщетно: и на этот раз силы оказались неравными.
К месту стычки подъехал
ГАЗ-69, из него вышли два милиционера. Не обращая внимания на фольварецких
«махновцев», убегавших, оглядываясь, они, не спеша, вальяжно, как хозяева положения,
подошли к Сергею,– он как раз отряхивал
брюки и рубашку от пыли.
– Ну, что, гаденыш, попался!– сказал один из них.
Сергей начал объяснить, что
тут произошло и почему завязалась драка. Но мусора[14],
не дослушав его, заломили ему руки за спину, надели на запястья наручники и, усадив
в зарешеченную клетку милицейского газика, доставили в городское управление
милиции. Дежурный «следователь» или кто он там был допросил Сергея, дал ему
расписаться в протоколе дознания и сказал угрожающе: «Ну, и влип же ты, хлопец,
по самое никуда!» И объявил, что его задерживают на 72 часа до выяснения
обстоятельств произошедшего…
Камера предварительного
заключения, куда поместили Сергея, была с одним з забранным железным листом
окном, так что человек, находившийся в ней, мог видеть только узкую полоску
неба. Из мебели в камере были двухэтажные деревянные нары без матраца, подушки
и одеяла. Вместо туалета– «параша», в
просторечии, выварка, стоявшая в углу у двери.
Оставшись один, Сергей, заметался
по камере как затравленный звереныш: от двери к противоположной стене и
обратно. Четыре шага в один конец, четыре–
в другой. Чтобы как-то отвлечься, он обследовал камеру и в одном из
тайников обнаружил припрятанное лезвие для безопасной бритвы. Повертел его в
руках и за ненадобностью вернул на место. «Надо же было так вляпаться,– думал он. – Теперь о техникуме придется
забыть…»
Побитый, усталый, он прилег
на жесткие деревянные нары и уставился взглядом на грязный, засиженный мухами
потолок. Ему вспомнилось родное село, такой же знойный летний день как сегодня.
На отцовской пасеке, расточая медовый аромат, цветет липа. Пчелы, вылетев из
ульев, взмывают вверх, к ее соцветиям за очередным взятком. Бабушки Ольга и
Штефа, сидя на маленьких стульчиках среди грядок, общипывают руками листья
щавеля, бросая их в подолы. Сегодня они собираются приготовить зеленый борщ.
