Поряд З ВОЖАКОМ Надорви Ухо

Кряхтя, Надорви Ухо встал с газона, смахнул правой лапой паутинку, прилипшую к его правому уху, и упругим шагом направился к суке ново-гвинейской певчей породы. Приблизившись к ней вплотную, он уткнулся носом в ее интимное место, ниже великолепного хвоста. И, сделав вдох и совершив мини-куннилингус, он громко застучал зубами, то открывая, то закрывая пасть, то напрягая, то расслабляя губы, то выпучивая, то закатывая глаза. «Что это с ним? Не хватил ли его, часом, удар?!» — подумал я, опасаясь за его жизнь.

«Не паникуй! Вдыхая запах самки, альфа-самец определяет, достигла ли она половой зрелости? Если сука готова к тому, ради чего ее создала природа, он сделает с нею то, что должен делать самец…» — объяснил Брейн значение этих страшных и одновременно смешных телодвижений и гримас, которые проделал Надорви Ухо.

Однако ярко-рыжая сука проигнорировала ухаживания диктатора. Отвернувшись от него, она подошла к тропе, по которой несколько минут назад отправился в бега молодой кобель Серый. Принюхавшись, она взяла след и, не оглядываясь, бросилась молнией вниз. Я успел только увидеть, как она пронеслась по тропе ярко-рыжим пятном, перебирая прытко ногами и взбивая подушечками лап дорожную пыль. И тут же растворилась в зелени трав, кустов и деревьев.

Надорви Ухо не ожидал такой дерзости от юной суки и остолбенел. Оскорбленный до глубины своей собачьей души, он застыл на месте и стоял неподвижно посреди плато, подобно изваянию.

Остальные три кобеля, вскочив с газона, подбежали к тропе и молча вглядывались в стену зелени, за которой скрылась их общая невеста. Такого, чтобы брачующаяся сука драпанула «из-под венца», в их стае еще не было. И они не знали, как поступить: бежать ли следом за отступницей или подождать, как решит вожак? И, выбрав второй вариант действий, они, поджав хвосты и понурив лохматые головы, подошли к стоявшему, в задумчивости, Надорви Уху…

Я тоже не ожидал такого развития событий. Неординарный поступок ярко-рыжей суки меня приятно удивил. Противник гендерного шовинизма, я был полностью на ее стороне. И радовался тому, что она проявила себя как личность, сделав нелегкий, шокирующий соплеменников, выбор.

Наконец, Надорви Ухо пришел в себя. Он тяжелой поступью подошел к обрыву, выскочил на злосчастную тропу, по которой убежали молодой кобель и сука, и, взяв след, бросился большими скачками вниз за отступниками, виновниками падения его авторитета, его унижения и позора…

«Ну и задаст же он им трепку! — поделился своими соображениями Брейн. — Однако вмешиваться в их разборки мы с тобой не имеем права…»

— Почему не имеем права? — возмутился я.

«Это может негативно сказаться на интерпретации истории в будущем и нелицеприятной оценке произошедших событий»,  — уточнил он.

Не ответив ему, я прошел вперед метров пятьдесят по Черноморской улице и оказался у того самого злополучного места, где произошла та неприятность с Дуней…И не поверил своим глазам! В центре газона, несмотря на табличку с запретительной надписью: «Выгул собак категорически запрещен!», возлежал, лениво помахивая толстым, как бейсбольная бита, хвостом, голубой неаполитанский мастифф. Он уже успел совершить дефекацию и всем своим видом торжествуя, заявлял городу и миру: «Хороший стол — хороший стул…»

Я метнулся в правый угол газона, под крону одиноко стоявшего клена, и там, на примятой траве, увидел золотую фигуру собачьего помета. Она выглядела величественно, и напоминала то ли мавзолей вождя, то ли буддийскую ступу. И меня как осенило: вот кто виновник моего срама и бесчестья, и бегства Дуни практически из-под венца!

«Ну, и что ты намереваешься делать? Набьёшь этому неаполитанскому псу его гофрированную морду? Вызовешь его на дуэль?» — спрашивал меня, шевеля извилинами, Брейн.

— Пес этот ни в чем не виноват, — сказал я. — Ответить должен его хозяин! И направился прямо к мужчине, который сидел на скамейке и невозмутимо читал газету «Вечерняя Одесса».

Я остановился перед ним и уже раскрыл рот, чтобы высказать ему все, что я о нем думаю, но у меня ничего не получилось. Мой речевой аппарат и все другие органы остались в том теле, которое я покинул на входе в парк Шевченко.… Здесь же, на зеленом газоне, как и до этого, в собачьей стае, я присутствовал виде фантома, состоящего из тонкой материи и слабого силового поля. Этой энергии было достаточно лишь на то, чтобы я мог перемещаться во времени и пространстве, обозревая и анализируя происходящее.

Следовательно, меня никто не мог ни видеть, ни слышать. Во всяком случае, так мне казалось до той минуты, пока голубой неаполитанский мастифф не подошел ко мне, не обнюхал мои, несуществующие, ноги и манжеты моих, несуществующих, брюк, и не поднял свою заднюю левую лапу и…

Сконфуженный, я шарахнулся в сторону, протиснулся в щель пространственно-временного континуума и покинул злосчастный газон. Наконец я снова окажусь в моем любимом теле. В нем, надеюсь, хватит места для меня, для моего второе я, и для моего мозга. Хотя…в после время я стал сомнения: «Всегда ли мой мозг находится в моем теле?»

 

 ПОРЯД З ВОЖАКОМ НАДОРВИ УХО

 

 

Ярко-рыжая сука, распушив хвост, увеличенный в размерах, вероятно, благодаря пластической операции, принюхивалась к аппетитным запахам, которые приносил морской бриз из ресторанов и кафе, расположенных внизу, вдоль линии пляжа «Ланжерон». Сука была голодна и в уголках ее небольшого выразительного рта выступила спекшаяся слюна. Судорожно сглотнув, она подняла голову, вытянула шею и подала голос. Это был  пронзительный мелодичный вой, присущий исключительно собакам ново-гвинейской певчей породы. Исполнив соло, она оглянулась и с тоской посмотрела на праздных молодых кобелей, которые, поджав хвосты, стояли, сбившись в кучку, в ожидании начала брачных игр. И бросали откровенно вожделенные взгляды на суку. 

Один из них – молодой рослый кобель серой масти, тот самый, который на Лидерсовском бульваре бросался с лаем на проходившие мимо автомобили, – подошел к суке, по-дружески виляя хвостом, и посмотрел ей многозначительно в глаза. Она ответила милой улыбкой, показав ему кончик алого сексапильного языка. Молодой самец, вдохновленный этим поощрительным ответом, взбрыкнул и бодрой трусцой пустился по тропинке вниз, к ресторану «Три барашка», крыша которого была хорошо видна с того места, где стояла ярко рыжая сука. 

Глядя на стремительно бегущего кобеля, я подумал: «Он влюблен в эту рыжую суку и готов ради нее на любые безумства. Решившись на этот отчаянный шаг, Серый не догадывался, что своим поступком он нарушает протокол собачей свадьбы, привнося в нее элемент драматизма. Интересно, как Надорви Ухо отреагирует на происходящее?»

Присмотревшись пристальнее к нему, я был поражен сходству его собачей морды с лицом homo sapiens. Гордый взгяд пса, экстерьер, «отражавший его внутреннее состояние и биологические особенности», позволяли мне предположить, что он благородного происхождения, однако по злому умыслу судьбы стал изгоем. Такое нередко случается как в среде собак, так и людей. Как-то мне довелось быть невольным свидетелем того, как такое может происходить и происходит в жизни. Инцидент этот случился в Одессе, возле супермаркета «АТБ», что на улице Разумовской. Один из «головоногих» собачников, а среди них бывают и такие, привязал молодую суку породы доберман к перилам лестницы, ведущей в магазин, и отправился за покупками. Холеная, хорошо сложенная и откормленная сука, оставшись одна, заскучала и легла на лестничной площадке. В это время мимо пробегал кобель неизвестной породы и такого непрезентабельного вида, что у меня даже сжалось сердце от жалости к нему. Тем не менее, увидев дремавшую суку, этот четырехлапый молдаванский рейнджер резко притормозил, остановился и посмотрел по сторонам. Не увидев помех, он уверенно приблизился к суке и, как бывалый ловелас, стал обнюхивать ее с ног до головы и лизать там, где это надо. Сучка-доберман, испугавшись, вскочила на ноги. И оказалось, что она на две головы выше залетного кавалера. Однако данное обстоятельство нисколько не смутило сукиного сына. Выказывая естественное желание, нетерпение и настойчивость, он, как бывалый солдат срочной службы, сбежавший в самоволку на свидание с девушкой, продолжал обольщать случайную подругу.  Его действия были такими дерзкими, настолько агрессивно-элегантными, что сука, смягчившись и расслабившись, не оказывала ему никакого, даже пассивного, сопротивления. Наоборот, чтобы низкорослый кобель мог дотянуться, куда надо, она присев на своих стройных ножках, стала в удобную позу. И этот рейнджер-дворняга не сплоховал и уестествил саку. То есть посеял семья будущего в благодатную почву.

После этого он, как протрезвевший гусар, не попрощавшись, удалился, не выказав при этом ни малейшего желания продолжать дальнейшие отношения с молодой сукой, которую он обольстил. Впрочем, у него не было шансов. Неравного «брака» между породистой сукой и дворнягой не допустил бы ее  хозяин. Потому что щенки, которые ощенит сука, не будут признаны породистыми ни национальной, ни тем более Международной гильдией кинологов.

Глядя на самца Надорви Ухо, шерсть которого от возбуждения приобрела огненно-желтоватый оттенок, я подумал, что, вероятно, и он стал нежеланным плодом такой же запретно-сладостной любви между породистой самкой и безродным кобелем. К счастью, он выжил, вырос и, как можно судить по его внешнему виду, стал сильным и не по-собачьи умным самцом. И однажды, оказавшись на улице Польской, он схлестнулся в драке с вожаком местной стаи дворняг, промышлявших в районе Таможенной площади, Одесского морского порта и Приморского бульвара. И, одержав победу, по праву сильного, занял его место.

Как альфа-самец благородного происхождения, вступив в «должность», он установил в демократической стае бродячих собак авторитарный режим, когда все члены собачьего сообщества ходят по струнке, а любые желания автократа исполняются по его первому требованию. И сейчас, поглядывая с вожделением на ярко-рыжую суку-невесту, которой сегодня предстояло впервые вступить в отношения с особями противоположного пола, Надорви Ухо негодовал.

 «Что он возомнил о себе, этот молокосос? ‒ возмущался вожак. ‒ Вот возьму, и вышвырну его вон из моей стаи;  пусть, негодник, узнает, как это оказаться одному на улице Большого города!» Собачий диктатор больше всего опасался того, что из-за этого чокнутого выскочки, на которого положила глаз молодая рыжая сука, он лишится своей привилегии вождя. Люди называют эту привилегию «правом первой ночи»…

  

Вожак «Надорви ухо»

 

 

 

 

– Машка, ты зачем взяла мое ведро? – послышался грубоватый женский голос.

– Это мое ведро! Ты что не видишь, на нем буква «М», – откликнулась другая женщина, и по тембру ее голоса можно было догадаться, что она моложе и агрессивнее первой.

– Пришли уборщицы, – сказал подшкипер. – Тебе лучше уйти.

– Боишься уборщиц? – удивился я.

– Ты просто не знаешь этих мартышек. Они очень смышленые, и, увидев тебя, сразу догадаются, что во время ночного дежурства мы с тобой распивали вино, и сразу побегут наперегонки рассказывать об этом хозяину! – сказал он.

– Хозяин доплачивает им за доносительство? – спросил я.

– Вряд ли! Они это делаю по привычке, как это делали их родители и родители их родителей, – сказал подшкипер поморщившись.

– Тогда я пойду, прощай, – сказа я, и покинул ресторан «Княжа втiха».

Было бодрящее летнее утро. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь густую листву деревьев, падали мне под ноги кружевными мазками. Над моей головой порхали мячиками для игры в пинг-понг синички, раскрашенные как пасхальные яйца.

Эту идиллическую картину дополнила свора бездомных четырехлапых, выскочившая на аллею со стороны улицы Маразлиевской. Впереди, свернув бубликом хвост, и грациозно переставляя передние и задние ноги, бежала молодая ярко-рыжая сука ново-гвинейской породы поющих собак. Рядом с ней, ноздря в ноздрю, бежал крупный пес неизвестной породы «Надорви Ухо» – неформальный лидер этой шайки. А за ним следовали один за другим еще четыре тощих кобеля.

«Собачья свадьба! Невеста и пять ее женихов направляются на побережье, подальше от людских глаз…» – подумал я.

И, проводив их взглядом, почувствовал близкое родство с ними. Собаки и люди эволюционировали параллельно.  По утверждению Эрнста Геккеля, создавая Homo sapiens, природа, намешала в нем столько всего, что в этом «человеческом коктейле» наверняка есть и след Canis familliaris, оставленный им в доисторическую эпоху. 

Кроме того, я родился в Год Собаки и во время бритья нередко в зеркале вижу не отражение человеческого лица, а заспанную собачью морду. А зеркало, как известно, не врет…

 Впрочем, почему я один? Любой человек, нелишенный воображения, внимательно присмотревшись к своему отражению в зеркале, может убедиться, что я не преувеличиваю. Правда, большинство из прямоходящих идит в своем зеркальном отражении шимпанзе, а не собаку. Объясняется это тем, что в парах человек-собака и человек-обезьяна общих последовательностей в геноме больше у второй пары, чем у первой, и составляет порядка 98,8 процента. Впрочем, кого видеть по утрам в своем зеркальном отражении: собаку или человека ˗ это незыблемое право наблюдателя. Оно закреплено в гуманитарной хартии Организации Объединенных Наций.

Пока я размышлял над этими вещами, произошло раздвоение моей личности. Одна часть моего «я», продолжала, как ни в чем не бывало, следовать выбранным курсом к дому на улице Колонтаевской. А другая, – то есть я сам собственной персоной, – увязалась за собачьей стаей.

«Леня, такое с тобой случилось впервые, – отреагировал на происходящее мой мозг. – Но ты не паникуй, смирись с тем, что произошло и получай удовольствие от новых ощущений!»

Следуя в кильватере собачьей стаи, первое, что я увидел, был хвост пса, бежавшего впереди меня. В нос мне ударил тяжелый кисло-приторный запах псины. Я зримо представил себе вшей, копошившихся в густом подшерстке на его брюхе.

«Да, компания не из высшего общества!» – констатировал мой мозг, подтрунивая надо мной.

– Вши – дело наживное! Особенно когда ты лишен элементарных санитарно-бытовых условий, – ответил я, осознав всю сложность ситуации, в которой оказался.

Держась кильватерного строя, наша «великолепная семерка» во главе с ярко-рыжей сукой, «прошила» насквозь парк Шевченко, и остановилась на Лидерсовском бульваре. Заминка произошла из-за автомобилей, мчавшихся с бешеной скоростью неизвестно куда и зачем.

Присматриваясь к окнам четырехколесных монстров, за их тонированными стеклами я не увидел ни одного человеческого лица. «Им уже люди не нужны, они существуют сами по себе, управляемые искусственным интеллектом, – подумал я. – Но так даже лучше: меньше психованных дебилов за баранкой – меньше дорожно-транспортных происшествий со смертельным исходом на дорогах…» В это время один из наших, молодой сухопарый кобель серой масти, сорвался с места, бросился с лаем наперерез фольксвагену, проходившему в полушаге от бордюра, и прокусил ему резиновую шину.

К счастью, в потоке изделия мирового автопрома, появился небольшой просвет. Воспользовавшись этой оказией, наша свора пересекла без потерь проезжую часть Лидерсовского бульвара и оказалась в тихом Обсерваторном переулке. Потом мы свернули на перпендикулярно идущий Купальный переулок, повернули налево и, пробежав еще метров пятьдесят, оказались на небольшой поляне в конце знакомой уже мне улицы Черноморской, упиравшейся в забор санатория имени Лермонтова.

Одесский залив с этого места был как ладони. Грузовые суда, стоявшие на якоре внешнего рейда, небольшие яхты под парусами из-за большого расстояния казались игрушечными. Солнце уже поднялось над горизонтом градусов на шестьдесят и начало припекать. День обещал быть жарким.

Я устроился в тени акаций и наблюдал за собачьей стаей. Кобели, знакомясь с только что оккупированной территорией, обнюхивали выступы и углы заборов, стволы деревьев и кустарника, выискивая ароматные метки чужаков. Обнаружив их, они сразу же, поднимая то правую, то левую задние лапы, оставляли, где нужно, свои. 

ЯКОСЬ В КАМ'ЯНЦІ НАД СМОТРИЧЕМ

                                       (Фрагмент 3)

— А я и не предполагал, что можно так сильно любить этот город, как его любишь ты! — сказал Сергей.

— Я же каменчанка, — ответила она.

Они перешли мост, стали подниматься по Карвасар-скому спуску в Старый город. Каролина шла впереди, и Сергей любовался изящной фигурой девушки, ее стройными ногами, маленькими ступнями в кожаных сандалиях.

— Не отставай, иди быстрее! — сказала она, оглянув-шись. И, поймав на себе взгляд юноши, смутилась.

— Каролина! — позвал он.

— Что тебе? — откликнулась девушка.

— Давно хотел спросить тебя: почему село под Замко-вым мостом называют Карвасары, а этот спуск — Карвасар-ским?

— Говорят, старину, на том месте располагался не-большой хутор. А на хуторе жила некая Сара. Курва Сара, как говорили о ней местные, потому что к ней на огонек много мужиков забегало. Со временем эти два слова — курва и Сара, — слились в одно. И таким образом получилось новое слово — Карвасары. По другой же версии, это название пошло от караван-сарая, который стоял на том самом месте, когда турки владели городом, — сказала Каролина.

— Интересно, — сказал Сергей.

— А тебе какая версия больше по душе?

— Конечно, первая.

— Почему это? — удивилась Каролина.

— В ней больше народного юмора…

— Ты посмотри, что за чудо этот храм! — воскликнула Каролина, когда, они поравнялись с бывшим Тринитарским костелом. — Это второе по красоте культовое здание старого Каменца.

— А первое? — спросил Сергей.

— Кафедральный собор святых Петра и Павла!

— Все-то ты знаешь, во всем разбираешься, — сказал Сергей, восторгаясь Каролиной.

— А ты не проголодался, Сережа? — спросила вдруг Каролина, не ответив на его замечание. — У меня в сумке есть пончики с повидлом. Давай, присядем где-нибудь, перекусим.

«Она просто прелесть, эта Каролинка-Малинка!» — по-думал проголодавшийся юноша. И спросил:

— Может, зайдем в кафе или в столовую?

— Нет, что ты, не люблю я эти общепитовские забега-ловки! — сказала девушка, брезгливо скривив губы. — Лучше пончики с молоком.

— Ну, тогда я побежал! — сказал юноша.

— Куда это ты? — спросила она.

— В магазин, куплю молока…

Когда они, присев на скамейку, лакомились сдобной выпечкой, Сергей сказал:

— Пончики — объедение! Мама пекла?

— Обижаешь, — нахмурила брови Каролина.

— Что, сама сподобилась? Ну, тогда ручки у тебя золо-тые! Дай, я их поцелую, — сказал Сергей.

— Обойдешься, — ответила Каролина, смутившись.

Утолив голод, молодые покинули сквер, перешли мо-щеную булыжником улицу и остановились посреди Советской площади.

— Раньше эта площадь называлась «Армянская», на ней был базар, проводились большие праздничные ярмарки — сказала Каролина. — А когда Каменец стал столицей...

— Столицей? Столицей чего? — перебил ее Сергей. — Нам в школе ничего об этом не говорили.

— В школе много чего нам не говорили! — сказала темпераментно Каролина. — А в тысяча девятьсот девятнадцатом году, Каменец, чтобы ты знал, был столицей Украин-ской Народной Республики. И на этой площади Симон Петлюра (15) провожал войска, уходившие на фронт.

— Наверное, и дед мой гарцевал здесь на «лихом» коне! — сказал Сергей.

— Твой дед! А причем тут твой дед? — удивилась Ка-ролина.

— Мой дед Степан тоже был участником революции. Он, конечно, ничего не понимал в политике, но страстно хотел получить в собственность землю. Поэтому и ушел защищать Украинскую Народную Республику.

— И как, получил он землю? — спросила Каролина, с любопытством взглянув на юношу.

— Слава богу, что хоть живым вернулся домой. Правда, уже без коня и без овчинного кожуха.

— Что он рассказывал тебе о революции?

— Ничего он мне не рассказывал.

— Что так? Неразговорчивым был?

— Умер он, в голодовку, в ту еще, которая была в два-дцатые годы — сказал Сергей.

— А со вторым дедом ты дружил?

— С каким вторым?

— Ну, обычно у нас бывает два деда: по отцовской и по материнской линии, — напомнила ему Каролина.

— А, дед Прокофий! Он умер еще раньше, во времена «Столыпинских реформ» — помнишь, мы их проходили в школе?  То есть, еще до Первой мировой войны. Дед Проко-фий со всей семьей отправился в Самару, там царское прави-тельство обещало украинским переселенцам выделить землю для сельскохозяйственного производства. Однако в дороге дед заболел и умер, оставив на руках у бабушки Ольги четверых детей…

— Вот как бывает в жизни! Я ведь тоже росла без де-душек. Одного расстреляли в тридцать седьмом во время сталинских репрессий, а второй погиб в сорок пятом. Он воевал в Польше, на стороне Армии Краевой, — сказала девушка.

На часах бывшей Ратуши ударили куранты. Стайка го-лубей, мирно ворковавшая на развалинах Доминиканского монастыря, испугавшись, взмыла, громко хлопая крыльями, в белесое летнее небо. Улыбнувшись этому неожиданному происшествию, Сергей и Каролина пересекли по диагонали еще одну площадь — Польскую, — и вышли к Триумфальной арке, на фризе которой была видна надпись, сделанная рука-ми неизвестного резчика по камню: «HAC INTRABAT STANISLAV AVGUST REX DIE XI 9BRIS 1781 ANNO».

— Интересно, каково содержание этой надписи? — спросил Сергей.

— Там написано, что сквозь эти ворота 11 ноября 1781 года проходил король Польши Станислав Август (17), — отве-тила Каролина.

— Не понятно, почему русские большевики или совет-ские коммунисты не уничтожили эту надпись, да и саму Три-умфальную арку? — сказал Сергей.

— Ты просто не знаешь, в молодости Станислав Август и будущая императрицы Екатерина были любовниками …

— Тем более, большевики должны были стереть эту арку с лица землю, чтобы ничто не напоминало ни о польском короле, ни о его интимной связи с царицей.

— Ты ошибаешься, Сережа! Воспоминания о короле Станиславе Августе и Екатерине второй греют душу русским, и печалят каждого поляка! — сказала Каролина.

— Почему это, Каролина? — удивился Сергей.

— Потому что во время правления Станислав Август состоялся третий и последний раздел Польши. И Речь Посполитая, давняя соперница Московии, прекратила свое существование…

— А ты говорила: «Один король лучше десяти гетманов…»

Каролина пропустила мимо ушей этот словесный вы-пад юноши. Но когда они вошли под своды арки, она тихо шепнула ему на ухо:

— Загадай желание и прикоснись левой рукой к стене арки. И все, о чем ты загадаешь, обязательно сбудется…

Сергей, недолго думая, загадал: «Сегодня же поцелую Каролинку!» И прикоснулся левой рукой к арке.

— Загадал? — спросила девушка, заглядывая ему в глаза, вероятно, пытаясь угадать, о чем же он загадал. — Вот и отлично!

— Как скоро сбудется? — спросил он.

— Что сбудется?

— Ну, то, о чем я загадал?

— О, это зависит от важности твоего желания и того, как сильно ты этого желаешь! — сказала она.

Каролина настояла, чтобы они зашли в кафедральный Петропавловский костел. Перед тем, как войти под своды церкви, она перекрестились — слева направо, как крестятся католики. «Так она полячка!» — догадался Сергей. И перекре-стился справа налево, по православной традиции.

В храме, превращенном в музей, Сергей чувствовал себя неуютно. Дневной свет, проникая сквозь стрельчатые окна с витражами, терял силу, превращаясь в свою противоположность. Поэтому в храме стоял торжественно-призрачный сумрак. Реальным казался только маятник Фуко. Он висел на тросе под куполом храма-музея и своими колебаниями убеждал верующих, как в святое причастие, что планета Земля вращается вокруг своей оси.

Покинув храм-музей, Сергей и Каролина обошли его с южной стороны. У минарета они встретили группу туристов. Гид рассказывала современным пилигримам очередную местную легенду:— В средине девятнадцатого столетия одна юная панночка полюбила молодого шляхтича, — рассказывала экс-курсовод. — Да так сильно, что жить без него не могла. А он насмехался над ее чувствами. Отчаявшись, девушка как- то ночью взобралась на балкон минарета, и бросилась вниз головой…— Вот к чему приводит любовь! — сказала Каролина, когда они с Сергеем проходили узкой средневековой улочкой, стены которой поросли мхом и лишайником как изжелта-изумрудным осадком времени. Молодые люди остановились над каньоном реки Смотрич. И разм, не сговариваясь, опустились в пожухлую траву. В воздухе остро пахло высушенной солнцем травой — чабрецом, полынью, и еще чем-то. Может быть, самой исто-рией. Каролина откинулась навзничь. Сергей склонился над нею. Веки девушки были сомкнуты и слегка подрагивали, а рот ее был приоткрыт в ожидании. «Вот так сбываются заветные желания!» — подумал, волнуясь, Сергей. Но он почему-то не сделал того, о чем мечтал в камере предварительного заключения, и чего он так хотел весь сего-дняшний день — поцеловать Каролину. Юноша лег рядом с девушкой, взял ее руку. И тотчас же ощутил биение ее пульса. «В таком ритме, наверное, морская волна бьется о прибреж-ные скалы», — подумал он. И твердо решил, что этим же ле-том поедет в Одессу поступать в мореходное училище и ста-нет моряком…

Уставшее за день солнце медленно садилось за башни средневековой крепости. Его лучи освещали снизу позолоченную скульптуру Богородицы Непорочной Девы — Покровительницы города, стоявшую на верхушке магометанского минарета. Мария, воздев руки к небу, благословляла этот мир и все сущее в нем…

 

 

 

 

 

ЯКОСЬ В КАМ'ЯНЦІ НАД СМОТРИЧЕМ

(Фрагмент 2)

Рядом крутится он, непоседливый шестилетний Сережка, лакомясь сладким топинамбуром. Иногда он прислушивается к разговору бабушек. Штефа рассказывает, как немецкие самолеты бомбят Каменец, а она с детьми, убегает из города под смертельный аккомпанемент: вой штурмовых бомбардировщиков, взрывы бомб, гул и треск рушившихся домов.

После такого «смертельного марафона» Штефа заболела бронхиальной астмой. Поэтом дышит она тяжело, со свистами и хрипами, и постоянно кашляет. А для того, чтобы легче дышалось, она курит, глубоко затягиваясь, выпуская сквозь ноздри клубы сиреневого ароматного дыма. Сигареты у Штефы особенные, лечебные: вместо табака в них измельченные листья бела-донны. Сергей просит у нее дать ему сигарету, прикуривает ее от спички, затягивается и начинает кашлять–  не хуже, чем сама Штефа…

Так, с гулом пчел, цветеньем липы, щавелем для зеленого борща, дымом дурмана и рассказами о бомбежке фашистов в его детском воображении вырисовывался город Каменец-Подольский, в котором он никогда не еще был…

Воспоминания о детстве сменились внезапным сном. Ему снились Каролина, фольварецкие «махновцы», драка с ними, менты–  беспредельщики, следователь, пугавший его всевозможными карами.

Вдруг он оказался в камере пыток. И снова увидел Петра. Император сидел на скамье, широко расставив ноги, и наблюдал, как заплечных дел мастера пытают с пристрастием его сына Алексея. Сергей слышит сквозь сон душераздирающие вопли царевича, его клятвенные признания в том, что он не участвовал ни в каком заговоре и ничего не замышлял против отца. Но Петр неумолим и немилосерден. На его лице сладострастная нечеловеческая улыбка, когда смотрит, как пытают его родного сына и, кажется, получает от этого наслаждение.

Сергей хочет вмешаться, остановить пытки царевича и внезапно просыпается, весь мокрый от холодного липкого пота. Он шарит невидящим взглядом по камере, со сна не понимая, где он находится и что с ним происходит. Наконец юноша приходит в сознание, вспоминает:

–  Господи, это же кадры из фильма «Петр Ι»! Там были показаны эпизоды с пытками царевича Алексея. Вот они мне и приснились…

На следующий день после очередного допроса Сергей сидел на нарах, наблюдал за паучком-сокамерником. Тот поймал очередную жертву–  муху,–  и, перебирая быстро лапками, паковал ее в серебристую паутину, делая из нее куколку. «Ты смотри, как членистоногий разошелся, готовит продовольственные запасы на зиму!» –  подумал он.

В это время со скрипом открылось маленькое оконце, проделанное в двери его камеры, и голос охранника, зовущий его:

  –   Эй, молодой! Подойди-ка сюда, тут тебе передачу принесли…

Сергей подошел к двери и взял из рук охранника пакет. Вернулся, сел на нары, развернул промасленную газету. В ней оказались пирожки. Он взял один, откусил. «С яблочным повидлом, мои любимые!–  подумал.–  Интересно, кто это меня облагодетельствовал? Хозяйка квартиры на Руських фольварках вряд ли знает, где я нахожусь. Наверное–  Каролина!»–  подумал он. Мысли о девушке не покидали его с того самого момента, как он оказался в этой камере…

Трое суток Сергей провел в КПЗ, пока его не освободили из-под стражи. Выйдя из «узилища» на улицу, он вдохнул полной грудью свежего воздуха и впервые в жизни по-настоящему осознал, что это такое–  Свобода! Оглядевшись, он увидел Каролину. Девушка стояла в тени старого каштана, дожидаясь его. Сегодня она была по-взрослому серьезной и, как всегда, решительной.

–  Как я ненавижу это злосчастное место, уйдем отсюда поскорее, не могу здесь долго находиться!–  сказала она, взяв Сергея под руку.

В парке имени Шевченко, куда они пришли, Каролина, приблизилась вплотную к Сергею и посмотрела с нежностью ему в глаза; провела тонкими почти прозрачными пальчиками по шишке на его лбу, по царапинах на лице, и участливо спросила:

–  Бедненький, тебе не больно?

У Сергея перехватило дыхание. Первым порывом его было обнять девушку, но, замешкавшись, он упустил удобный момент. А Каролина деловито продолжила:

–  Я вижу, ты устал. На тебе лица нет. Сейчас же иди домой, помойся, переоденься и хорошо выспись. А завтра встретимся и поговорим.

–  Ну, что ты, мы с тобой так дано не виделись!–  запротестовал он.

–  Иди, иди!–  сказала строго Каролина.–  Увидимся завтра!–  И чмокнув его по-сестрински в щеку…

–  А дэ ж цэ тэбэ, хлопчэ, носыло? Я тут соби мисця нэ знаходыла!–  встретила его причитаниями квартирная хазяйка, тетя Галя.–  Я вжэ думала, чы нэ втопывся ты, часом, на ричци, чы, можэ, побылы тэбэ и ты лежыш в ликарни. Та мэни там сказалы, що такого у ных нэма.–  Увидев на лице Сергея царапины и шишку на лбу, она запричитала: «Ой, Боже ж ты мий, такы влучылы в твою дурну голову. Дай я тоби чогось холоднэнького прыкладу…» (13). Не дослушав до конца причитания тетки Гали, Сергей помылся, зашел в «коморку», которую он снимал, и плюхнулся ничком на кровать.

На следующий день в полдень, как и условились с Каролиной, он уже был у греческой ротонды. Она была установлена в сквере, который разбили на месте уничтоженного большевиками православного собора Александро-Невского. Вскоре к ротонде пришла Каролина. В руке у нее была спортивная сумка.

–  С тренировки?–  спросил Сергей, понимающе.

–  Нет, что ты! В сумке у меня пончики, с яблочным повидлом, ты же любишь такие, правда?–  сказала она.

–  Да, такие пончики готовит моя мама к праздникам. Но ты подойти сюда, посмотри, какая чудесная панорама Старого города открывается с высоты этого холма!–  сказал он.

–  Сережа!–  перебила его Каролина, потупив глаза.–  Я все эти дни места себе не находила, думала. Что не говори, а в случившемся есть и моя вина. Не разреши я тебе провожать меня, ничего бы такого не случилось. А так и побили тебя, и экзамен по литературе ты пропустил.

–  Ты что, Каролинка! Тебе не в чем себя упрекать. Этот экзамен я и так бы завалил–  не силен я в литературе. И ты не расстраивайся из-за меня. Все как-нибудь утрясётся, само собой. Не стал я строителем–  стану моряком. Обязательно. Вот, увидишь!–  сказал взволновано юноша.

Такой ответ, кажется, удовлетворил Каролину. А Сергей, взглянув влюбленными глазами на девушку, тут же забыл о своих неприятностях–  в юности, к счастью, все горести быстро забываются.

–  Лучше, Каролина, покажи мне город, нашу славную крепость. Ты, я уверен, знаешь его лучше, чем кто-либо другой!–  сказал он, взяв девушку под руку.

На остановке у гостиницы «Подолье» они сели в автобус и поехали в Старый город, где на каменном мысе, защищенная с двух сторон рекой и ее неприступными скалистыми берегами, стояла легендарная Каменец-Подольская крепость.

–  Мне кажется, каждый камень крепости помнит, что здесь происходило в прошлые эпохи!–  сказала Каролина, когда, они остановились посреди двора Старого замка.–  И они бы хотели, да не могут рассказать…

–  А ты тогда зачем? Ты мне обо всем и расскажешь, хотя бы о турецкое нашествии!–  сказал Сергей.

  –   Да, турки давно точили зуб на нашу крепость. Впервые они хотели взять ее в 1621 году, но она оказалась крепким орешком!–  сказала Каролина, отвечая на его реплику.–  Султан Осман Второй, увидев неприступный город Каменец и крепость, спросил приближенных: «Кто построил этот город?»–  «Сам Аллах!»–  ответили ему.–  «Так пусть Аллах и берет его!»–  сказал султан. И отдал приказ войскам к отступлению.

–  Турки не были бы турками, если бы просто так проглотили обиду на этот город и на эту крепость!–  сказал Сергей.

–  И они пришли снова, полвека спустя! На этот раз их армия насчитывала около ста пятидесяти тысяч воинов. Защитникам города пришлось не сладко. Две недели длилась осада. Малочисленный гарнизон отбивал атаку за атакой противника. И капитулировал только после того, как закончились боеприпасы и продовольствие,–  сказала Каролина.

–  Наверное, вся Османская империя – от Индийского и до Атлантического океанов[1],–  праздновала взятие Каменца!–  сказал Сергей.

–  А вместе с турками победу эту отмечали и украинские казаки во главе с гетманом Петром Дорошенко[2]. ‒ сказала Каролина. ‒ Ты знал об этом историческом факте?

–  Нет, Каролина, я впервые слышу об этом!

–  Променяли Христа на Магомета!–  взорвалась негодованием девушка.

–  А что Дорошенко должен был делать, если Украину разрывали на части? Вот и решил, что с помощью третьей силы воссоединит Левобережную и Правобережную Украины в одно государство,–  сказал Сергей.

–  Надолго ли?–  спросила Каролина.

–  Да, среди украинских гетманов, к сожалению, не было единства.

–  Вот я и говорю: один король лучше десяти гетманов!–  сказала Каролина.

–  Так где же украинцам было взять того короля?

–  А пусть бы сами его избрали!–  сказала простодушно, по-девичьи, Каролина.

–  Ты думаешь?

–  А ты сомневаешься?–  спросила она.

–  Да, «Королевство Украина»–  звучало бы благородно!–  сказал Сергей.

Его захватили и понесли галопом непривычные ему мысли. Юноша сожалел, что его предки упустили такую возможность. «Ну, почему, почему они не проявили политической воли и не объявили себя преемниками Киевской Руси и Киевского княжества? Вот она, Киевская Русь, и стала бы основой для нового украинского государства, а первопрестольный Киев–  его столицей.   Однако в результате их заблуждений и нерешительности «мать городов русских» сошла на семь веков с исторической сцены…»–  думал юный максималист.

Он не понимал также, почему позже, в шестнадцатом–  семнадцатом веках, когда набирали силу Речь Посполитая и Московское княжество, его предки не претендовали на Киев, как на столицу Украины, а вместо этого объявляли столицами государства какие-то хутора, где была их вотчина…

–  А вот у той крепостной стены погиб пан Ежи-Михал!–  сказала Каролина.

–  Да? А кто это такой, пан Ежи-Михал?–  спросил он, удивляясь тому, как много знает Каролина.

–  А ты что, не знаешь?–  удивилась в свою очередь она.–  Это полковник Володыевский, «Каменецкий Гектор», как его назвали впоследствии.

  –   Гектор!–  звучит героически,–  вырвалось у Сергея.

  –   А погиб он совершенно по-глупому. Город уже капитулировал, но кто-то из отчаявшихся защитников взорвал пороховой погреб, и взрывной волной полковнику снесло тыльную часть головы. Невредимым осталось только его молодое красивое лицо,–  продолжила Каролина.  

Сергей посмотрел туда, куда указала рукой девушка, и в его воображении возник образ Володыевского. Небольшое бездыханное тело полковника лежало на покрытом щебнем дворе Старого замка. На мертвенно-бледном лице его рдели редкие пятна крови, взгляд открытых голубых, уже ничего не видящих глаз, устремлен в черное от пожарищ небо...

  –   Откуда тебе известны такие подробности о гибели полковника, Каролина?–  спросил он, вернувшись к действительности.

–  Как откуда? Из книг, Сережа, из книг,–  ответила сдержанно Каролина.

Они вышли за ворота крепости и направились к Замковому мосту. С этого места были хорошо видны абрисы домов, бастионов и дорога, ведущая в Старый город.

–  Посмотри, вот она!–  сказала Каролина.

Сергей проследил за ее взглядом и увидел сияющую золотом фигуру, словно парящую над городом. Это была скульптура Богородицы Непорочной Девы–  Покровительницы Каменца. Ее скульптура была установлена в честь победы над турками на самой верхушке минарета.

---

 

 

 1.Однажды в Каменце над Смотричем

 

«Зачем же Прошлым называть

Все то, что в нас и с нами?»

Лю Да-бай  – 

 

 

 

1

 

– Я живу далеко, на Польских фольварках, и, если ты пойдешь со мной, нас могут встретить местные ребята и, боюсь, тебе не поздоровиться,  –  сказала Каролина Сергею, когда они вышли на средину моста.

Сто пятидесятиметровый мост, перекинутый над глубоким каньоном реки Смотрич, соединял два исторически сложившихся района Каменца-Подольского: Новый план и Старый город[1] .  был, по сути, путепроводом из прошлого в настоящее и будущее.

Большое железобетонное тело моста вибрировало от проезжавших по нему тяжелых автомобилей, но Сергею казалось, что мост содрогается, откликаясь на учащенное биение его сердца.

  – Я только проведу тебя до дома и сразу вернусь,  –   сказал он, искоса взглянув на девушку. Отступать ему уже было поздно.

  Наконец они перешли мост и оказались на небольшой площади, своей формой напоминавшей большого леща, лежавшего на боку, и с брусчаткой, блестевшей в лучах полуденного солнца как рыбья чешуя.

Слева к площади примыкал пустырь, заросший сонной травой и среди ее стеблей то тут, то там торчали «обугленными» головешками камни,   –   это было все, что осталось от храма Святой Троицы, взорванного большевиками в тридцатые годы.

Впереди, на фронтоне двухэтажного здания, в котором размещались отделы районного управления культуры, висел транспарант с пророчеством Никиты Хрущева[2]: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!»

Сергей прочитал текст, напоминавший заклинание шамана, и в его воображении возникла сюрреалистическая картина, как двухсотмиллионный советский народ – начиная с Прибалтийских республик и Украины на западе и заканчивая Камчаткой и Сахалином на востоке, –   построившись в колонны, в едином порыве чеканя шаг, марширует к заветной цели, указанной первым секретарем ЦК КПСС.

Над морем человеческих голов реют красные флаги с серпами и молотами. Седи развивающихся полотнищ мелькают портреты членов Политбюро ЦК КПСС, которые несут в руках комсомольцы, пионеры и октябрята.

Над огромной страной из края в край звучит бравурный «Марш коммунистических бригад» в исполнении ансамбля песни и пляски Советской армии имени Александрова:

«Сегодня мы не на параде,

А к коммунизму на пути,

В коммунистических бригадах

С нами Ленин впереди…»

Но в Старом городе бравурную мелодию и слова марша поглощает пористый камень-песчаник, из которого построены его дома и которым вымощены мостовые и тротуары, и они теряются в узкостях его тупиков и переулков.

‒ А мне сейчас направо! – сказала, прервав фантазии юноши, Каролина.

 –   И мне туда же,   –   нашелся юноша.

Молодые люди свернули на улицу Завранскую, где одно и двухэтажные каменные дома, построенные в прошлом или в позапрошлом веке, равнодушно взирали застекленными окнами на вялотекущую жизнь века нынешнего.

Сергей и Каролина шли по мощенному камнем-плитняком тротуару, исподтишка поглядывая друг на друга, и их шаги в гулкой тишине улицы отзывались глухими звуками турецких тимпанов.

  –   Сколько ног прошагало по улочкам этим!  –   сказал, прервав молчание, Сергей, когда они подошли к средневековой, высотой этажей в семь, каменной башне Стефана Батория[3] и пристроенной к ней Польской браме[4].

  –   Даже московского царя Петра,  –   сказала Каролина.

  –   А что он искал тут, Каролина?   –   спросил Сергей.

  –   После неудачного Прутского похода он отправлялся со свитой и будущей женой Катериной в Карлсбад зализывать раны, полученные от турок. Вот и завернул по пути в Каменец,  –   ответила Каролина.

  –   Вот как! –   сказал Сергей.

  –   И, представляешь, когда он въезжал под своды Польской брамы, подул сильный ветер и сорвал с его головы цивильную шляпу!

  –   А в кино и на картинах его изображают без шляпы и с горящими как у припадочного глазами, –   сказал Сергей.

  –   А тогда Петр был в шляпе и наклонился, чтобы поднять ее, –   продолжала Каролина. ― Но камердинер остановил его, мол, негоже русскому царю кланяться польскому королю, да еще в виде каменной башни…

  –   А что Петр?

  –   Запсиховал, лицо его стало белым, как гашеная известь, глаза едва не выскочили из орбит, усы ощетинились   –   слова камердинера напомнили ему, что лет сто назад Московское княжество едва не стало восточной провинцией Речи Посполитой[5].

  –   А Петр был скор на руку и мог сгоряча согнать свою злость на камердинере,  –   сказал Сергей.

  –   Мог, конечно, мог. Я в какой-то книге читала, как он палкой забил до смерти слугу только за то, что тот, замешкавшись, не снял перед ним шапку. Да что слуга! Он родного сына не пожалел, отдав, беднягу, на растерзание палачам. А на следующий день устроил очередной пир с шутами и скоморохами,   –   сказала Каролина.

И, взяв Сергея за руку, увлекла его за собой, поднырнула под своды легендарной Польской брамы. Оказавшись за городскими стенами, они вышли на старый Почтовый тракт. Сделав шагов двадцать, юноша оглянулся и в тени башни Стефана Батория увидел силуэт Петра. «Померещилось!»   –   подумал он. Но из любопытства снова оглянулся.

Царь стоял, подбоченившись, и как будто смотрел в их сторону. Однако он был не таким театрально-величественным, каким изобразил его в поэме «Полтава» Александр Пушкин:

«Выходит Петр.

Его глаза Сияют.

Лик его ужасен.

Движенья быстры.

Он прекрасен, он

весь, как божия гроза…»

Нет, этот Петр, спустя двести пятьдесят лет после постыдного поражения от турок, выглядел по-другому: с непокрытой головой, в простом зеленом камзоле, в брюках свободного покроя, заправленных в сапоги-ботфорты. Не было в нем того порыва, того темперамента, того величия, которые, благодаря книгам, живописным полотнам и кинофильмам стали канонически-хрестоматийными.

Царю нездоровилось, на его болезненное состояние указывали цвет лица, желтого как пергамент и фиолетовые круги под глазами. Причиной этой болезни был, несомненно, Прутский поход[6], закончившийся для московитов более чем неудачно.

Как записал в своем дневнике со слов очевидцев датский посланник Юста Юль, «Царь, будучи окружен турецкою армией, пришел в такое отчаяние, что, как полоумный, бегал взад и вперед по лагерю, бил себя в грудь и не мог выговорить ни слова…»

И только благодаря дипломатическому таланту еврея-выкреста Петра Шафирова, служившего у царя вице-канцлером, и огромному выкупу Петр Ⅰ избежал позорного пленения турками. Тем не менее по результатам бесславного Прутского похода и сокрушительного поражения Московия лишилась практически всех своих прежних грабительских завоеваний: в том числе пришлось возвращать туркам захваченный ранее Азов, срыть крепости Таганрог и Каменный Затон, отказаться от содержания на Азовском и Черном морях военных кораблей. А уже построенные, либо сжечь, либо передать Турции за незначительную компенсацию...

–  Ты чего оглядываешься? Увидел, кого?–  спросила Каролина.

–  Да, Петра!

–  Какого еще Петра?

–  Романова, какого еще!–  сказал Сергей, почувствовав неловкость.

–  Не расстраивайся ты так, Сережа, в Старом городе всякое случается!–  сказала Каролина без тени улыбки на лице.–  Я сама, возвращаясь одним вечером домой, вон у тех турецких бастионов тоже увидела привидение. Я тогда так перепугалась, что кинулась бежать изо всех ног. И, убегая, услышала за спиной:

–  Не бойся! Я–  Юрий, сын Богдана Хмельницкого[7].

–  Я остановилась, сама не своя, и, дрожа от страха, спросила:

–  А что это вы, Юрий Богданович, тут делаете? Зачем людей пугаете?

–  Турки со мной поступили не справедливо,–  сказал он.–  Казнили меня через удушение и сбросили как падаль с Замкового моста в Смотрич. Вот, я тут и подстерегаю одного из палачей, хочу с ним поквитаться. А ты там за воротами случайно никого не видела?

–  Видела,–  говорю,–  наряд милиции. Наверное, вас ищут…

Каролина остановилась, и, указав на противоположный, левый, берег реки, сказала:

–  Мне туда, на Польские фольварки, а ты–  возвращайся. Я сама уже дойду…

–  Нет, что ты, если я взялся провожать тебя, то до самого дома!–  пылко возразил юноша.

Они шли по старому Почтовому тракту, ведущему вниз, к пойме реки, где зеленели огороды, росли, склонившись над водой, ивы и вербы. Каролина шла легкой походкой, гордо неся свою изящную, славно высеченную скульптором головку. Русая прядь, выбившись из-под аккуратной девичьей прически, покачивалась у виска в такт ее шагам. Иногда она скашивала темные с синей поволокой как у плодов терновника глаза на своего спутника. Девушке было приятно, что рядом идет молодой человек, не побоявшийся встречи с местными. На лице Сергея играла застенчивая глуповатая улыбка, отличающая влюбленных юношей от остальных сверстников.

–  А ты, Сережа, откуда родом?–  спросила вдруг Каролина.

–  Я? Я из Руды. Может, слышала когда-нибудь о таком селе?

–  Не только слышала, но и была там.

–  Вот интересно! Когда же ты успела?

–  Давно! После четвертого класса я отдыхала у вас в пришкольном пионерском лагере.

–  Жаль, что мы не встретились тогда, я показал бы тебе классные места...–  сказал Сергей.

–  И что там у вас такого «классного»?

–  Да хотя бы железобетонные дзоты, и каждый уходит на глубину до пяти этажей. Они окружают наше село по периметру уродливым железобетонным ожерельем, напоминая о прошлой войне.

–  Подумаешь–  дзоты! Разве это интересно?

  –   Интересно и опасно. Там, знаешь, сколько погибло наших пацанов…

‒ Во время войны?

  –   Нет, уже сейчас, в мирное время.

  –   Как это?

  –   Да так! В дзотах осталось еще много боеприпасов, в том числе снарядов. А в этих снарядах, мы их называем «свинками», знаешь, что самое интересное?

  –   Металл, наверное…

  –   Нет, и даже не тринитротолуол[8], а его начинка, шрапнель. Этими свинцовыми шариками хорошо стрелять из рогатки, кроме того, они идут на изготовление грузил для удочек.  Но чтобы добраться до них, сначала необходимо извлечь взрыватель. Вот во время этого занятия и случается «Ба-бах!» ‒ рассказывал Сергей.

  –   И что, никто с этим не борется?–  спросила, пораженная услышанным, Каролина.

  –   Как же, предупреждают и дома, и в школе.

  –   И что?

  –   Что-что! Только в прошлом месяце погибло сразу четверо ребят: три мальчика мал мала меньше, и девочка, их сестричка…

  –   Дикость какая-то!   –   сказала Каролина, и отвернулась, чтобы он не увидел набежавших на ее глаза слез.  –   И эту жуткую картину ты мне хотел показать?

  –   Ну, тогда я сводил бы тебя в «Стенку» –  так мы называем урочище на высоком берегу Днестра. Оттуда открывается потрясающий вид на противоположный Буковинский берег! Давай, когда сдадим экзамены, махнем в Руду. Я тебя все покажу, познакомлю с родителями.

–  Ну, как тебе мои пенаты?–  спросила Каролина, когда они вышли на центральную улицу Польских фольварков Суворова, единственным украшением которой была церковь Святого Георгия.

–  Мне нравится. Особенно эта церковь. Она вся синяя, и устремлена в такое же, синее, небо,–  сказал Сергей.

–  Была церковь, но атеисты сделали из нее планетарий.

–  Зато улица носит имя великого полководца!

–  Я о нем слышать не хочу!–  произнесла запальчиво Каролина.

–  Чем это тебе так досадил Суворов?

–  А тем, что он утопил в крови польское восстание[9], получив в награду за это фельдмаршальский жезл.

Сергей растерялся, искоса взглянул на девушку. Недавно она пренебрежительно говорила о Петре Ⅰ, а теперь вот уничижительно отзывается о Суворове.

–  И ты из-за этого взъелась на милого старичка?–  попробовал пошутить Сергей, вспомнив сухонького, с седым хохолком фельдмаршала, каким его изобразили в одноименном фильме «Суворов».–  Но у русских всегда так: если они не захватывают чужие территории, то усмиряют не подчинившиеся им народы.

–  Знаешь, как это называется?

–  Как?–  спросил он.

–  Карательные операции, вот как!–  сказала Каролина, сердито взглянув на Сергея.

–  Так уж и «карательные»?–  спросил он растеряно.

–  А ты думал! После такого усмирения Польша и Литва потеряли свою государственность. То, чего не успел сделать Петр, довершила с помощью штыков Екатерина вторая. Причем, России достался самый «жирный кусок». В том числе Правобережная Украина и Подольское воеводство с городом Каменцом в придачу.

–  Так вот в чем причина твоей нелюбви к Генералиссимусу!–  догадался Сергей.

–  Да, но мы уже пришли!–  сказала Каролина, встряхнув головой, словно освобождаясь от тяжелых надоедливых мыслей.–  Завернем за угол, и я–  дома…

Для Сергея слова девушки прозвучали, как приговор. Сердце его ёкнуло и куда-то провалилось. Так бывает в самолете-кукурузнике, когда он попадает в воздушную яму.

 «Как только зайдем за угол, я ее поцелую! А там будь, что будет…»–  решил он в отчаянье. Таким образом юноша надеялся задержать Каролину еще хоть на полчаса.

Но тут произошло то, к чему он внутренне готовился и чего боялся. Как только они свернули на улицу Зиньковецкую, тут же столкнулись лоб в лоб с разбитной компанией местных: тремя вихрастыми загорелыми парнями, примерно одного с ним возраста. Одеты они были в одинаковые холщовые китайские брюки, в каких ходила едва ли не половина мужского населения страны, и в разномастные майки-безрукавки. На ногах–  легкие летние сандалии. Увидев незнакомого парня, фольварецкие остановились как вкопанные в землю сваи и с нескрываемым любопытством уставились на него.

У Сергея заныло под ложечкой, ладони покрылись липкой испариной. Пытаясь скрыть волнение, он взял Каролину под руку, надеясь, что им удастся разойтись по мирному с местными «махновцами»[10].

Каролина, догадавшись, что сейчас может произойти, вышла вперед и начала объясняться с парнями на местном наречии:

–  Казик, ту Сергей, хлопец з нашего потоку, разэм складамы экзамины до техникума, я сама просилам проваджич мне до мешкання[11]…

Однако у тех на его счет были свои соображения. Вмешательство девушки только подзадорило малолетних урок, уверенных в своей безнаказанности –  ведь их было трое.

  –   Слышь, бля[12]! –  сказал, обращаюсь к Сергею тот самый Казик, прищурив правый глаз.–  Ты че это, фраерок залетный, к нашей чиксе[13] липнешь?

Слово за слово, и завязалась драка. Сергей отбивался, как мог. Ему придавало сил присутствие девушки. Изловчившись, он нанес-таки два сильных и точных удара по лицу Казика. И у того по губам и подбородку потекла темная струйка. Его же били с трех сторон и неизвестно, чем бы закончился этот инцидент, если бы густой от жары летний воздух неожиданно не пронзила милицейская сирена.

Услышав ее, хулиганье посчитало за лучшее скрыться, не забыв о Каролине. Казик, обхватил одной рукой девушку сзади, прикрыв ее рот ладонью другой руки, чтобы она не кричала, потащил ее в ближайшую подворотню. Двое других придерживали ее за ноги, помогая ему. Она пыталась вырваться, но тщетно: и на этот раз силы оказались неравными.

К месту стычки подъехал ГАЗ-69, из него вышли два милиционера. Не обращая внимания на фольварецких «махновцев», убегавших, оглядываясь, они, не спеша, вальяжно, как хозяева положения, подошли к Сергею,–  он как раз отряхивал брюки и рубашку от пыли.

–  Ну, что, гаденыш, попался!–  сказал один из них.

Сергей начал объяснить, что тут произошло и почему завязалась драка. Но мусора[14], не дослушав его, заломили ему руки за спину, надели на запястья наручники и, усадив в зарешеченную клетку милицейского газика, доставили в городское управление милиции. Дежурный «следователь» или кто он там был допросил Сергея, дал ему расписаться в протоколе дознания и сказал угрожающе: «Ну, и влип же ты, хлопец, по самое никуда!» И объявил, что его задерживают на 72 часа до выяснения обстоятельств произошедшего…

Камера предварительного заключения, куда поместили Сергея, была с одним з забранным железным листом окном, так что человек, находившийся в ней, мог видеть только узкую полоску неба. Из мебели в камере были двухэтажные деревянные нары без матраца, подушки и одеяла. Вместо туалета–  «параша», в просторечии, выварка, стоявшая в углу у двери.

Оставшись один, Сергей, заметался по камере как затравленный звереныш: от двери к противоположной стене и обратно. Четыре шага в один конец, четыре–  в другой. Чтобы как-то отвлечься, он обследовал камеру и в одном из тайников обнаружил припрятанное лезвие для безопасной бритвы. Повертел его в руках и за ненадобностью вернул на место. «Надо же было так вляпаться,–  думал он. –  Теперь о техникуме придется забыть…»

Побитый, усталый, он прилег на жесткие деревянные нары и уставился взглядом на грязный, засиженный мухами потолок. Ему вспомнилось родное село, такой же знойный летний день как сегодня. На отцовской пасеке, расточая медовый аромат, цветет липа. Пчелы, вылетев из ульев, взмывают вверх, к ее соцветиям за очередным взятком. Бабушки Ольга и Штефа, сидя на маленьких стульчиках среди грядок, общипывают руками листья щавеля, бросая их в подолы. Сегодня они собираются приготовить зеленый борщ.

Рядом крутится он, непоседливый шестилетний Сережка,

---

 

 

 

 

 

[6]

 

 

 

 

 

 

.